– Да нет… – протянула мама, – я-то уж подумала… А оно не страшно.

– Что, мама? – спросила я в лоб.

– Ну да, что сейчас об этом, когда такое… Но я от своих слов не отказываюсь.

– Тогда это странная любовь, мама. Папа хотя бы сказал тебе честно.

– Ну да… сказал, – отвернулась мама к мойке.

Я подошла и отодвинула ее в сторону.

– Извини. Ляпнешь иногда… сама потом не рада. Давай, я вымою.

– Да ничего такого ты не сказала. Это я копаюсь… Ты тоже извини.

– Да. А… мне сегодня после двух к врачу, мам!

В этот день, выйдя на улицу, я обратила внимание на запахи. Налюбовавшись вчера на Таю, синее небо, зеленую траву и вообще… все лето скопом, сейчас я вынюхивала его. Это был и Тасин уютный и знакомый уже запах. А еще листок смородины... если растереть его в пальцах, он пахнет так… просто одуряюще. Раздавленная подошвами трава, хвоя, нагретая солнцем… аптечная ромашка... мелкая холодная хризантема... Пока дошла до санатория, перевела кучу зелени, срывая и поднося к носу.

Приветливо кивнув охраннику, который почему-то даже не вышел из своей застекленной будки, а только молча посмотрел на меня, я прошла на территорию санатория. Шла по дорожкам, не спеша любовалась цветами и думала – что меня так пробило на это лето? Будто я последний год живу и никогда больше его не увижу.

Просто я цеплялась… Я всеми силами цеплялась за то, что у меня еще оставалось. Была мама… и с ней нужно аккуратнее, иначе доведу... Есть вариант – я перестаю выплескивать на нее это свое – больное, потому что у нее, похоже, еще свое не отболело. А, значит, начинаю вариться в собственном соку. Пока не уверена была, что у меня выйдет… извини, мама. Сегодня, после нашего разговора, мне стало легче. Я, конечно, буду стараться держать себя в руках, но, если не получится – извини…

Мальчики… Мысли о них… и просто то, что они у меня есть и сейчас с ними все хорошо, это что-то светлое и теплое где-то там – на уме, в памяти, в сознании. Это мой самый надежный якорь на сегодня.

Тася… опять пусть извинит мама, но для меня она не станет лекарством. Не та степень отчаяния, или переживаю я свое горе иначе – неизвестно. С Тасей я помогу, даже за ухом почешу, доить научусь… но она не отвлекает меня, это будет просто обязанность, которая оставляет время маяться мыслями и дурью, соответственно.

А лето… На севере сейчас уже совсем поздняя осень и все, что случилось тогда, случилось в ее серых декорациях. Бесцветным там для меня было все – природа, эмоции, отношение ко всему… к жизни. И как же не хотелось этой серости здесь! Я же опять нырну в то состояние, погружусь в него с головой. Сейчас только выглянула из него, кончик носа высунула, буквально… огляделась, а тут мама, наш дом, лето, краски, тепло… Пока лето – есть надежда на лучшее. Дурная, непонятная, но есть – что переболит когда-нибудь, успокоится, уляжется. Странно в голове замешано…

В вестибюле административного корпуса я осмотрелась и спросила женщину в белом халате, которая крепила какую-то бумажку на доску объявлений:

– Не подскажете, где здесь кабинет заведующего?

– Святослава Викторовича? – обернулась она ко мне.

– Да… наверное – Токарева, – подтвердила я.

Свой файлик со всей медицинской литературой, которую напихал туда Пашка, я вручила невысокому пожилому мужчине, вьедливо-приветливому и с пристально прищуренными глазами. Но, мало ли – у человека настроение. Потом мне стало понятно…

– Рад… рад, что Павел Дмитриевич вот так… по-свойски, так сказать. А иначе как? Обратился, значит, все трения позади, вы не считаете э-э-э…

– Зоя.

– Да, – заглянул он в документы, – Зоя Игоревна.

Я кивнула и решила промолчать. Пашка что-то там говорил про «ссучиться», значит – допускал такую возможность. В Пашкину правду я верила больше, чем чужому мужику, который предположительно мог скатиться к этому понятию. Но врач он будто бы хороший... Доктор задумчиво похлопал моим файликом по столу, почему-то не спеша разбирать бумажки и читать их.

