— Какой бойкий. Сорок седьмая статья кодекса о труде в трудовой книжке— это, может, хуже судимости. А ну я тебе сейчас дам ее трудовую книжку. Впишешь? Когда кого наказываешь, тут ты защитник. А вот сам, не моими руками. Готов?

— Ну ладно, не сорок седьмую. Все равно пусть убирается. И так забот хватает, а тут еще эти помогают.

— Убрать. Больно быстр. С врачей начинать. Врачи ведут себя с ними, как большие начальники, а у этих возможность проявить себя начальниками только над больными да родственниками их.

— Но ведь страшное дело, когда она при исполнении служебных обязанностей. Ведь ее нельзя оставлять.

— Ты не торопись. А у тебя замена есть? Где я возьму? В санитарки никто не идет. У меня восемь санитарок работают после отбытия срока. Где я тебе возьму. А девчонки не идут.

— Платите больше.

— Дурак ты, Мишкин. Я, что ли, плачу. Да и не в этом дело. она иногда может больше тебя получить. Я им могу сверхурочные выписать, а тебе нет. И две ставки легко дам. И еще они имеют то, что не имеешь ты. У них больше.

— Так и должно быть. Вы же сами попрекаете меня моральным удовлетворением.

— Недавно приходила девочка. Говорит, пошла бы в санитарки, если в трудовую книжку ей этого не напишут. Почему-то считается зазорным.

— Классы отменены и всякий труд считается почетным. Где ж ваше идейно-политическое воспитание? Воспитайте. Молодым везде у нас дорога.

— Кстати, классы не отменены. На занятия надо ходить. Можно ерничать, а можно думать. Сейчас, кстати, время думать. Я ее взяла и в трудовую книжку написала «медсестра без образования».

— А не влетит?

— Не должно. А там посмотрим.

— Вот и поставьте ее в гардероб.

— Да у меня в терапии ни одной сапитарки нет.

— Но все равно нельзя ее оставлять в раздевалке. Выгоните вы ее.

— Ну хорошо, выгонишь ты ее. Она перейдет дорогу, устроится санитаркой в детской больнице.

— Там она тише будет.

— Наоборот. Она ж поймет: «Выгнали меня — а я вот вам».

— Значит, сорок седьмую пишите.

— Озверел. Кстати, и с этим возьмут — санитарок нет. Я вот что сделаю. Я ее переведу в приемное отделение, а в раздевалку у меня бабушка есть на временную работу. А дальше видно будет.

— В приемное. Там пьяные поступают — знаете, как она их заведет. Там иногда привезут пьяного тихого. А они, в приемном, как начнут: «Пьянь, сволочь, нажрался» — и все. Пока врач придет, уж там цирк. Вы бы с ней поговорили с позиций разумного эгоизма. Мол, сама попадет в больницу…

— Чудак… А как те дети, которые орут на стариков родителей, чтобы сдох там, да еще и бьют. Думаешь, они не знают, что тоже скоро будут старыми родителями? Не помогает, видишь. Не в том дело. Она живет сегодняшней минутой. Сейчас она начальник — она орет. Она про завтра и не думает. А уж про болезни свои будущие…

— Вот и моя санитарка. Черт ее в палату занес. Я аж морду сначала хотел набить…

— А что случилось?

— А потом поговорил. Говорю, а если вы вот так же… Притихла.

— Когда? Что у тебя там?

— Сегодня утром она…

— Сегодня утром!.. Ну силен ты, Мишкин. Ну чистая пехота. Сегодня утром только — а ты уже «притихла». Еще посмотрим. А что она сделала?

— Больная позвонила, что-то попросила. Сестры не было. Дверь открыта была. Она увидела санитарку, попросила принести что-то. А та ей: «А ты рупь плати каждый день. Ведь за раковой кто ж так будет ухаживать». — Марина Васильевна схватилась за голову и даже застонала. — Хорошо, больная верующая, так только про священника говорит, для нее это не оказалось трагедией. Я пошел к санитарке. Говорю, а если бы вы так лежали и вам бы так сказали. А она, видите ли, за «рупь» извиняется. Я говорю, бог с ним, с рублем, про рак-то зачем. А она дурочку неграмотную строит: «Не буду, милок, не буду больше». Ведь звала всегда по имени-отчеству, а тут сразу — милок. Но притихла.

— Зина, что ли?

— Она.

— Притихла. С ней это, Женя, не в первый раз. Вот ее я выгоню. Пусть устраивается как знает, но к больнице ее подпускать нельзя. Вот ей влеплю сорок седьмую. Я уж ее и в поликлинику переводила. А ведь как у нас прорыв, так она снова здесь. Нет, нет, с глаз ее долой.

Марина Васильевна позвонила и велела срочно прислать ей старшую операционную сестру и Зину.

Пришла старшая.

— А где Зина?

— Она занята, Марина Васильевна.

— Как это занята, когда главный врач вызывает, что за…

— Операция идет, Марина Васильевна.

Я наклонился и прошептал Марине Васильевне:

— Сначала вы кричите, а потом и они.

— Это правильно, — отшепнулась она, — согласна. — И громче: — Люда, она сегодня работает последний день. Выгоняю по сорок седьмой статье.

— Марина Васильевна! Ну плохо, что сказала. Мы уж все ее ругали, но у меня в операционной никого нет. Все девочки и так занимаются санитарской работой. И полы моют, и белье таскают в прачечную. Им же не платят. Еще и Зину гоните.

— Ты брось. Все, что можно, я плачу. Я вместо санитарок лишние ставки сестрам даю. Так?

— Верно. Но это же меньше людей получается.

— Управитесь. Но Зина здесь больше работать не будет.

— Марина Васильевна!

— Никаких «Марина Васильевна», человек в больнице сказал больному, что у него рак. Достаточно даже того, что деньги вымогал, а уж… Все, разговор окончен, Люда.

— А как мне работать?

— Как хочешь.

— Тогда и я подам заявление об уходе.

— Жду до пяти часов твое заявление. Иди. Уже я схватился за голову:

— Ну вот, и санитарка и старшая уходит. Как я буду работать!

— Не волнуйся. Старшая никуда не уйдет, а Зина не будет работать.

Марина Васильевна была права. И старшая никуда не ушла, а Зине действительно нельзя работать в больнице. Когда Зина стала просить не портить ей трудовую книжку, я, как дурак, стал просить за нее. Ну, уж тут главная надо мной покуражилась. А мне жалко стало. А вдруг не устроится. Ведь если под шестьдесят человеку, а она работает, значит, плохо дома. А Марина Васильевна говорит, что для старого человека статья эта большого значения не имеет. На работу она все равно устроится — людей нигде не хватает, куда-нибудь возьмут. Даже в санитарки могут взять, хотя если что случится — будут неприятности. А сорок седьмой она зря боится. Страх перед ней давно уже носит просто легендарный характер. Для неквалифицированного работника — это просто неприятность. А вот если врачу влепить — вот это уже плохо. Найти работу по специальности трудно будет. А про заведование и говорить не приходится.

Сначала я жалел, что сказал ей про Зину. А может, и правильно, что сказал.

Да и с Игорем не договорил. Да и разговор противный — насчет диссертации. Когда еще наберусь сил поговорить с ним об этом. Впрочем, он, наверное, сам станет говорить. Защитит. Станет заведующим, а я у него буду ординатором. Наконец-то покой будет. Пусть пишет.

Мишкин прочел, положил перед собой бумагу и задумался.