— Мам, сваргань мне кофейку, а? — гундит Олег.

Мама вскакивает со стула и бежит к кофе-машине. Я вскидываюсь:

— Да ты офонарел, Олежа! Сам жопу от стула оторвать не можешь? Тебе же не три года!

Брательник обиженно надувает губы. Мама, как всегда, вступается за него:

— Олег еще не до конца поправился. Мне совсем не трудно поухаживать за больным ребенком, Сашенька. Наоборот, приятно… я снова чувствую себя нужной.

— Мама, Олег не ребенок! Здоровенный лось, на нем пахать можно. И он никогда не повзрослеет, если ты так и будешь вокруг него кудахтать…

Злюсь не столько на Олега, сколько на самого себя. Весь последний год я себе внушал, что как только верну брата домой, все тут же станет хорошо — само собой, неким волшебным образом. Это будет счастливый конец нашей истории, мы все заживем долго и счастливо. И я совсем не учел, что чудесное спасение Олега не решит тех его проблем, которые и создали эту ситуацию. Нет, играть в компьютер он перестал, но в остальном так и остался расхлябанным, беспомощным великовозрастным дитятком. Можно вытащить человека из-за грани бытия, почти что с того света, а вот изменить — невозможно. Тут одинаково бессильны и Дар, и свобода от Дара, и вся королевская конница, и вся королевская рать.

— Ой, я же ужин Феде не приготовила, — подхватывается Оля. — Простите меня, совсем голову потеряла, как Саша вернулся… Так что я поеду домой сейчас, вы уж не обижайтесь…

Встаю:

— Отвезу тебя. Денек тот еще выдался, домой пора…

— Сколько Феде лет, девять? — встревает Олег. — А, десять уже? И что, он сам себе яичницу пожарить не может?

— Кое-кто и в двадцать семь для себя сделать ничего не может!

Да что это с Олегом? Ревнует к Федьке, что не он теперь baby of the family — малыш в семье?

— А я так надеялась, что вы не будете больше ссориться… — качает головой мама.

Открываю рот, чтобы ответить, что я ни с кем не ссорился, это Олежа берега путает. Но Оля уже в прихожей, надевает сапожки, и я выхожу, чтобы подать ей дубленку. Самый тяжело больной в мире Олег, естественно, не удосуживается проводить брата, вернувшегося с секретной миссии по защите Родины. Ничего я, правда, за эти полтора месяца не защитил, бездарно казенные харчи проедал; но об этом-то я никому не рассказывал — секретность.

Надо, конечно, с Олегом поговорить по душам. Как он себя чувствует после всего, чем думает дальше заниматься… ну и так, что вообще произошло. Поиски свободных от Дара идут по всей стране, наверняка найдут кого-нибудь, и Олег окажется не особо нужен Штабу. Конечно, смотря сколько и кого найдут… Но ведь почти кто угодно полезнее, чем Олег.

В общем, надо поговорить с братом, но сегодня все равно вышло бы скомкано — он болеет еще, а я чертовски устал.

— Ты знаешь, почему твоя мама получила Дар к починке вещей? — спрашивает Оля уже в машине.

— Да вроде что-то хотела починить… чайник этот дурацкий, да.

— Она хотела что-то починить. Не только чайник. Но никто не может менять других людей…

— Да уж. Даже не знаю, что должно случиться, чтобы Олежа наконец повзрослел и взялся за ум…

Хорошо, что мы рано ушли, а то, я, пожалуй, наговорил бы лишнего. Странно, конечно, что Оля не приготовила ужин — это вообще на нее не похоже.

— А Федьке действительно нечем ужинать?

— Есть, он поел уже. Я соврала, — просто отвечает Оля. — Нужен был предлог тебя увести пораньше. Ты уставший, раздраженный, а отношения у вас и так непростые. В другой день вы лучше поладите.

— Спасибо…

Оля кладет мне руку на бедро. Сквозь плотную ткань джинсов чувствую тепло ее ладони.

Телефон оттягивает карман куртки. Каждое мое слово прослушивают — таковы издержки новой работы.

— Оль, я должен кое-что сказать…

Чувствую, как ее рука, только что поглаживавшая мое бедро, напряглась и замерла. Чего она боится? Что я стану каяться в связях с другими женщинами? Нет, у меня кое-что посерьезнее.

— Я не знаю, когда меня в следующий раз вызовут на эту новую службу. Может, завтра, может, через год, может, никогда. В любом случае я не имею права ничего про нее рассказывать. Ни тебе, ни маме, ни Лехе — никому. Понимаешь меня?

