– Реакция хорошая, речь даже со вчерашнего дня стала свободнее… Доедай, я посижу в гостиной. Вкусно, кстати, готовишь – правильной дорогой идете, товарищ. Спасибо, – встала мама и ушла в комнату.

А папа заулыбался и стал быстро доедать. Кивнул мне на утятницу – поешь, мол. Я опять потянула из его тарелки. Он засмеялся.

– Значит так, – объявила мама, когда все мы устроились в гостиной, – ты вполне дееспособен и Зоя не обязана обеспечивать тебе реабилитацию. Дело в том, что она сама сейчас проходит лечение. С ней случился почти твой инсульт, Игорь, это был гипертонический криз и тяжелый, – ровно говорила она, выпрямив спину и сложив руки на коленях.

– Дело к старости… и со своей стороны я делаю все, что могу, чтобы мои старческие проблемы обрушились на Зою как можно позже. Зая, пиши список…

Я послушно достала из стола форматный лист и карандаш, и приготовилась записывать.

– Прогулки в любую погоду – у тебя плохой цвет лица. Логопед – найди в интернете или лучше спроси у своего лечащего. Реабилитация… что-то тебе советовали – обязательно, но ты не воспользовался. Это может быть профилактический центр или санаторий – я не знаю. Но, пожалуйста – не в Новой Рузе. Займись собой, Игорь, и сделай это для Зои – просто пожалей ее. Она у нас одна и все наши проблемы неминуемо свалятся на нее. Пусть это будет позже, чем раньше. Ты уже что-то делаешь – готовишь просто замечательно. Не ожидала – честно... Но этого мало, тебе не просто хобби свое нужно найти, а снова стать здоровым.

И последнее – лучше всего тебе было бы сойтись со своей мечтой. Если она умная женщина, то будет мирно кормиться от тебя, а заодно и побережет донора.

– На то, что-о т-ты м-мен…

– Рассчитывать не стоит – да. Сам понимаешь – в постель с тобой я больше не лягу…

– А я-а и не оч-ч…

– А вот это как раз понятно – с мечтой мне не сравниться, но и сиделкой для тебя на старости я быть не желаю. А вот она, думаю, согласится – у тебя есть деньги. Это, кстати, большой плюс во всей нашей ситуации. Иногда людям не на что даже лекарства купить.

– Я-а не про то! Я-а не оч-ч…

– Так научись говорить, чтобы понятно было чего ты там не очень хочешь.

– Не рассчи-итываю…

– И правильно делаешь, – встала мама, – Зоя, у нас через два часа поезд.

– Ух, – с облегчением выдохнула я, растерянно глядя на папу. Гроза прошла стороной… пощадила, а по ощущениям – даже полечила. Или нет?

– Мама пра-ава, – кивнул он, – я-а – все сам.

– Спасибо, папа, – поцеловала я его в щеку.

В пакете, который он всучил мне в дорогу, в большой пластиковой банке поместился весь гуляш, что еще оставался в утятнице и еще картошка в плоском судке с крышкой.

– П-прие-едете – р-раз-зо-огреее… – запнулся он и умолк. Крепко обнял меня у двери, а смотрел на маму – все время смотрел.

На поезд мы успели вовремя. Когда он тронулся, пошел дождь и мама заметила:

– Надо же… будто ждал. Только выехали из-под навеса, а он тут как тут.

– Ты хорошо с ним поговорила. У меня бы так не получилось.

– Не знаю, Зоя, – устало ответила она, прикрывая глаза: – Я страшно злилась и держала себя в руках – тебе же обещала. Если бы отпустила себя… Пускай тебя благодарит.

– Ничего не осталось, кроме ненависти, да, мама?

– Память избирательна, Зайка, – ответила она тихо, – за все наши годы было много всего – и хорошего и плохого. Но когда человека любишь, хочется, чтобы он был хорошим и память услужливо стирает плохие воспоминания. Все прошлые годы помнятся, как счастливые. Конечно же, осталась благодарность за них, но она не перевесит…

– Странно…, а у меня вспоминается только плохое…

– Так ты Черножопик у нас, – улыбнулась мама, – а Черножопики вообще мыслят нестандартно и загадочно.

И я тоже улыбнулась. Почему-то улыбнулась… Все зависит от того, кто говорит и – как. Может, и правда – не было в этом прозвище ничего оскорбительного для меня?

