– Черт возьми, Дмитрий! Я не пьян! Бери всех, кого сумеешь поймать – ребят Борейко, Савченко, других и дуй сюда. И обязательно заскочи по адресу, что я назвал. Без этих людей мы бессильны… Что? К дьяволу Митрофанушку! Послушай… А-а, это уже Чилин? Что?… И ты туда же?!.. – Александр раздраженно сунул рацию сержанту ГАИ. – На! Попробуй втолковать им, что ни портвейна, ни водки здесь нет и в помине. Эти олухи мне не верят.

Дежурный неуверенно включил рацию, ломким голосом принялся докладывать.

– Я бы тебе тоже не поверил, – Мамонт изучал Александра холодным немигающим взглядом. – Ни за что бы не поверил, если б не это…

Он говорил о теле, лежащем на дороге. Они оставили его на месте. За последние пятнадцать минут мало что изменилось, если не считать подъехавшего гаишника и машин, выстроившихся сверкающей колонной под пирамидальными тополями. Высыпавшие из иномарок вооруженные гаврики таращились на своего предводителя и терпеливо ожидали команды. Необычность ситуации до них скорее всего не доходила.

Александр шагнул к Мамонту.

– А ты не подумал, что у меня может быть брат-близнец?

– Брат-близнец? – Мамонт хмыкнул. – Это было бы чересчур.

– Чересчур?!..

– Саша, – позвала Регина. – Не задирайся.

Кинув в ее сторону косой взгляд, Мамонт с сожалением признал.

– Она права. Не время и не место. Хотя Винта я тебе когда-нибудь припомню.

С гримасой брезгливости Александр отвернулся, нетерпеливо кивнул сержанту.

– Ну что, убедил их?

– Честно говоря, не совсем понял, – милиционер тягостно переминался с ноги на ногу. Конечно же, не от холода. Трясущейся рукой он вернул рацию и тут же ухватился за кожаную портупею. То ли для того, чтобы скрыть предательскую дрожь рук, то ли для того, чтобы чувствовать успокаивающую близость кобуры.

– Але, Чилин? – Александр ощутил прилив усталости. Денек выдался на славу, что называется – по-настоящему «паровой». Пять лет жизни можно смело вычеркивать… – Ты слышишь меня?… Так вот, это не просто гипнотизеры и телепаты, это намного хуже. Твои дзюдоисты с пукалками «Макарова» ничего тут не сделают. Поэтому обязательно заверни к аномальщикам. Сан-Саныч их уже предупредил. Что?… Тогда дай мне Губина!..

Мамонт с усмешкой прислушивался к перипетиям разговора.

– Похоже, с вами каши не сваришь, – он чуть повернул голову, и к нему немедленно подбежал один из гавриков. – Передай остальным: едем к гостинице. Прямо сейчас. Там на месте и разберемся.

– Подожди! – Александр оторвался от рации. – Ты что, ничего не понял до сих пор? Да тебя с твоими молодчиками в порошок сотрут.

– Разве ты не порадуешься такому исходу? – Мамонт недобро прищурился. – А на твои заботы мне плевать. У тебя свои методы, у меня – свои.

– Что ж, езжай, желаю удачи. Попугай их своими погремушками…

– А ПТУРС? У нас ведь есть еще ПТУРС!

У Александра потемнело в глазах. Рядом с Мамонтом стоял Зиновий Громбальд. С массивным стволом за плечами, с пулеметной лентой через плечо, как у революционного матроса, с шаловливым выражением на лице.

– Так шарахнем, – мокрого места не останется, – Громбальд с пыхтением опустил ракетное устройство к ногам, приветливо всем улыбнулся. – А еще имеется парочка пулеметов системы Дегтярева. Ураганная вещь! Несколько устаревшая, зато проверенная в деле. Овеянная, так сказать, славой побед и поражений, вдоволь нюхнувшая пороху…

– Кто это? – левая бровь Мамонта изумленно приподнялась. – Тоже ваш человек?

– Я ничейный! Ей богу, ничейный! И в то же время самый что ни на есть свой, – Громбальд с готовностью зашелестел бумагами. – Вот и паспорт, и метрика о рождении, справки об образовании, проездной…

– Кто этот клоун? – закипая, повторил Мамонт. Гаврики, столпившиеся у машин, напряженно зашевелились. Александр открыл было рот, но слова застряли в горле. Он не мог вымолвить ни звука. Знакомое оцепенение сковало по рукам и ногам. А Громбальд уже тряс опешившему мафиози руку.

– С большим, признаться, удовольствием!.. Все-таки знакомство не из ординарных, так что имею честь представиться: Громбальд Зиновий Цезаревич! Или Кесаревич, как хотите. Некоторым образом лучший друг Саши Дыбина, хотя он, вероятно, об этом не подозревает. Словом, можете называть меня Зинкой, но лучше не надо. Это для близких, а мы ведь с вами еще только-только…

– Я!.. – Мамонт захрипел. Возможно, с ним происходила та же история, что и с Александром.

