Смотрю на хорошо уже знакомые фотографии убитых мной людей: Антонов угрюмо глядит исподлобья, у Сухомлинова выражение лица скорее жалобное, потерянное. Устранение, ликвидация — это все слова, маскирующие суть того, что я сделал. Тетка-психолог из группы Али так и эдак ко мне подкатывал — пыталась обнаружить стресс, муки совести или еще какой ПТСР. Но ничего этого у меня нет — не дождетесь. Я действовал единственно верным способом — слишком многое стояло на карте.

— У обоих объектов много общего, — продолжает Вера. — Оба отчаянно нуждались в деньгах. Оба пользовались Телеграфом. Оба ушли из дома, ничего не сообщив родным. Обоих хватились не сразу и разыскивали из рук вон плохо — после Одарения полиция была завалена розыскными делами. Тем не менее через систему распознавания лиц их пробили. Антонова обнаружили в день исчезновения на одной камере рядом с домом, Сухомлинова не обнаружили вовсе. Можно предположить, что ушли из дома они добровольно, причем попадания на камеры сознательно избегали. Скорее всего, кто-то проложил им маршрут — сами они едва ли имели доступ к служебным картам.

Неудачники, сами втравившие себя в неприятности… И все-таки жаль их обоих, недотеп эдаких. Ясно же, что если бы не отчаянная бедность, не вляпались бы они по уши в это дерьмо. Не люблю, когда люди, добившись в жизни чего-нибудь, ставят это в заслугу исключительно себе. Я вот знаю, что мне повезло родиться здоровым, башковитым, и хотя с родственниками проблем всегда хватало, семья все-таки была крепкой и дружной. Это все дало мне базу, благодаря которой я стал тем, кем стал. А если бы фишка легла по-другому — глядишь, сам подыскивал бы мутный заработок в Телеграфе или еще на какой сетевой помойке…

— Ладно, хватит обсуждать этих пассажиров, — Юрий Сергеевич явно думает в том же направлении, что и я. — Ежу понятно, что таких забулдыг — как грязи, их легко навербовать сколько угодно по мере надобности. Шерстить по пропавшим или по внезапно обогатившимся в Одарение — все равно что осушать море ведром. Наша задача — понять что-то о том человеке или людях, которые дергают за ниточки. Версии о проделках уважаемых заграничных партнеров другое ведомство прорабатывает, в это мы не лезем. Наше поляна — свои, отечественные деятели. Характер, цели, мотивы, вероятные дальнейшие действия. Аля, чего вы там наанализировали? Только не говори «информации мало»! Слышать этого больше не могу.

Аля на секунду прикрывает глаза. Маска свойской девчонки спадает с нее, теперь она говорит холодно и отстраненно:

— Мы имеем дело с человеком или людьми, которые готовы ради достижения своих целей взорвать атомную станцию. Это позволяет уверенно диагностировать психопатию. Психопаты склонны к совершению странных и потенциально опасных поступков, поскольку последствия, которые для большинства людей были бы источником стыда или чувства вины, не оказывают на них никакого влияния. Это социальные хищники, способные манипулировать людьми и использовать их в своих целях, проявляя полное отсутствие совести и сочувствия.

— Плохая гипотеза, — отрезает Юрий Сергеевич. — Это значит, что у Кукловода нет мотива.

Я смотрю в окно. После оттепели резко ударили заморозки, и ветка рябины покрыта слоем льда, искрящимся на солнце.

Сегодня — день моей свадьбы. То есть день, на который назначена была моя свадьба. А телефон мне вернули только вчера. Оля, конечно, все поняла. Или сказала, что все поняла. Жених, сбежавший из-под венца, как в ретро-водевиле; и даже причины объяснить нельзя — государственная, мать ее, тайна. Не знаю, смогли ли они с Натахой вернуть хотя бы часть денег за банкет и прочее. А впрочем, не в деньгах тут проблема… У нас, пожалуй, проблемы во всем кроме, собственно, денег.

— Отнюдь. Психопаты мыслят рационально и осознают свои действия. Их поступки мотивированы не душевной болезнью, а холодным расчетом и отсутствием способности относиться к окружающим, как к мыслящим и чувствующим существам.

— Ну и на что этот холодный расчет? Цель-то в чем? Зачем кому-то в здравом уме может понадобиться ядерная авария?

