После его изгнания в 509 г. до н.э. в Риме началась эра республики. Теперь страной управляли избранные народом консулы, что в принципе, как мне представляется, ничего кардинально не меняло в сравнении с царизмом, разве что в сугубо количественном плане. Правда, порой говорят: «Одна голова хорошо, а две… некрасиво». И два порочных ума бывают гораздо опаснее одного, так что царское самодержавие — не самый антинародный способ правления, отнюдь не самый…
КСТАТИ:
«Если взять республику, где весь народ выбирает главу государства, то с помощью денег, рекламы и тому подобных вещей на этот пост можно продвинуть просто шута горохового».
Адольф Гитлер. Из застольных бесед
Именно так, в особенности если брать во внимание соображения, из которых исходят избиратели, отдавая предпочтение тому или иному кандидату в пастухи общества.
Первыми римскими консулами эры республики стали Тарквиний Коллатин и Брут, который, естественно, не имеет никакого отношения к гнусному убийству Юлия Цезаря хотя бы по той причине, что оно случилось лишь через 465 лет после избрания консулом этого вполне достойного человека, по праву пользовавшегося всеобщим уважением. А вот избрание Коллатина вызывало недоумение у любого здравомыслящего римлянина, потому что основным аргументом в его пользу было лишь то, что он являлся мужем несчастной Лукреции, изнасилованной сыном низложенного царя, и, следовательно, непримиримым врагом этого семейства, что, в свою очередь, гарантировало, по мнению большинства, преданность интересам республики. Ну, а чего стоит мнение большинства, госпожа Клио доказала более чем убедительно…
А между тем существовал еще один кандидат в консулы, не набравший нужного числа голосов избирателей, но неизмеримо более Коллатина пригодный для данной роли. Это был Валерий Публикола, человек решительный, разумный, благородный. Пожалуй, последнее свойство послужило основным препятствием к его избранию. Народ не любит тех, которые блюдут чистоту своих рук и, как подметил Жванецкий, употребляют слово «отнюдь».
По общему мнению, Публикола, раздосадованный тем, что проиграл выборы, вполне мог войти в сговор с изгнанными Тарквиниями, но, как известно, общее мнение всегда ошибается в оценке людей, стоящих выше его понимания…
В Рим прибыли посланцы Тарквиния Гордого. Они заверили, что он отказывается от царской власти и не таит зла на изгнавших его. Единственная просьба бывшего монарха — вернуть ему личное имущество. Сенат принимает решение удовлетворить эту просьбу, однако посланцы всячески затягивают переговоры, как выяснилось позднее, чтобы выиграть время, требуемое для организации заговора против республики.
И это им удалось. Представители семейства Аквилиев и Вителлиев, пользующихся большим уважением в сенате, выразили готовность свергнуть новую власть во имя возвращения Тарквиниев. Среди Вителлиев, кроме того, были два племянника консула Коллатина. К заговору примкнули и двое сыновей консула Брута, так что верховная власть республики оказалась связанной кровными узами именно с теми, кто замыслил ее ликвидировать.
События развивались стремительно. Вскоре после предварительных переговоров заговорщики собрались в доме Аквилиев, где они обсудили все подробности мятежа и составили петицию в адрес низложенного монарха. И надо же было случиться тому, чтобы некий раб по имени Виндиций совершенно случайно оказался свидетелем этого совещания, что он проникся важностью происходящего и осознал всю степень опасности, нависшей над (как принято говорить) молодой римской республикой, хотя какая, в принципе, разница рабу, влачит он свое рабское существование при монархии или при республике… Короче, этот Виндиций решает, что республику нужно спасать. Но как? Рассказать обо всем консулу Коллатину, племянники которого составляют ядро заговорщиков? Или консулу Бруту — касательно радикальных решений его сынишек? Кто знает, чем все это может обернуться?
И Видиций, поразмыслив, отправляется к Валерию Публиколе.
Тот, выслушав раба, запирает его в одной из комнат своего дома, а сам с небольшой группой слуг и друзей спешит к дому Аквилиев, где захватывает и заговорщиков, и петицию с их заверениями в верности Тарквинию.
По его инициативе срочно созывается народное собрание, и приведенный на форум раб Виндиций начинает давать показания…
Собрание сначала ошеломленно молчит, а затем из сострадания к Бруту решает изгнать из Рима его сыновей-заговорщиков.
Брут, будто не слыша этого вердикта, обращается к своим сыновьям: «Тит! Валерий! Почему вы не отвечаете на обвинения?» В ответ — молчание. Повторив трижды свой вопрос, Брут обращается к ликторам: «Действуйте как надлежит!»
Исполнители судебных вердиктов, не обращая внимания на крики ужаса, которые неслись из толпы, хватают юношей, срывают с них одежду, секут розгами, рубят головы, а затем, когда все уже было кончено, удаляются, предоставив другим завершать судебное заседание.
И тогда, и в последующие времена находилось немало тех, которые закатывали глаза и всплескивали руками со стоном: «Но ведь родные же сыновья!» Но ведь наказывается же не сын, а измена, предательство, вероломство, и пожалеть в этом случае сына — значит пожалеть зло, пожалеть преступление, то есть совершить то, что является еще большим злом.
КСТАТИ:
«Если сын твой вышел из отроческого возраста дерзким и бесстыжим, склонным к воровству и лжи, сделай его гладиатором. Дай ему в руки меч или нож и молись Богу, чтобы он поскорее был растерзан зверьми или убит. Ибо если он останется в живых, то из-за его пороков погибнешь ты. Не жди от него ничего хорошего. Плохой сын пусть лучше умрет…»
Менандр
А те, которые ужасаются, любят еще говорить, что дети — наше продолжение, наше бессмертие. Бред профессионального семьянина, которому уж очень хочется выдать желаемое за действительное. Это кошки обретают бессмертие в своих котятах, а человек в своих свершениях сугубо человеческого свойства, и реализация способности к размножению тут ни при чем…
К тому же Брут — государственный муж, как принято говорить, и он не имеет права свои животные привязанности ставить выше интересов государства. В таком случае голову прежде всего нужно рубить подобному государственному деятелю, а потом уже его преступному потомству.
Ну, а после того как Брут покинул судебное заседание, ошеломленные его суровой справедливостью заговорщики, в частности представители семейства Аквилиев, видя нерешительность Коллатина, второго консула, потребовали выдачи своего раба Виндиция, главного свидетеля обвинения.
И что же? Коллатин, изнывающий от желания спасти негодяев-племянников, выказывает готовность не только выдать Виндиция, но и вообще распустить собрание. Но Валерий Публикола твердо заявляет, что не выдаст свидетеля и не позволит распустить собрание, то есть помиловать изменников. На форуме завязывается потасовка между патриотами и сторонниками заговорщиков. В это время возвращается Брут и с ним надлежащий порядок. Коллатин отстранен от участия в заседании, да и вообще от должности консула. На его место избирается Валерий Публикола. А судьи единогласно приговаривают изменников к смерти. Приговор исполняется тут же и немедленно.
Став консулом, Валерий Публикола предпринимает ряд шагов, направленных на завоевание всенародной любви. Самым эффектным из этих шагов можно считать следующий. Он разрушил до основания свой роскошный дом на Палатинском холме, дабы не подчеркивать свое превосходство над среднестатистическим римлянином. Народ это оценил по достоинству, и Публикола из надменного и чванливого олигарха враз превратился в «своего парня», тем более бездомного. Впрочем, ему вскоре народ выделил участок земли, на котором был выстроен дом просторный, но без претензий на изящество, так раздражающее простых людей…