– Стресс, неприятности в семье… поверьте – все проходит, а важнее всего – здоровье. И я очень рад, что вы тоже понимаете это, раз уж обратились к нам. Но дело в том… что смысла брать вас себе я не вижу. Вы же к нам не на санаторный срок? Да… Это будет длительное наблюдение. А я через несколько недель сдаю свою должность… пост, так сказать. Поэтому… – снял он трубку телефона и набрал номер. Немного помолчал и заговорил, глядя на меня:

– Артем Владимирович, к вам потом подойдет девушка. Это моя к вам личная просьба – посмотрите выписной эпикриз и весь анамнез. В перспективе я хотел бы, чтобы вы наблюдали ее… Да, на постоянной основе… Нет, голубчик мой, если бы она обратилась в городскую или районную поликлинику, то мы бы с вами сейчас не разговаривали… Да? Ну и замечательно. Тогда назначьте ей, пожалуйста, время… Зоя э-э-э… Игоревна Усольцева… да-да – Зоя Игоревна. Вот, хотя бы на завтра… Сегодня, сейчас? Нет, сегодня я все же хочу сам все посмотреть. Замечательно! Завтра в это время, – кивнул он мне, – прямо в ваш кабинет. Замечательно. Ну вот, Зоя э-э-э-э…

Я вышла из его кабинета, размышляя – сейчас позвонить Паше и отчитаться, или потом, когда познакомлюсь со своим лечащим? Артем Владимирович… э-э-э… закоротило меня, как перед этим доктора.

По коридору навстречу мне спешил высокий мужчина, чем-то неуловимо похожий… И все сложилось.

– Зоя? Креспо? – резко остановился он напротив меня, напряженно вглядываясь в мое лицо.

– Усольцева, – угрюмо уточнила я. Надо же… сразу и узнал. И я узнала… И, кажется, это именно он вчера шел с той девочкой. Во всяком случае, тогда мне кинулся в глаза и запомнился только его жилет – черный в тонкую желтую полоску в тон галстуку. Сегодня он влез в ту же одежду. Тот самый рисунок на ткани виднелся из-под расстегнутого белого халата. Пижон… А на лицо его я тогда вообще не смотрела – не оторвать было взгляд от девочки.

Пока я мусолила все это в голове, он, не особо дожидаясь ответа, шагнул ближе и вдруг протянул руку и коснулся моей щеки, при этом задев большим пальцем губы. И тихо спросил:

– Что ты сделала с собой, Черножопик?

Рука взлетела сама… Багровая волна, что затопила глаза, сразу же схлынула от резкой, объемной боли в ладони, которая прострелила почти до локтя. И вот взгляд у меня уже вполне осмысленный и при этом ничего не меняется – я так же яростно хочу его крови. Убить на хрен!!! Взмах второй рукой... потому что мою правую он перехватил и стиснул… но она тоже оказывается в сильном захвате. Рывок, еще попытка, я бессильно дергаюсь… но у меня свободен рот и я шиплю, как гадюка:

– Это тебе, с-сволочь, за черножопую. За то, что хотел меня, дуру влюбленную, просто вы…ть! За полный рот говядины! За то, что советовал потерпеть своему другу, пока не надоем тебе, с-сука Бокарев. С-сука! И за то, что я с собой сделала тоже… отпусти, урод! Отпус-сти меня немедленно...

Вывернуться не получается, сволочь Бокарев тащит меня по коридору непонятно куда, стиснув у себя подмышкой. Я пытаюсь брыкаться, дергаюсь, сцепив зубы, но мне просто не за что зацепиться – ноги волокутся по полу. Он втаскивает меня в какой-то кабинет и почти швыряет в кресло. Я опять открываю рот, и один только Бог знает, что бы он сейчас выслушал, потому что, невзирая на то, что я не сторонник… этих самых слов я знаю немало. А уж в военно-морском варианте – почти виртуозных вариациях, это просто валит с ног. Потому что… сильно!

Но мой взгляд натыкается на новое лицо и это та самая девочка-квартеронка. Она молча, вытаращив глаза и сжавшись, сидит на стуле за столом, а перед ней – стеклянная стена с окошком. И я понимаю, что это пост дежурной медсестры. Но корпус-то не лечебный? Значит, ничего не понимаю… пытаюсь я уцепиться мыслями хотя бы за что-то.

– Катя, мензурку воды!

Я разжимаю кулаки и перевожу мутный взгляд на Бокарева. Дальше все выходит из режима он-лайн, потому что в голове немного проясняется, и я начинаю видеть и воспринимать мир, как он есть…