Андрей усадил меня в маленьком закутке для VIP-персон, где мы только накануне сиживали с его отцом, и распорядился обслужить меня по высшему разряду. Молодой человек уже немного пришёл в себя, вновь стал похож на того делового ресторатора, каким я его увидел в первый раз.

Когда я перешёл к десерту в виде пирога с яблоками, снова появился Андрей:

— Ефим Николаевич, там отец звонит, не соизволите подняться в мой кабинет?

— Отчего же, соизволю, — поддержал я тональность диалога.

Чёрная эбонитовая трубка лежала на столе.

— Сорокин на проводе.

— А, здравствуйте, Ефим Николаевич! — услышал я возбуждённый голос Вержбовского. — Андрей не стал вдаваться в подробности произошедшего по телефону, лишь намекнув, что вы категорическим образом устранили четыре итальянские проблемы.

— Так и есть, самым категорическим, категоричнее некуда. Эти проблемы я отправил их хозяину с запиской, чтобы больше не пытался соваться к русским.

— Вот даже как, — крякнул подполковник. — А я, собственно, что звоню… Созвонился я с атаманом, сказал, что с ним хотел бы встретиться один русский, и он ответил, что готов принять гостей в любое удобное для нас время.

— Отлично, тогда, если всё будет нормально, через пару дней можно будет наведаться в их деревеньку.

— А что вы подразумеваете под словом "нормально"?

— Нормально — это если в течение двух дней к ресторану не приедут два десятка итальянских проблем с автоматическим оружием.

— Вот даже как!

— Не переживайте, я почему-то уверен, что этого не случится. Два дня подождем, а затем можете назначать встречу с казаками.

— А не влетит вам от вашего начальника. Мистера… э-э-э… Лейбовица, что вы не ходите на работу?

— Вот уж чего я меньше всего опасаюсь, — усмехнулся я трубку. — Впрочем, всё же ему позвоню, предупрежу, что несколько дней не смогу появиться в его лавке.

Джозеф Чарльз Бонанно не находил себе места. Гнев искал выхода, и Бонанно в сердцах швырнул об стену старинную вазу из китайского фарфора, разлетевшуюся на множество красочных осколков. А ведь всего час назад он пребывал в прекрасном настроении. Тогда как раз подъехал его капореджиме Эспозито Биньоли, рассказавший, что крупная партия наркотиков доставлена из Канады и находится на тайном складе в порту. За эту партию Бонанно отвалил почти два миллиона долларов, но надеялся с продажи зелья поиметь в десятки раз больше.

В превосходном настроении он пребывал, пока в кабинет не вошёл его консильери и практикующий адвокат Джон Тартамелла. На лице Джона были написаны тревога и плохо скрываемый испуг. Бонанно сразу понял, что случилось неладное.

— Джо, тебе надо спуститься вниз, — произнёс тот на обычном в общении между собой итальянском. — Только ничего не спрашивай, сам всё увидишь.

Возле дома стоял "паккард", на котором уезжали решать дела с русским рестораном его капореджиме Джулио Пеларатти и трое "солдат". У открытого багажника стояли несколько человек, которые при появлении босса дружно отошли в сторону. Видок у всех был неважный.

Но ещё более неважный вид был у тех, кто находился в просторном багажнике. Например,

Пеларатти, которого глава семьи знал почти двадцать лет, лежал с перерезанным горлом, и лицо его было белее бумаги. Не лучше оказался видок и у остальной троицы. Бонанно сглотнул застрявший в горле ком, ему стоило огромных усилий не показать нахлынувшую вдруг слабость.

— Кто это сделал? — хрипло спросил он.

Вместо ответа Джон молча протянул ему записку, найденную в том же багажнике. По мере того, как Бонанно читал, лицо его наливалось краской. Закончив, он поднял тяжёлый взгляд на своего консильери.

— Джон, ты читал это?

— Нет, я увидел, что автор письма обращается к тебе, и не стал этого делать.

— Прочитай.

Дождавшись, когда консильери пробежит глазами текст, спросил:

— Это что, чья-то глупая шутка?

— Такими вещами не шутят, Джо. Понимаю, что у тебя творится на душе, но умоляю, не принимай скоропалительных решений. Месть — это блюдо, которое следует подавать холодным, как говорил французский драматург Пьер Шодерло де Лакло.

