Когда Том, стоя лицом к лицу со своим мучителем, слушал его угрозы и ждал смерти, отважное сердце не изменило ему, и он готовился принять любые страдания, любые пытки. Но лишь только Легри ушел, лишь только волнение Тома улеглось, в его избитом теле снова проснулась боль, и он снова почувствовал всю свою беспомощность и одиночество.

Легри не стал дожидаться, когда раны Тома заживут, и вскоре приказал ему выходить на работу. Потянулись дни, полные непосильного труда, мучений, издевательств.

В горячее время уборки Легри заставлял своих невольников выходить в поле и по воскресеньям. Что с ними церемониться! Скорее уберешь хлопок – и выиграешь пари! А если несколько человек замучаются насмерть, вместо них можно купить других, посильнее.

Еще несколько недель назад, вернувшись с работы, Том, бывало, прочитывал при свете костра одну-другую страницу из библии, но теперь он приходил в поселок такой измученный, что в ушах у него стоял звон, перед глазами все плыло, и ему хотелось лишь одного – поскорее лечь и заснуть рядом с товарищами.

Он вспомнил о письме мисс Офелии его бывшим хозяевам в Кентукки и молил у бога избавления. Но дни текли один за другим, а за ним никто не приезжал, и в его душе поднималась горечь, заглушить которую было нелегко.

Изредка ему удавалось повстречать Касси, изредка, когда его звали за чем-нибудь в дом, он видел мельком поникшую, печальную Эммелину, но их мимолетные встречи проходили большей частью молча – разговаривать было некогда.

Как-то вечером, измученный, упавший духом, Том сидел у костра, на котором варился его скудный ужин. Огонь догорал. Он подбросил хвороста на угли, чтобы стало светлее, и вынул из кармана свою потрепанную библию. Вот отмеченные любимые места, раньше так восхищавшие его. Что же, неужели слово утратило свою силу, или оно уже не властно над его притупившимися чувствами? С тяжелым вздохом он спрятал библию в карман. И вдруг чей-то грубый хохот заставил его поднять голову. Перед ним стоял Легри.

– Ну что, старик? – сказал Саймон. – Благочестие-то больше не помогает? Значит, я добился своего, убедил тебя в этом?

Том молчал.

– Дурак ты, дурак! – продолжал Легри. – Я же тебя облагодетельствовать хотел! Ты бы зажил припеваючи, лучше Сэмбо и Квимбо, и вместо того чтобы получать порцию плетей чуть ли не каждый день, мог бы сам над другими неграми начальствовать и выпивать с хозяином. Возьмись за ум, старик, послушайся доброго совета.

– Нет, нет, упаси меня боже! – воскликнул Том.

– Ну, не дурак ли! – Легри плюнул Тому в лицо, ударил его ногой, но, прежде чем уйти, сказал: – Ладно! Я еще тебя поставлю на колени, вот увидишь!

Том долго сидел у костра, борясь с самим собой. И вдруг глаза у него застлало туманом, он протянул руки в темноту и упал без чувств.

Сколько времени продолжалось это забытье, Том не знал. Когда он очнулся, костер уже потух, одежда на нем промокла насквозь от росы, но все сомнения исчезли, и душу его осеняла такая радость, что теперь ему ничто не было страшно – ни голод, ни холод, ни унижения, ни одиночество.

Когда предрассветные сумерки разбудили остальных невольников и они потянулись в поле, в этой жалкой, дрожащей от холода толпе был один человек, который шел твердым шагом, высоко подняв голову.

Перемену, происшедшую в Томе, заметили все. К нему вернулись его былая бодрость духа, былое спокойствие, и ничто – ни издевательства, ни побои – не могло поколебать их.

– Что такое сделалось с Томом? – спросил Легри у Сэмбо. – Последнее время ходил как в воду опущенный, а теперь будто его подменили!

– Не знаю, хозяин. Может, бежать задумал?

– Пусть только попробует! – злобно усмехнулся Легри. – Любопытно, как это у него получится, а, Сэмбо?