– Знаю, знаю! Вас мне и представлять не надо. Мамонтов Анатолий Валерьевич, тридцать шесть лет, две перенесенных операции. Детская, извиняюсь, грыжа и классический аппендицит. Аппендицит, кстати сказать, чистый, без сепсиса. Перитонит был не за горами, но прозорливый врач Никодищенко Матвей Григорьевич из сороковой больницы…

– Прочь! – взревел Мамонт. Выдернув руку из цепких пальцев Громбальда, он хлестнул говоруна по лицу. Двое из шестерок немедленно присоединилось к хозяину, с усердием отвесив Зиновию по оплеухе.

– Это я вам тоже припомню, – зло развернувшись, Мамонт зашагал к машинам.

– Господи!.. Что за нравы! Как пал менталитет! – Громбальд размазывал по лицу слезы и кровь. – Бьют средь бела дня – и кого бьют? – калеку! Инвалида жизненных депрессий…

Регина, Маципура, Цой и гаишник с ужасом взирали, как ерзает на земле тот, кто еще совсем недавно стоял на своих двоих. Старая история повторялась. Словно ящерица, отбрасывающая хвост, Громбальд отказался от ног, сменив их на маломерки, которые едва бы подошли и ребенку.

– Это один из них, – выдохнул Александр. Дар речи вернулся к нему.

– Значит, они все знают?

– А как же! – Громбальд петушком подскочил к ним на своих миниатюрных ножках. Лицо его лучилось торжеством, следы крови исчезли сами собой. – Такая уж у нас служба! Знать все наперед и задолго до того как. Когда там еще светопреставление случится, а мы уже, как говорится, тут, на месте. Фонариками светим, свечки жжем… Помните арию Фигаро? Писалось в сущности про нас… А что? Интересуетесь вы, к примеру, погодой в Киеве, да еще и на завтра: что, мол, там и как – снег ли с градом, землетрясение? Вам тут же и докладывают – ясно и коротко: мороз минус тридцать, возможен сход лавин, местами капель с гололедом. Вы отвечаете «мерси» и надеваете телогрейку с коньками. Все! Недоумение улажено, вы полностью укомплектованы. То же самое и у нас. Симпозиумы – вещь не частая. Их надо готовить, их надо взращивать подобно редкостным кактусам. Здесь вам все-таки не Мадрид и не Мадрас. В тутошних гостиницах вполне могут проживать самые настоящие крысы. А если есть крысы, то гости к вам не поедут. Они люди почтенные и к крысам питают антипатию, – Громбальд доверительно взял Регину под локоток.

– Вы только представьте себе: почетного гостя приглашают в этакий караван-сарай! Он, наивный, собирает вещи, покупает билеты на все виды транспорта, приезжает, а тут клопы! Или того хуже – непростиранная простынь. Наш гость в ужасе. Он хватается за голову и выбегает в коридор. И что же он там видит? Лакей-вор подглядывает в замочные скважины, а попутно расставляет капканы на жирных крыс. Ясное дело, до клопов ему нет дела, а сводница-коридорная вместо служебной помощи начинает строить глазки и вскользь осведомляется насчет наличия валюты. Гость в панике, он готов звонить в милицию, хотя точно знает, что милиция не поможет. Не верите мне, спросите у Саши. Милиция не ловит крыс с тараканами, у нее есть дела поважнее – например, протоколы и отпечатки пальцев. Вот и скажите: что же нашему гостю делать? Что? – Громбальд страдальчески закатил глаза. – Разумеется, ответа вы не знаете. А вот я знаю. Нашему гостю ничего другого не остается, как плюнуть и уехать. Прежде всего потому что он гость и приехал для разрешения важных вопросов. И он не обязан испрашивать у коридорной швабру, дабы отбиваться от крыс и тараканов. Он, то бишь, Гость, есть важная персона, и более чем стыдно предлагать ему спать на мокром в присутствии насекомых, да еще в обнимку с коридорной, которую и обнять-то уже невозможно. Бррр… А если вдобавок течет батарея и не закрывается форточка? Да ведь он замерзнет наш гость! Не умрет, конечно, и не заболеет, но ведь обидится!.. А когда обижаются магистры, поверьте мне, это страшно. Потому что где-нибудь в Никарагуа или славном Гондурасе немедленно начинают затеваться терракты и летят чьи-то головы. Машины сбивают собственных водителей, а поезда перемещаются в такие заоблачные дали, что и рассказать невозможно. Вас ведь Региной величать? Очень и очень польщен! Тем более что вижу, вы понимаете меня. У вас жесткий характер, но добрая душа, – Громбальд слезливо ширкнул носом. – Правда, правда! Нежное сердце – такая редкость, дорогая моя. И ваша скорлупа его не спасет. Первые трещины я замечаю уже сейчас…