– Эмиссар сказал, что может взять одну из вас в безопасное место. Я думаю… – начал Литвин, но Йо его опередила:

– Я остаюсь с тобой. Я должна остаться! – мягким движением она прикоснулась к животу Макнил. – Лучше спасти две жизни, чем одну.

– Тогда отодвиньтесь от нее, – пробормотал сквозь зубы Фосс. – Дальше, дальше! Мне нужно пространство… Вот так!

В отсеке повеяло холодом, и Макнил не стало. Фосс повернулся к Йо.

– Кажется, сегодня я в ударе, милая леди. Может быть, фокус выйдет вторично.

С негромким хлопком он растворился в воздухе. Йо приподнялась, вытянула руки к Литвину, но не успела до него дотронуться. Хлопок, порыв ледяного ветра, и она исчезла. Литвин был в одиночестве. Только бурая масса по-прежнему пульсировала в центре камеры, но считать ее живым существом не стоило. Квазиживым – еще куда ни шло.

– Вероятно, мне сделали подарок, – произнес Литвин, поглядывая на мерно пульсирующий холм. – Ну, теперь мы тет-а-тет, приятель, и сведем наши счеты без посторонних.

Не торопясь, он направился к проходу. На душе было легко и светло; с каждым шагом он все дальше уходил от мира, где оставались его родные, Эби, Йо, древняя крепость в Смоленске, с детства знакомые улицы и зеленые речные берега. Он уходил из жизни, но приближался к погибшим товарищам – к Родригесу и Коркорану, Шеврезу, Прицци и всем остальным; и Би Джей Кессиди, первый после бога, ждал его в конце пути и одобрительно кивал: давай, лейтенант-коммандер, делай, что положено, а мы уж тебя встретим как адмирала, в почетном строю и с салютом. Не надо салюта, отвечал, усмехаясь, Литвин, салют я сам произведу, такой салют, что небо вздрогнет. Вот интересно, что потом… Не хотелось бы задохнуться или лежать раздавленным, точно червяк, лучше уж смерть от холода, благородная и подходящая для астронавта. Сгореть тоже бы неплохо, но где-нибудь подальше, за Луной; если здесь рванет, останется от Антарктиды кратер. А ямина на самом полюсе вроде бы и ни к чему…

Все еще усмехаясь, Литвин наклонился над сиггой, разглядел кольцо в основании хоботка, взял блестящую тонкую иглу и прислушался. Гудение в контейнере сделалось громче, словно обитавшие в нем существа рвались наружу стаей голодных волков. Свет, который исходил от нервного отростка, был прерывистым, мигающим; толстая розовая змея подрагивала, раздуваясь и сужаясь в стремительном, почти неуловимом глазом ритме. Одновременно с этими вспышками и дрожью что-то стучалось в мозг Литвина, хотело проникнуть в его разум с неистовой, отчаянной силой. Он опустился на колени, ввел в розовую субстанцию хоботок и положил левую руку на кольцо. Затем вытащил кафф, задумчиво поглядел на маленькую сферу и поднес ее к виску.

Под черепом будто граната взорвалась.

«Нет-нет-нет-нет, – со страхом бормотал бесплотный голос, – не делай этого, не делай, не надо, нет-нет-нет… хозяин, симбионт… новый хозяин, не делай этого, не делай… все люди – симбионты… лучше, чем фаата… открытые чувства, сильные, яркие… гордость, ненависть, радость, любовь… не делай этого… жить, жить!.. хранить, чувствовать и подчиняться, всегда подчиняться… не надо… нет-нет… хозяин, господин, владыка… не делай… нет-нет-нет-нет!..»

Этот зов, этот плач был ужасен. Душа Литвина, еще недавно полная радости и жертвенного света, вдруг очутилась во тьме преисподней. Он ощущал отчаяние древнего чудища, молившего о пощаде, его трусливую готовность подчиниться, и в этом был дьявольский соблазн – стать господином над ним, новым его симбионтом, источником эмоций, которые будут оплачены могуществом и властью. Такими властью и могуществом, какие на Земле не снились никому.

«Не делай этого, не надо… нет-нет-нет-нет… нет, хозяин!..»

– Ты опоздал с выбором, – произнес Литвин, срывая кафф с виска. – Ты слишком заигрался. Ты мне не нужен, тварь! Ты никому не нужен.

Он встал с колен и быстрым движением пальцев повернул кольцо.