Читатель, следивший за обменом телеграммами между генералом Уэйвеллом, с одной стороны, и мною и начальниками штабов — с другой, уже подготовлен к решению, которое я принял в последние десять дней июня 1941 года. У нас, в Лондоне, создалось впечатление, что Уэйвелл устал. Вполне можно сказать, что мы загнали послушную лошадь. На плечи одного главнокомандующего было возложено исключительно тяжелое бремя — руководство пятью или шестью различными театрами военных действий с их успехами и неудачами, особенно неудачами. Мало кому из военных приходилось нести такую нагрузку.

Я был недоволен тем, как Уэйвелл подготовился к обороне Крита, и особенно тем, что туда не было послано еще несколько танков. Начальники штабов отменили его распоряжение, решив пойти на небольшую, но оказавшуюся весьма успешной операцию в Ираке, которая завершилась освобождением Хаббании и полным местным успехом. Одна из их телеграмм побудила его подать просьбу об отставке, на которой он не настаивал, но в которой я ему не отказывал. Наконец, последовала операция «Бэттл-экс». Но, как уже было описано, операция была, видимо, плохо согласована, тем более что из Тобрука не была сделана вылазка в качестве необходимого предварительного и сопутствующего условия.

А над всем этим стоял факт разгрома Роммелем фланга в Пустыне — разгрома, подорвавшего и опрокинувшего все планы, к исполнению которых мы приступили в Греции, со всеми их грозными опасностями и манящими результатами в важнейшем для нас деле — балканской войне. После операции «Бэттл-экс» я пришел к выводу, что необходима смена.

Генерал Окинлек был в это время главнокомандующим в Индии. Мне не совсем нравилась его позиция в норвежской кампании в Нарвике. Он как будто был склонен придавать слишком большое значение безопасности и надежности, хотя ни того, ни другого на войне не существует, и довольствоваться удовлетворением того, что он считал минимальными требованиями. На меня, однако, производили сильное впечатление его личные качества, присутствие духа и прекрасная репутация. Я был убежден, что в его лице я обрету нового, свежего человека, на которого можно будет возложить многообразные тяготы Среднего Востока, и что, с другой стороны, Уэйвелл, заняв важный пост командующего в Индии, будет иметь время восстановить свои силы, прежде чем возникнут новые и неизбежные задачи и возможности. Я обнаружил, что эта точка зрения не встречает возражений в министерских и военных кругах Лондона.

Уэйвелл встретил это решение спокойно и с достоинством. В это время он собирался совершить полет в Абиссинию, который оказался крайне опасным.

Его биограф отмечает, что, прочитав мое послание, он сказал:

Что касается его нового назначения, то он полностью предоставил себя в распоряжение правительства его величества.

К 4 июня я назначил генерала Хэйнинга на созданный мною необычный пост «генерал-интенданта». Я хотел, чтобы он перестроил весь административный аппарат тыла, уделив особое внимание крупным танковым и авиационным ремонтным мастерским, а также происходившему в то время расширению шоссейных и железных дорог и портов. Таким образом, командование было бы избавлено от массы деталей и получило бы возможность думать только о военных действиях.

В октябре 1940 года я ввел в правительство в качестве министра торговли капитана Оливера Литтлтона. Он был с головы до пят человеком действия, и сейчас я чувствовал, что он во всех отношениях подходит для учреждаемого нами нового поста министра — резидента военного кабинета на Среднем Востоке. Его назначение еще больше разгрузило бы военных руководителей.

Мои коллеги от всех партий с большой готовностью поддержали эту идею.

Все эти новые мероприятия с вытекающими из них административными перемещениями соответствовали изменениям в командовании на Среднем Востоке.

Немезида олицетворяет собой «богиню возмездия, которая разрушает всякое неумеренное счастье, обуздывает сопутствующую ему самонадеянность... и карает особо тяжкие преступления»[21].

Сейчас нам предстоит вскрыть ошибочность и тщетность хладнокровных расчетов Советского правительства и колоссальной коммунистической машины и их поразительное незнание собственного положения. Они проявили полное безразличие к участи западных держав, хотя это означало уничтожение того самого второго фронта, открытия которого им суждено было вскоре требовать.

Они, казалось, и не подозревали, что Гитлер уже более шести месяцев назад принял решение уничтожить их. Если же их разведка поставила их в известность о переброске на Восток огромных германских сил, усиливавшейся с каждым днем, то они упустили многие необходимые шаги, которые следовало предпринять при этих обстоятельствах. Так, они дали Германии захватить все Балканы. Они ненавидели и презирали западные демократии; но в январе

Советское правительство еще могло при активной помощи Англии объединить четыре страны — Турцию, Румынию, Болгарию и Югославию, имевшие жизненное значение для него самого и его безопасности, и создать балканский фронт против Гитлера.

Советский Союз ничего не сделал, чтобы помешать разброду между ними, и в результате все эти страны, кроме Турции, были поглощены одна за другой. Война — это по преимуществу список ошибок, но история вряд ли знает ошибку, равную той, которую допустили Сталин и коммунистические вожди, когда они отбросили все возможности на Балканах и лениво выжидали надвигавшегося на Россию страшного нападения или были неспособны понять, что их ждет. До тех пор мы считали их расчетливыми эгоистами. В этот период они оказались к тому же простаками.

Сила, масса, мужество и выносливость матушки России еще должны были быть брошены на весы. Но если брать за критерий стратегию, политику, прозорливость и компетентность, то Сталин и его комиссары показали себя в тот момент второй мировой войны совершенно недальновидными[22].

До конца марта я не был убежден, что Гитлер решился на смертельную войну с Россией, и не знал, насколько она близка. Донесения нашей разведки очень подробно показывали усиленные переброски германских войск к Балканским государствам и на их территорию, которыми ознаменовались первые три месяца 1941 года. В этих псевдонейтральных государствах наши агенты могли передвигаться довольно свободно и были в состоянии сообщать нам точные сведения о крупных германских силах, двигавшихся по железным и шоссейным дорогам на юго-восток. Однако ни одно из таких передвижений не означало обязательно вторжение в Россию, и все они легко могли быть объяснены германскими интересами и политикой в Румынии и Болгарии, замыслами

Германии в отношении Греции и ее соглашениями с Югославией и Венгрией. Гораздо труднее было получить сведения о колоссальной переброске сил через Германию на главный русский фронт, простиравшийся от Румынии до Балтики. Чтобы Германия на этом этапе, даже не очистив Балканы, начала новую большую войну с Россией — это, казалось мне, слишком хорошо, чтобы быть истиной.

Мы не знали содержания переговоров, происходивших в ноябре 1940 года между Молотовым, Гитлером и Риббентропом в Берлине, а равно и содержания переговоров и предполагаемых пактов, которые последовали за ними. Не было никаких признаков уменьшения германских сил, расположенных против нас на другом берегу Ла-Манша. Германская авиация продолжала совершать сильные налеты на Англию. То, как Советское правительство истолковало концентрацию германских войск в Румынии и Болгарии, явно примирившись с ней, сведения, которыми мы располагали относительно отправки в Германию из России больших и ценных грузов, очевидная общая заинтересованность обеих стран в завоевании и разделе Британской империи на Востоке — все это делало более вероятным, что Гитлер и Сталин скорее заключат сделку за наш счет, чем будут воевать друг с другом.