— Да, конечно. Со мной уже беседовали, приходили из органов, — спокойно отвечает Оля. — Очень вежливый молодой человек.

Надо же, меня ни о чем таком не предупреждали!

— И что он сказал?

— Сказал, я ничего не должна у тебя спрашивать и никому не должна рассказывать, когда и куда ты уезжаешь. За меня не волнуйся, Саша. Я же знаю тебя, потому понимаю: чем бы ты ни был занят, это важное и нужное дело. Никаких вопросов — так никаких вопросов. Моя задача в том, чтобы у тебя был дом, в который ты всегда сможешь вернуться.

Рука на моем бедре снова ожила. Вроде ничего уж прямо такого Оля не делала, но мое тело отозвалось с энтузиазмом — в штанах стало тесно. А до дома еще минут двадцать ехать… И хрен с ней, с прослушкой. Пускай дежурные лопнут от зависти.

— У меня тоже есть ужасная секретная тайна, — сказала Оля страшным шепотом. — Очень порочная. Я купила то мороженое с шоколадом и печеньем.

Приторно-сладкое, откровенно химическое буржуйское мороженое, вредное, как пестицид — моя тайная греховная слабость. К нормальному сливочному мороженому я почти равнодушен, а эту гадость почему-то люблю до чертиков. Конечно, во имя здорового образа жизни я ее избегаю, однажды в супермаркете повертел в руках яркую круглую баночку и волевым усилием поставил на место — а Оля, надо же, запомнила.

— Что же, значит, предадимся безудержному пороку… Раз в год можно. И еще. Оль, давай прямо сегодня подадим заявление. Кажется, для этого никуда идти не надо, через Госуслуги это делается.

Оля приоткрывает рот от изумления:

— Какой ты внезапный… Это что же, уже через месяц свадьба?

— Ну а чего тянуть? Не знаю, когда мне в другой раз придется уехать.

У этой спешки есть причина, о которой мне не хочется говорить Оле прямо. Если меня вызовут на Прорыв, неизвестно, вернусь ли я с него; мы даже не знаем, действительно ли я неуязвим к этим мутировавшим Дарам. В любом случае пуля или кирпич в голову действуют на меня так же, как на любого человека из плоти и крови. Спокойнее будет знать, что Оля — официально моя жена, а значит, родное государство о ней и Феде позаботится. Да и доля в моем имуществе им лишней не будет.

Может, если бы не этот момент, я бы до сих пор жевал сопли. Достаточно ли у нас с Олей настоящая любовь? Что у меня там за чувства к другой женщине? Чего я вообще на самом деле хочу от жизни?.. Но сейчас не до мерихлюндий. О близких людях надо позаботиться, точка.

— Или тебе нужно больше времени на подготовку к свадьбе?

— Нет-нет, наоборот, я хочу все как можно проще… Расписаться, посидеть где-нибудь с родственниками и вернуться к делам. Но, Саша, кажется, я допустила ужасную ошибку…

— Что такое?

— Ну, в общем, я не думала, что все так серьезно… Тут Наталья твоя в гости приходила, и я ей брякнула, что мы планируем пожениться. Честное слово, не знала, что она так отреагирует. Она чуть с ума не сошла от радости. Теперь каждый день присылает мне ссылки на платья, декор, сценарии какие-то… Кто будет шафером, кто — подружками невесты, словно вопросы жизни и смерти какие-то. Дресс-код еще какой-то, господи боже мой. Прости, я бы ни за что не сказала ей, если бы знала, что для нее это такое большое дело.

— Не переживай. Наталья все равно узнала бы. Еще и обиделась бы, что мы ей не сказали сразу. Впрочем, ее прыти это не умерило бы.

Свадьбы были у моей сеструхи пунктиком. На собственную она взяла кредит, который отдавала еще пару лет после развода. Мы очень скромно тогда жили, но Натахе кровь из носа понадобились лимузин, ресторан, платье-торт, собственно торт из трех ярусов и бог знает что еще. Вышел эпический фейл: жених сам был из быдланов и его друзья такие же, так что один из них наблевал в торт, другой чуть не изнасиловал свидетельницу в туалете. Однако ничего не охладило энтузиазма моей сестрицы: ни это трэш-шапито, ни тот факт, что брак не продержался и года. За свадьбу каждой подруги и даже просто знакомой Натаха переживала больше, чем жених и невеста вместе взятые. И вот наконец-то женится родной брат, то есть на Натальиной улице перевернулся грузовик со всякими свадебными финтифлюшками…