Казалось бы, кому мешали седобородые волхвы и кудесники Киевской Руси? Значит, мешали, как всегда мешало продуктивное и мыслящее меньшинство зашоренному, закомплексованному, но очень сильному своим нерассуждающим единством большинству…

КСТАТИ:

«И я подумал: лучше мудрость, чем храбрость, но мудрого бедные презирают и не слушают его речей».

Соломон Мудрый

Вышеупомянутые «бедные» — это, конечно же, те самые «нищие духом», о которых с такой теплотой упоминают авторы Евангелий…

Еще одна особая примета того времени — тема человека в изобразительном искусстве. У мусульман она вообще отсутствовала ввиду запрета на такие богопротивные изображения, а вот христиане позволяли (гран мерси!) изображать простых смертных, но непременно лишенных каких бы то ни было половых признаков.

Любопытно, что в изобразительном искусстве Средневековья присутствует даже откровенная нагота, и не только в произведениях светского характера, но и в иллюстрациях к Библии. Но это была нагота совершенно иного свойства, чем, скажем, в греческой вазописи или в римской скульптуре. В средневековом изобразительном искусстве нагота напрочь лишена эротического эффекта!

Этот эффект возникает лишь тогда, когда обнаженная натура является объектом наблюдения, причем ясно осознавая это. Она может наблюдать сама себя в зеркале, ее может наблюдать кто-то, находящийся в рамках картины или за их пределами, но нагота объекта наблюдения непременно вызывает интерес наблюдателя, и этот интерес передается зрителю.

У средневековых художников наблюдатель отсутствует, как отсутствует и интерес к обнаженному телу — объекту сексуального притяжения. У них обнаженный человек — это просто человек без одежды, лишенный сексуальной энергетики, совсем как Адам и Ева до грехопадения.

Эта идеализированная асексуальность была одним полюсом средневековой культуры, а другим полюсом был изощренный разврат в самых низменных его проявлениях.

Естественно, оба эти полюса чужды Природе, но полезны тотальной власти, которой всегда были милы люди зашоренные, внутренне несвободные и весьма довольные ощущением своей несвободы, повторяющие при этом с бездумной улыбкой: «Всякая власть — от Бога».

Весьма вероятно. Только вот неясно: от какого из них?

Побежденные и легендарные

Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1 - t1114.jpg

Почему-то принято считать, что если в хрониках названа точная дата и место свершения какого-либо события, то это событие подлинное, так называемое — историческое. Как будто нельзя сфальсифицировать сообщение о нем, внаглую выдав эту фальсификацию за копию таинственным образом исчезнувшего документа, о котором, кстати, упоминается в других источниках (разумеется, тоже сляпанных холодными профессионалами)…

Тем более, что спрос на такие подделки никогда не иссякает: кому-то очень хочется с полным правом на то именоваться потомком Рюрика, кому-то желательно найти свои арийские корни, кому-то необходимо «доказать» исконное право его страны на земли, которые признает спорными лишь человек, впервые в жизни увидевший глобус… Впрочем, таких людей не столь уж мало. Короче говоря, исторических поделок и подделок хоть отбавляй, и на фоне всего этого недостойного «творчества» легенды той или иной эпохи выглядят несравненно более правдивыми, чем документы, основное достоинство которых заключается в подробностях, легко фабрикуемых борзописцами.

КСТАТИ:

«Легенда правдивее факта: она говорит нам, каким был человек для своего века, факты же — каким он стал для нескольких ученых крохоборов много веков спустя».

Гилберт Кийт Честертон

Итак, легенды о людях Средневековья, легенды, которые зачастую гораздо правдивее фактов…

В английском Корнуолле туристам охотно показывают каменную колонну, на которой виднеется полустертая надпись: «Здесь спит Тристан, сын Квонимора». Да, это тот самый Тристан, который известен многим как герой эпических поэм и знаменитой оперы Вагнера, тот самый Тристан, который, согласно легенде, потерял голову от любви к Изольде, ирландской принцессе, когда он сопровождал ее как невесту своего родственника, короля Марка, на церемонию их бракосочетания.

