…или дело вовсе не в страхе?

В чем тогда?

Пошла она не в мать и не в отца… те светлокожи, светловолосы, и до того похожи друг на друга, что закрадываются нехорошие мысли… а ведь среди поклонников Хельма случались близкородственные браки. И кем эти двое друг другу приходятся?

Кузенами?

Близкое родство опасно… и может, от этого и умерли Эржбетины братья… если они вовсе братьями были. Себастьян положил снимки в ряд.

Постаревшая княжна.

Князь.

Эржбета. Ни малейшего родственного сходства. Еще одна тайна, каковых за каждым древним родом немало? От кого родила ребеночка княгиня? Или же не она, но княжия фаворитка? А то и вовсе подыскали здоровенького… нет, кровь должна быть, иначе не подтвердится ни родство, ни право на наследство…

А ребенок и вправду хорошенький.

Светлоглазый, светловолосый…

Улыбается.

Девять лет.

Светлые глаза остались. И волосы сделались еще белее, а вот улыбка прежняя, счастливая, поблекла. И выражение лица такое… не печаль.

Удивление? Обида?

А ведь жила отдельно. Любимая дочь, наследница… единственный ребенок, а жила отдельно, в деревенском поместье, куда отослали якобы здоровье поправлять… до чего знакомая ситуация. Но за Эржбетой приглядывала не нянька, а родная бабка.

Любила?

Ненавидела? Или же ей, той, чей портрет заботливо доставили, было все равно? Сухая женщина с некрасивым, если не сказать, уродливым лицом. Острое какое-то. Острые скулы. Тонкая, что клинок, переносица, губы и те выглядят неестественно тонкими. Сжала. Смотрит прямо, без вызова, но скорее осознавая собственное превосходство. В такой вряд ли найдется нежность…

Почему она осталась с малышкой?

Не из любви. Хотя, конечно, чем Хельм не шутит, но Себастьяну отчего-то сомнительно было, что эта женщина способна на любовь. А вот передать тайное знание…

…алтари и склепы.

— Я вам не мешаю? — поинтересовалась Евдокия, подавая очередную стопку, перевязанную лентой.

— Нет. А душегубец… мне было девятнадцать, Лихо и того меньше. Нет, возраст не оправдание, конечно, все могло бы кончиться куда печальней. Мне хотелось славы, чтобы сразу и на весь мир.

— Получили?

Странно, но именно эта конкретная женщина не вызывала раздражения, пусть и вопросы задавала неудобные.

— Получил. Не без отцовской помощи…

Признаваться в этом тошно, но Себастьян не привык себе врать. А она… если Лихо ее выбрал, то должно же в ней что-то быть.

Что?

Коса, которую она поглаживала. Взгляд хмурый внимательный… смешно. Его еще никто и никогда не изучал вот так, с легким недоверием, с небрежением даже.

— Я вам все еще не нравлюсь? — поинтересовался Себастьян, выкладывая следующий портрет.

— Не нравитесь, — Евдокия не собиралась быть вежливой. — Но я привыкну.

— Если не нравлюсь, то почему вы здесь?

— Неспокойно.

— Зеркала?

— И они тоже… Лихо просил составить контракт, чтобы… чтобы я сама распоряжалась деньгами.

— Точнее, чтобы наш папаша до них не добрался, — Себастьян не удержался и спину поскреб, но зуд не утих, а треклятый амулет раскалился. — Разумный выход. Кстати, если вы уж до контракта до говорились, может, спинку мне почешете?

— Что?

— По-родственному.

Евдокия огляделась, верно, в поисках канделябра, но не обнаружив оного в пределах досягаемости, ехидно поинтересовалась:

— А больше тебе ничего не нужно?

— Нужно, — Себастьян положил первый портрет, темноглазой прехорошенькой девочки в кружевном платьице.

— Что?

— Чтобы Лихо был счастлив.

— И ты считаешь, будто я…

— Я ничего не считаю. Я просто знаю, что рассказал он тебе не только о душегубце… это так, начало…

— Ты так себе и не простил?

— Чего именно? — камень-амулет жег невыносимо.

— Всего, — Евдокия хлопнула Себастьяна по руке. — Сиди. Болит?

— С чего ты… болит.

— Красное и вздулось, точно тебя пчела укусила.

— Ведьмак.

— Укусил?