– Ха-ха-ха! – заржал тот. – Пусть попробует, а мы посмотрим, как он будет вязнуть в болоте, продираться сквозь заросли, улепетывать от собак. Когда ловили Молли, я чуть было со смеху не помер – так и думал, собаки ее в клочья издерут! У нее ведь до сих пор остались отметины от их зубов.

– Она с ними в могилу ляжет, – сказал Легри. – Но теперь, Сэмбо, гляди в оба, не зевай! Если Том действительно задумал побег, шкуру с него содрать мало!

– Уж будьте спокойны, хозяин, ему не поздоровится! Ха-ха-ха!

Этот разговор происходил в ту минуту, когда Легри садился в седло, собираясь съездить в соседний город.

Вернувшись обратно уже затемно, он свернул к невольничьему поселку – проверить, все ли там в порядке.

Была светлая лунная ночь. Тени ясеней тонким узором лежали на траве; кругом стояла глубокая, нерушимая тишина. Подъезжая к лачугам, Легри еще издали услышал пение. Это было настолько необычно здесь, что он остановил лошадь и прислушался. Мягкий мужской голос пел:

«Ага! Вот он как расхрабрился!» – мысленно проговорил Легри и, подъехав к Тому, замахнулся на него плеткой.

– Эй ты, негр! Тебе спать пора, а ты тут гимны распеваешь! Заткни глотку, и марш на место!

– Слушаю, хозяин, – спокойно ответил Том, поднимаясь с земли.

Это спокойствие привело Легри в такую ярость, что он направил свою лошадь прямо на Тома и стал хлестать его плеткой по голове и плечам.

– Вот тебе, собака! Будешь теперь благодушествовать!

Удары причиняли боль Тому, но сердце его билось ровно, и Легри не мог понять, что ему не удастся по-прежнему властвовать над этим негром.

Том болел душой за несчастных людей, окружавших его, и пытался хоть как-нибудь облегчить их страдания. Правда, возможностей для этого у него было мало, но все же по дороге в поле и обратно в поселок и во время работы ему кое-когда удавалось протянуть руку помощи усталым, измученным, павшим духом. Сначала эти жалкие, почти потерявшие человеческий облик существа не понимали Тома, но неделя шла за неделей, месяц за месяцем, и наконец в их сердцах заговорили давно умолкшие струны. Молчаливый, полный терпения, непонятный человек, который всегда был готов помочь другому, не требуя помощи для себя, всегда довольствовался самым малым и делил это малое с теми, кто нуждался больше него, человек, который в холодные ночи уступал свое рваное одеяло какой-нибудь больной женщине, а в поле подкладывал слабым хлопок в корзины, не боясь, что у него самого будет недовес, – человек этот мало-помалу возымел над ними странную власть. И даже полупомешанная Касси обретала душевный покой в его присутствии.

Эта несчастная женщина лелеяла мысль отомстить своему мучителю Легри – отомстить за все зло, которое он причинял другим и ей самой.

Однажды ночью, когда в лачугах все уже спали, Тома разбудил легкий шорох, и он увидел в окне лицо Касси. Она молча поманила его, вызывая на улицу.

Том встал и вышел из лачуги. Было около двух часов; ночь стояла тихая, лунная. Глаза Касси горели огнем – куда девался ее тяжелый, неподвижный взгляд!

– Поди сюда, дядя Том, – прошептала она, кладя руку ему на плечо и с силой, необычной для такой маленькой руки, увлекая его за собой. Поди сюда, мне надо кое-что сказать тебе.

– Что случилось, миссис Касси? – тревожно спросил он.

– Том, ты хочешь получить свободу?

– Я получу ее, когда придет время, миссис Касси, – ответил Том.

– Нет, сегодня, сейчас! – с силой воскликнула она. – Пойдем со мной!

Том колебался.

– Пойдем! – снова повторила Касси, не сводя с него пристального взгляда своих темных глаз. – Пойдем! Он спит крепко. Я подсыпала ему снотворного в стакан, да жалею, что мало, надо было побольше – тогда ты бы мне не понадобился. Но идем! Дверь в его комнату не заперта… Там у меня припрятан топор… Я бы и сама это сделала, да боюсь, сил не хватит. Идем!

– Нет, миссис Касси, нет! – твердо сказал Том, удерживая ее.