В ходе довольно длительного совместного путешествия молодые люди героически борются с нахлынувшим на них всесильным чувством любви, пытаясь урезонить себя соображениями верности сеньору, данному слову, традициям, родственным связям, но все напрасно, и они обретают счастье в объятиях друг друга…

А потом, конечно, погибают, потому что моральные стереотипы общества всегда жаждут крови тех, кто взял на себя смелость наплевать на них столь дерзко и откровенно. Последнее, пожалуй, наиболее непереносимо для хранителей этих стереотипов — людей серийного производства, которые чувствуют себя очень неуютно при любом наблюдаемом ими отклонении от привычного, знакомого, нормированного.

Тристан и Изольда бросили вызов не только догмам господствующей морали, но и такому древнему и, казалось бы, не подлежащему обсуждению понятию как кровно-родственные связи, а это уже посерьезней, чем роман вассала с невестой своего сеньора…

КСТАТИ:

«Самая великая вещь на свете — уметь принадлежать себе».

Мишель де Монтень

И там же, в этом всегда загадочном Корнуолле, по преданию, родился знаменитый и легендарный король Артур — одна из самых, пожалуй, ярких фигур Истории независимо от того, идентифицировали ли его архивные и археологические функционеры с каким-то невесть кем составленным документом.

Если обывателю показать телевизионную программку с анонсом, предположим, историко-приключенческого сериала под названием «Король Артур» и спросить, какие ассоциации вызывают у него эти два слова, он, скорее всего, ответит: «Ну, как же… король Артур… рыцари Круглого Стола… да, вот еще… его супруга, кажется… Гвиневера (Геневера, Джунивьера)… влюбилась в друга короля, рыцаря Ланселота… ну и… любовный треугольник… Кто-нибудь более осведомленный (начитанный) добавил бы несколько слов о сыне короля, случайно зачатом с родной сестрой в дни беспутной молодости, а затем внезапно возникшем через много лет на жизненном пути Артура…

И снова возникает тема порочности кровно-родственных связей, когда Артур, увидев своего случайного отпрыска, вдруг проникается отцовскими чувствами, которые нейтрализуют присущие этому легендарному монарху благоразумие, здравый смысл и даже инстинкт самосохранения, без которого любой смельчак превращается в обезумевшую скотину… Что тут говорить? Эта история лишний раз подтверждает крамольную мысль о том, что сын — это отнюдь не почетное звание, не профессия и не гарант хотя бы позитивного отношения к родителям. Сын короля Артура, сэр Мордред, проявляет себя редким негодяем, посягающим и на все достижения своего отца по объединению английских земель в единое государство, и на его титул, и на его жизнь. Эта жестокая мразь разжигает кровавую междоусобную войну, которая приводит к гибели славного короля Артура. Он вполне сознательно становится причиной неисчислимых бедствий, так что смерть этого исчадия ада не приносят желаемого удовлетворения воспринимающей стороне.

Есть злодеи такого уровня, такого накала античеловечности, что простое уничтожение их воспринимается с определенным разочарованием, потому что мера наказания явно неадекватна совершенным преступлениям. Действительно, если некто повинен в умышленном убийстве человека, не совершившего против него никаких негативных действий, то этот «некто» должен быть казнен, и такой финал данной история воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Но представим себе, что этот «некто» убил 20, 200, 2000 человек, что он взорвал торговый центр в Нью-Йорке, многоквартирный жилой дом в Москве или предпринял газовую атаку на пассажиров метро в Токио, тогда, в таком случае, как его наказать? Казнить, как и первого? Да нет. Пусть что угодно подумают обо мне те, кому, возможно, доведется прочесть эти строки, но я считаю совершенно справедливыми и правомерными действия наших предков, которые варили таких злодеев живьем в кипящем масле, заливали им в глотки расплавленный свинец или четвертовали на городских площадях. Такое возмездие за причиненное зло вызывает ощущение адекватности, что весьма и весьма ценно для нравственного здоровья общества. Нечто подобное есть у Ницше, и это избавляет меня от малейших сомнений по данному поводу.