— Всё умничаешь, Джон, — поморщился Бонанно. — Но в общем ты прав, спешить в таком деле не надо. А это кто?

Он кивнул на дрожавшего в страхе парня, которого придерживали под руки двое ребят из команды капореджиме Витторио Франко.

— Говорит, его зовут Анджело Перотти, я его как-то видел на рынке, там торгует его семья. Это он привёл машину сюда. Говорит, что его об этом попросил тот, кто сидел за рулём до него.

— Как он выглядел?

— Мужчина лет сорока, с чёрной повязкой на левом глазу, усатый. Хотя, я думаю, что повязка могла быть "липовой", для отвлечения внимания.

— Пусть мои люди поработают с этим Анджело. Повозят его по русскому району, без лишнего шума. Может быть, кого-нибудь и узнает, хотя в это слабо верится.

— Я так и хотел сделать. Поверь, Джо, я приложу все усилия, чтобы выяснить, кто это сделал и что это за Большой Иван. Мы никогда раньше не слышали о русской мафии…

— Узнай и доложи мне.

— Хорошо. А что делать с телами?

— Пускай их отправят в похоронное бюро Джованни Эсклизио, он друг нашей семьи, сделает всё в лучшем виде. Может быть, даже вставит Лоренцо стеклянный глаз и веко изобразит…Джон, проследи, чтобы семьи погибших получили хорошую компенсацию.

Только вернувшись наверх, Бонанно дал выход своему гневу, жертвой которого стала старинная китайская ваза, подаренная молодому главе семьи в прошлом году одним из друзей. Наверное, стоила она дорого, дешёвку ему не дарили. Но сейчас Джозефу было плевать и на вазу, и на многое другое. В нём кипела ярость, хотелось крушить и убивать, самому отправиться в этот чёртов русский квартал и устроить резню. Но всё же разум возобладал. Недаром он в свои годы возглавил одну из мощнейших семей Нью-Йорка, дела которой уверенно шли в гору, а без должного хладнокровия добиться этого было бы невозможно. Безусловно, нельзя было не учитывать влияние его консильери, который не один год служил ему верой и правдой. Джон никогда плохого не советовал, вот и на этот раз Бонанно прислушался к словам своей правой руки.

Открыв бар, он достал бутылку граппы и налил в стакан на два пальца. Лёд он не добавлял, потому что любил настоящий вкус, которого можно было добиться только при комнатной температуре. Опустившись в кресло, посмотрел, как играет на солнце янтарная жидкость и, прикрыв глаза, медленно влил её в себя. Хорошо… Хорошо вот так сидеть, отрешившись от всего мирского, зная, что у тебя есть любимая жена и дети — Сальваторе, которому стукнуло шесть лет, и 4-летняя Екатерина. Тут же перед глазами всплыли строки из записки, где Большой Иван грозит несчастьями его близким, если он, Джозеф Чарльз Бонанно, не потеряет интерес к русскому кварталу. Ярость снова начала подниматься в нём, и он с такой силой сжал опустевший стакан, что тот лопнул в его пальцах.

— Чёрт! — выругался мафиозо, обматывая порезанные пальцы носовым платком.

Следующие полчаса личный врач семьи приводил в порядок его руку. К счастью, обошлось без накладывания швов, но забинтованная ладонь вызвала у вернувшейся от подруги Фей немой вопрос.

— Ерунда, просто порезался, — отмахнулся Джозеф, целуя благоверную, ещё не узнавшую о произошедшем в русском квартале.

Свою супругу он обожал не меньше, чем детей. Фей Лабрузо родом была тоже с Сицилии, и в постели была бесподобна, заставляя его кончать за ночь про несколько раз. Только этой ночью ему точно будет не до любовных утех.

Вернулся от похоронщика Тартамелла. Расположившись в углу в своём привычном кресле, консильери сообщил, что всё будет сделано в лучшем виде, и что даже Лоренцо в гробу будет лежать со стеклянным глазом. Правда, его всё одно не будет видно, потому что искорёженное верхнее веко Джованни обещал сшить с нижним.

— К вдовам я уже отправил наших людей с деньгами, — добавил Джон. — Каждая получит по пять тысяч долларов как небольшую единовременную компенсацию. В дальнейшем им обещано, что о них и оставшихся без отцов детях позаботятся.