«Погоди, – подумал Литвин. – Что за прототип?»

Пауза, словно Корабль размышлял над вопросом. Затем:

«Прототип создания, с которым ты общаешься. Квазиразум. Симбионт. Новый фактор, положивший начало Третьей Фазе. Это позволило заселить обширное пространство в соседней ветви галактической спирали».

Литвин вздрогнул – под сомкнутыми веками вспышкой пламени во тьме возникла Галактика. Такого не видел еще никто и никогда, ни один из живущих людей – звездный остров был показан сверху, со стороны полюса и древних шаровых скоплений, приподнятых над плоскостью спирали. Ясно просматривались ее витки: ближний к центру рукав Стрельца, затем рукав Ориона с золотистой точкой, обозначавшей Солнце, и, отделенный от него щелью в четыре тысячи парсек, рукав Персея. Там тоже мерцали звезды, но не золотым, а ослепительно-белым светом, и три таких же огонька Литвин различил на самом краю ветви Ориона. Казалось, они находятся почти что рядом с Солнцем, но это было иллюзией, связанной с гигантскими масштабами Галактики. Видимо, от Солнца их отделяло двести-триста светолет.

«Белое – сектор бино фаата, – сообщил Корабль. – Их экспансия стремительна, и область, подвластная им, постоянно растет. Они уже в среднем рукаве. Три точки на его границе – Новые Миры, заселенные недавно, сотню лет назад. Фаата опасаются…»

Беззвучный голос смолк, и Литвин внезапно ощутил уверенность, что Корабль ищет нужные слова. Такие, что были бы ему понятны. Он не торопил огромное существо; лежал с закрытыми глазами и любовался грозной красотой Вселенной.

«Они опасаются Затмения. Такого Затмения, когда восстановить потенциал их расы не удастся. Ни ее численность, ни интеллект, ни технологию… Они боятся исчезнуть во тьме, как даскины, и этот страх ведет их все дальше и дальше. Они считают, что интенсивная экспансия снижает вероятность любых катастроф. Особенно теперь, когда они встретились с другими».

«С нами?» – спросил Литвин. Усталость брала свое, и он медленно погружался в дрему.

«Нет. Вы еще слишком слабы. Вы пока не представляете угрозы. В отличие от кайтов, лльяно, сильмарри, шада».

Спираль Галактики вдруг вспыхнула яркими красками. Повсюду кроме области ядра зажглись разноцветные пятнышки, похожие на осьминогов или причудливых медуз с ярко окрашенными куполами; их цвет постепенно бледнел и истончался к изрезанным краям и щупальцам, разбросанным вроде бы в хаотическом беспорядке. Алые, багровые, желтые, фиолетовые звезды сияли на фоне бархатной тьмы, разделявшей их и прятавшей другие светила, чуть заметные искорки в океане мрака. Затем галактический диск дрогнул, начал поворачиваться, демонстрируя ребро и нижнюю часть, тоже заполненную пятнами-медузами, искрившимися, как гроздья рубинов, топазов, аметистов, изумрудов в сказочной пещере. Они были повсюду: пронзали или огибали темные туманности, захватывали сферические ассоциации звезд, тянулись к Магеллановым Облакам, разбрасывали тонкие щупальца на сотни и сотни светолет.

«Зоны влияния различных рас, – пояснил Корабль. – Карта времен даскинов, ей миллионы лет, и многие цивилизации с тех пор угасли. Но более всеобъемлющих данных в масштабе Галактики не существует».

– Как их много… как много… – прошептал завороженный Литвин. – Живая Галактика… а мы ничего, ничего не знали… я должен… должен рассказать…

Сон сморил его, и он уже не мог разобраться, где реальность, а где фантастические видения. Ему казалось, что он с кем-то беседует или спорит, и этот неведомый кто-то старается его предупредить, что мир огромен и совсем небезопасен, что обитатели звезд не так уж расположены к земному человечеству и что не всякий из них признает полностью разумными ничтожных тварей, что мельтешат в окрестностях Солнца. В этом заключалась трагическая дилемма, которую Литвин великолепно понимал, но лишь во сне. С одной стороны, Галактика, полная жизни, населенная сотнями рас, способных одним щелчком прихлопнуть Землю, – и, как альтернатива этому, сонмы планет у мириадов звезд, не породивших ничего живого, мертвая пустота, вечное одиночество разума… Какой из этих вариантов предпочтительнее? Мир разумных чудищ или Вселенная, где, кроме людей, нет никого?

«Я бы все же выбрал чудищ, – произнес Литвин во сне. – Как-никак разумные – может, и договоримся… А если в Галактике не с кем словом перемолвиться, это совсем уж погано. Скука, тоска!» Его незримый оппонент выдавил усмешку, бесплотную, как у Чеширского кота. «Выбор сделан. Ну, посмотрим, что вас ждет!»

Знакомая картина открылась перед ним: ряды прозрачных ячеек, полных синеватой жидкости, анатомический театр органов и рассеченных тел, рук и ног, безголовых туловищ, костей, очищенных от плоти, глаз, подвешенных на тонких нитях нервов… Во сне все это было еще ужаснее, так как на каждой ячейке имелась надпись, что кому принадлежит: левая ступня капитана Кессиди, сердце инженера Бондаренко, глаз энсина Сабо, тонкие женские пальцы лейтенанта Ильзы Трир, второго навигатора. Потом – ее голова: бескровные губы, череп, лишенный волос, пустые глазницы, кожа, отсвечивающая синевой в растворе-консерванте.

«Твой выбор! – сообщил невидимый собеседник. – Все еще хочешь договориться с ними? Так погляди на это!»

Макнил. Она висела в той огромной полости, где спали кса, женщины пришельцев, и на первый взгляд казалось, что Эби в том же безмятежном забытьи, что и ее соседки. Литвин, однако, понимал, что с ней случилось что-то страшное, нечто такое, что, быть может, хуже смерти. Он всматривался в ее лицо, оглядывал гибкую тонкую фигурку, но никаких перемен не замечал. Впрочем, оба они находились во сне, и сон Литвина мог оказаться обманом: не Эби Макнил была перед ним, а только мираж, воспоминание о ней.

Внезапно, просочившись сквозь сонную одурь, его охватило ощущение тревоги. Он заворочался, потом открыл глаза и посмотрел на таймер, мерцавший на запястье. Семь шестнадцать… утро по времени «Жаворонка»… Он спал больше трех часов и, несмотря на кошмары, чувствовал себя отдохнувшим.

Но что-то было не в порядке. Возможно, это ощущение пришло из снов? Из последнего сна, в котором привиделась Эби?