Аля не находится с ответом — кажется, впервые я вижу ее растерявшейся.

— Хаос — это пространство реализации целей, которые не могут быть достигнуты в условиях стабильности, — негромко говорит Ветер.

В изумлении таращусь на него. Не то чтобы я полагал командира спецназа глупым, вовсе нет… Но считал само собой разумеющимся, что его мышление заточено под тактические задачи. Не ожидал, что он и в стратегии, да еще в стратегии психопатов, сечет.

— Дестабилизация обстановки, да… — Юрию Сергеевичу непросто признавать, что полевой командир может быть прав, но профессионализм берет верх над личными конфликтами. — Значит, нам следует ждать новых ударов от наших Кукловодов… или Кукловода.

— Или Кукловодки, — неожиданно вступает Вера. Все смотрят на нее так, словно голос подала тумбочка. — Да, у женщин серьезные девиации встречаются гораздо реже, чем у мужчин. Но могут быть намного ярче выражены.

Чего это Вера вдруг влезла со своим доморощенным феминизмом? Ее функция здесь — выдавать сводки. А, наверно, она поступила на службу уже после Одарения, вот и не успела проникнуться духом субординации.

— Бабы тоже бывают теми еще тварями, — Юрий Сергеевич машинально крутит вокруг запястья золотые часы — наверно, думает о чем-то другом. — Как эта, которая в войну тысячи пленных из пулемета скосила… Тоже, небось, психопатка.

— Та женщина не была психопаткой, — говорят Аля. — Она была психически совершенно нормальна. Даже чересчур. Она приспосабливалась. Это ведь распространенная ошибка, будто в природе выживают сильнейшие.

— Да что ты такое говоришь, Алечка… — рассеяно отзывается Юрий Сергеевич. — И кто же, получается, выживает в этой твоей природе?

— Те, кто лучше других адаптируется к ситуации. Самые приспособленные.

Апрель 2030 года

На базе Штаба нет ничего более обыденного, чем мерно бегущие, отжимающиеся или проходящие полосу препятствия спецназовцы: война войной, а тренировки по расписанию. На АЭС никто из группы Ветра не погиб, но трое получили ранения от лазерного луча и помещены в госпиталь; вместо них в строй тут же встали парни из резерва, и тренировки идут даже интенсивнее, чем раньше. Но сегодня что-то цепляет взгляд в привычном зрелище мерно бегущих по парку ребят в полной выкладке. Присматриваюсь: один из бойцов сильно отстает от других, да и движения у него то разболтанные, то слишком резкие; при том, в отличие от прочих, он бежит налегке, без ранца. Кто-то вышел на тренировку больным или раненым?

Дохожу до площадки, где ребята всегда заканчивают пробежку. Кто-то дружески хлопает недотепу по плечу, сам Ветер подходит к нему и что-то говорит. Парнишка снимает шлем с защитными очками, и я с изумлением узнаю раскрасневшееся лицо Олега.

Брательник на базе возмужал, окреп, аккуратно подстригся — и не скажешь, каким чучелом был совсем недавно. Я знал, что он тренируется, но не думал, что вместе со спецназовцами. Надо же, я-то в куда лучшей форме и все равно занимаюсь сам — не хочу постоянно сравнивать себя с профессионалами. А Олег, всегда такой чувствительный, совсем не стесняется своей хилости…

— Саня, физкульт-привет!

Брательник машет рукой. Подхожу к нему. От него несет потом. Рожа красная, но довольная.

— Прикинь, Саня, меня тренер на второй круг не пускает — велит не перегружать колени.

— Как тебе тренировки?

— Круть! Как в восемнадцатом «Контр-Страйке», только лучше! Прокачиваться тяжело, конечно. Но я вчера в Fight Gone Bad набрал 160 очков! А неделю назад максимум 130 выжимал.

Сам я в этом комплексе упражнений — броски девятикилограммового мяча в цель на расстояние в три метра, тяга штанги весом 35 кг, прыжки на тумбу — набирал по 285 очков и шел к трем сотням, но, пожалуй, сейчас хвастаться этим было бы бестактно. В конце концов значение имеет прогресс, а не абсолютные числа. И прогрессировал Олег куда быстрее, чем я.