– Не переживай, Зайка, – похлопала меня по руке мама, – ему нужно шевелиться, нужно двигаться и действовать – он мужчина. Провести остаток жизни на кухне – оно может и интересно, но глупо – согласись. Вычухается в конце концов, куда он денется. А то ты вроде опять приуныла?

– Возвращаться как-то… – отвернулась я.

– Хотела погулять по Питеру? Так погода, вроде… не о том шепчет.

– Нет… боюсь – там уже ждет письмо, мама. Что мне делать с его письмом?

– Читать. А я вот возвращаюсь с радостью, хотя только сейчас в голову пришло – нам бы с тобой пробежаться по магазинам, побаловать себя, а я сразу тащу тебя обратно. Соскучилась за Тасей. И пойдут дожди… чтобы дом не отсырел, уже сейчас нужно будет завести буржуйку. Люблю это дело – запах дров в углу, даже дыма… Я посплю немного – ночь почти не спала. Толкнешь, ладно?

Глава 21

Завести буржуйку… легко сказать – заведи буржуйку. Когда я жила здесь… тому назад, печку всегда топил дедушка – и эту и большую, которую потом снесли. В принципе, все это не должно быть слишком сложно – скомканная бумага, щепки мелкие, щепки чуть крупнее, а потом уже сухие, как порох, колотые поленца.

Огонь весело гудел за стеклянной дверцей, и я смотрела на него, не в силах оторвать взгляд. И при этом вся буквально сочилась тоской. Что еще, так же в ошметки рвущее душу, должно случиться, чтобы хотя бы на время вытеснить из головы проклятущего Усольцева? Эта поездка отвлекла, встряхнула, но одно наложилось на другое и сплелось, окрасив в итоге все вокруг в липкий и серый тоскливый цвет.

Мамины слова – от него не приму, а других не будет… Хорошо, что она тогда уснула и не видела моей реакции. И, Боже ж ты мой – замычала я даже сейчас, сжимая веки. Какой же страшной безнадегой потянуло от этих ее слов! Это что – и обо мне тоже, и со мной все будет так же? И что, на этом – все?! И как жить, чем заполнить эту яму, как не упасть на самое ее дно? Я же не смогу в этом сером!

Какой вообще во всем этом смысл? В детях? Уже нет, не сейчас. Это если бы они были маленькими! Все эти мои метания и страдания просто прошли бы темным фоном, а «смысл всего» настойчиво требовал бы внимания – пачкал подгузники, орал, болел, дрался, получал двойки… Я же помню, как это было – полное погружение в детей и их проблемы, и оно могло бы стать настоящим спасением. А сейчас я нужна им уже только номинально, просто по факту – знать, что я есть.

Так в чем тогда смысл вот такого… существования? Смысл-то в чем?! Просто выжить? Как-то тянуть и тупо доживать свой век, уже выполнив основную и главную миссию – родив и вырастив детей? А зачем, что в этом радостного? И у меня ведь еще не как у мамы – я еще много чего хочу, и чтобы много!

Дверь стукнула, и по ногам потянуло сквозняком. Я подняла глаза. Мама собралась к Тасе, но почему-то вернулась. А вот почему…

– Держи. Ты ждала это письмо. Обязательно нужно почитать, Зайка. Всегда нужно давать человеку шанс объясниться, без этого – никак, – протягивала она мне конверт.

– То-то ты дала его папе, – ответила я, отстраненно глядя на кусочек бумаги, который сейчас должен был окончательно лишить мой мир красок. Потому что стало уже понятно, что мне все равно на его причины. Но не все равно, что впереди ничего уже нет. Усольцева – в любом случае.

Мама сунула конверт мне в руку и терпеливо объяснила, заставив меня опомниться и устыдиться:

– Неправда твоя – я выслушала его, он со мной объяснился. А ты еще не слышала, но с плеча уже рубанула. Читай, думай, не буду тебе мешать. Схожу к Тасе, вернусь и будем ужинать.

– Ладно, – опустилась я обратно на пуфик у печки. Сплошные косяки... я постоянно срываюсь. А она терпит, она все терпит. Мама мне нужна. А я нужна ей, вся надежда в старости у них на меня – она сама это признала. Значит, будем доживать.

– Молодец, – похвалила мама, взглянув на огонь: – Хорошо горит, уже и тепло пошло.

Опять стук двери…

Адрес написан Пашкиной рукой. Значит, это то самое письмо из-под вазы с розами, что я не стала читать. Дадим шанс объясниться? Дадим шанс… надорвала я конверт, доставая бумажный лист.