Сильные, естественно, возражают против такого решения проблемы природного неравенства, и потому возник конфликт, который длится от эпохи каменных топоров до наших дней.

Идеи насильственного передела собственности возникли, пожалуй, одновременно с возникновением самой собственности. В этом историческом периоде следует искать истоки всех социалистических идей, всех революционных учений и всех теорий человеческого равенства — самых, пожалуй, античеловеческих и чреватых ужасающе катастрофическими последствиями, как это продемонстрировала трагическая история XX столетия.

Антиприродность человеческого равенства привела к распаду первобытного стада и в немалой степени обусловила зарождение частной собственности.

Но слабые с настойчивостью, достойной лучшего применения, нашли новую форму коллективного существования, позволяющую им паразитировать за счет сильных.

Образовался так называемый род — общность людей, связанных кровным родством.

Понятие «кровное родство» было весьма и весьма относительным, если учесть, что в так называемых кровнородственных ордах одной из этических норм был промискуитет — беспорядочная половая жизнь, которая наблюдается у современных диких племен. Промискуитет, естественно, исключает установление родства по отцовской линии ввиду того, что наши праматери были лишены права выбора сексуальных партнеров и являлись достоянием всех желающих их мужчин.

Поэтому родство могло устанавливаться только по материнской линии, когда мать твердо знала, кого именно она родила, а рожденные ею знали ее и своих одноутробных братьев и сестер.

Таким образом, женщина имела определенные логические основания быть главой рода, откуда, собственно, и возникло предположение о существовании первобытно-общественного уклада, называемого матриархатом.

В пользу этого предположения говорит другое: весьма вероятно, что наши пращуры не сразу сообразили, что между половым актом и беременностью существует самая непосредственная связь, а потому могли испытывать нечто вроде благоговейного трепета при появлении, возникновении тела ребенка из женского тела. Это, вероятно, могло вызывать некое уважительно-опасливое отношение к плодоносящей женщине. Впрочем, эта вероятность нашла свое воплощение в культах последующих эпох, в частности в культе Деметры.

Да, буквально все, что касается стереотипных человеческих взаимоотношений, уходит корнями именно туда, в детство цивилизации.

А возвращаясь к осевой теме противостояния сильных и слабых, можно отметить, что с возникновением кровнородственных объединений последние, конечно, обрели, как говорится, долгоиграющий шанс паразитирования за счет первых, шанс, который имеет место и в наши дни.

В человеческом стаде, например, отказ наиболее продуктивных его членов кормить лентяев, трусов или патологических неумех, то есть тех, которые не только ничего не умеют, но и откровенно не хотят уметь, вполне естествен и в принципе справедлив, хотя, наверное, находились сердобольные, которые вступались за коммуникабельного или смазливого паразита примерно такой тирадой: «Так что, если он во время вашей охоты на мамонта занимался трахом (о любви тогда еще не слыхивали), то теперь не имеет права на кусок мяса?» или: «Жалко, что ли? Этого мяса на всех хватит, не мы, так шакалы поедят… а этот все-таки наш…» На что им отвечали: «Пусть лучше шакалы поедят, чем эта мразь». И споры, скорее всего, на этом прекращались.

P. Пигльгейн. Нубийский воин XIX в.

А вот в кровнородственной орде аргументы защиты слабых (т.е. порочных) могли быть — согласно общепринятым стереотипам — гораздо более вескими: «Как тебе не стыдно?! Ведь это же твой родной брат! Родная кровь! И ты не дашь ему куска мяса?!» Здесь, в этом случае, тон гораздо более жесткий, требовательный, апеллирующий к какому-то естественному праву, которое на самом деле никакое не естественное, а изобретенное лукавыми паразитами, чтобы обмануть Природу.

Аргумент типа: «Ведь мы же с тобой одной крови!» — не более чем озвучивание такой попытки. Разве тюрьмы не переполнены чьими-то сыновьями, братьями, сестрами, племянниками и т.п.? Конечно, есть вероятность судебных ошибок, но эта вероятность при всем при том… ладно, предположим нечто невероятное, жуткое, то есть пятьдесят процентов. Но даже если так, то все равно за решетками тюрем находится целая армия насильников, грабителей, бандитов, киллеров, мучителей, которые являются чьими-то кровными родственниками, и эти самые родственники яростно проклинают правосудие, свидетелей обвинения, оставшихся в живых жертв, которые указали на своих мучителей…

Это патология. В Природе ничего подобного не существует. Природа не знает родственной любви или родственной солидарности. Это — коварная выдумка слабых, выдумка, которая со временем превратилась в некую норму бытия. Но это превращение не изменяет ее антиприродной сути.

Все преступники — люди объективно слабые, потому что вполне способны удовлетворить свои запросы законным путем.

А родственная любовь — ни что иное, как извращение.

В Природе все по-иному. Птички, к примеру, выкармливают своих ненаглядных отпрысков ровно 21 день. На двадцать второй день непосредственного общения с родителями птенцы должны покинуть гнездо, опираясь на собственные крылья. Ну, а тех, кто не может или ленится летать, ждет внизу кошечка, во всей своей природной справедливости…

Это не жестокий каприз, а непреложное условие выживания вида.

Некоторые люди еще с незапамятных времен научились выживать в обход этого естественного условия.

Для обуздания могущества сильных и для успешного паразитирования за их счет слабые изобрели ряд религиозных догматов, норм общественной морали и таких понятий, как групповая солидарность — родоплеменная, национальная или государственная. Эта принадлежность к группе в значительной степени освобождает слабых от честной конкурентной борьбы за выживание, тем самым ставя под угрозу срыва весь процесс совершенствования данного вида.

Разумеется, слабых эта проблема не волнует.

Подпав под влияние стереотипов общественной морали, сильный, впавший в некоторое застойное благодушие, рассуждает таким образом: «Ну, что ж… бездельник… наркоман… проиграл в карты квартиру… мою… не повезло, видно… но, опять же, свой, не чужой…» А ведь речь идет о неудачной человеческой особи, приговоренной самой Природой к ликвидации. И никто, даже очень сильный человек, не вправе оспаривать этот приговор.