— Хуже, — мрачно ответил Себастьян и зубы стиснул, потому как легчайшее прикосновение к плечу вызвало приступ боли. — Если бы укусил, уже бы зажило… а до вопроса, то… не знаю. Я боялся, что он умрет. Потом боялся, что он выживет, но останется калекою… папашка очень на это рассчитывал. Он вообще дерьмовый человек. И окружающих норовит в это самое дерьмо макнуть. Так что привыкай и особо не обольщайся.

— Не обольщаюсь.

Евдокия встала и вышла в ванную комнату, вернулась она с мокрым полотенцем.

Мокрым и холодным!

Себастьян едва не взвизгнул, когда это полотенце на спину плюхнулось и еще к коже прилипло.

— Сиди смирно, — велела Евдокия и, собрав его волосы, перекинула через плечо. — Я понимаю, что мне будут… мягко говоря, не рады.

— Это точно… мягко говоря.

— Ты не любишь своих родичей?

— Смотря каких, — холод унял зуд, и пусть по спине текла вода, Себастьян готов был терпеть нынешнее неудобство.

Сегодня.

Все закончится сегодня.

— Лихо я люблю. И маму тоже, хотя она совершенно оторванное от реальной жизни создание. Но в этом нет ее вины. Что до остальных, то они в папашу пошли…

— Все?

Евдокии было не понятно, как можно любить кого-то из родных, а на прочих плевать.

— Велеслав спит и видит, как бы титул получить. Без титула он из себя ничего не представляет. А с титулом, глядишь, и найдет невесту с деньгами… сестрицы мои мало лучше. Им титул без надобности, а вот деньги нужны и немедленно, потому как шмотье, драгоценности… княжны оне.

Себастьян оперся на стену. С полотенца текло, но зуд, удивительное дело, прошел. И уголек амулета погас, и сам амулет успокоился.

Хорошо.

И плохо, потому как права купеческая дочь: не примет ее высокое семейство. Самого Себастьяна тоже не приняли, пусть и смирились с его существованием. Хотя, справедливости ради, он сам не слишком-то старался родственную любовь завоевать. Были встречи, ежегодные и обязательные, отцовские приемы, которые он устраивал на Вотанов день, дни рождения и дни памяти.

Скандалы непременные, потому как отец не выдерживал и начинал цепляться к матушке, а та терпела нападки, поскольку хорошее воспитание не позволяло ей обвинять его… она отвечала, сухо, спокойно, но это спокойствие лишь сильней отца злило.

В этой затяжной войне сестрицы приняли отцовскую сторону.

У них ведь замужество и изрядно измаранная репутация единственным приданым, а маменька эту репутацию вот-вот добьет… они говорили громкими ломкими голосами, от которых мама бледнела, а у Себастьяна начиналась мигрень. И он с трудом удерживался, чтобы не наорать на них.

Мама смущалась.

И не знала, как отвечать. Беспомощно оглядывалась на Себастьяна…

…а Велеслав ныл, что от Лихо давно уже нет вестей…

…вестей не было, младший не любил писать, а вот деньги приходили регулярно. Вот только уходили куда как быстрей.

И снова все были недовольны.

Мало.

Недостаточно.

И зачем ему на границе оставаться, когда есть иной вариант… треклятая Христина год прождала… стерва. А когда ее все-таки спровадили замуж, отец не удержался от очередного скандала…

На сей раз, для разнообразия, виноватым назначили Себастьяна.

— Деньги, деньги, деньги, — Себастьян выложил первый снимок, темноглазой лысенькой девочки с непропорционально крупным носом. Иоланта. — Они только и говорили, что о деньгах… отец кричит о добром имени князей Вевельских, а сам этим именем торгует направо и налево… о его судебных решениях давно уже слава ходит… и не только о них. В Совете, где папенька числится, знают, что князь за хорошую сумму проголосует так, как нужно…

…пять лет.

Черные глаза и черные кудряшки. Круглое милое личико, обыкновенное детское…

— Он у нас ничем не брезгует. Наверняка уже Лихо невесту подыскал…

— И что мне делать? — Евдокия разглядывала снимки.

…в жизни Иоланты нет места тайнам, кроме, пожалуй, одной…

Клементина.

И Родерик, который к ней сватался трижды, а после по королевскому приказу был обвенчан с дочерью барона Голштинского…