– И все же, как обыкновенный листок мог убить человека?

Чолхан моргнул. Стальной пугающий блеск в его глазах угас. Более того, – администратор снова ему улыбнулся. Доброжелательно, почти по-человечески.

– Видите ли, этот листок – не совсем обычный. Кое-кто предварительно над ним поработал.

– Этот листок – письмо?

– Можно сказать и так, – Чолхан усмехнулся. – Своего рода – смертное послание, приговор, который жертва прочитывает незадолго до своего последнего мига.

– Значит, убитый видел что-то, чего не видел ни я, ни мои коллеги?

– В общем да… Особенно, если судить по результату. Хотя все-таки письмом это можно назвать с некоторой натяжкой. – Чолхан прищелкнул пальцами, словно подыскивая подходящее слово. – Скорее, это подобие энергетического тубуса, свертка микропространства, способная уничтожать любое дышащее создание. Действует, как вы, вероятно, поняли, избирательно.

– И эту штуку придумал Панкратило?

– Почему же… Она выдумана давно. А Панкратило только воспользовался опробованной методикой…

В дверь осторожно постучали. Александр напряженно обернулся. На пороге номера стоял смущенный Громбальд.

– Ваша светлость, – забормотал он, – ей богу, пустяковый вопрос… Не стал бы даже обращаться, но, как говорится, вас махен, когда такая прелюдия…

– Короче!

– Дело касается квазихирурга Марро. Того самого, что разъярил ассамблею. Он до сих пор в изгнании, но только что сообщил о непоколебимом согласии склонить голову перед капитулом. Просится на Занзибар, хотя ни к кому из вышестоящих лично обратиться не посмел. С магистром пятого круга разговаривал крайне почтительно. Кроме того, он упомянул о некоторых неприятностях с пассажирами.

– Какими еще пассажирами?

– Дело в том, что господин Версебер явно перестарался. Посыл оказался столь силен, что вместе с Марро в никуда был услан целый поезд.

– И вы узнали об этом только сейчас?

– Было столько дел!..

– Ладно… Где сейчас поезд?

– Это надо… Все карты у Приакарта. Он у нас главный геодезист. Но если интересуетесь, сейчас спрошу, – Громбальд закрыл глаза и быстро зашевелил губами. – Ищут-с… Ага, кажется, нашли. Мерси, господин Приакарт!

Прямо из воздуха Громбальд извлек широкую берестяную карту, опасливо покосившись на Александра, со скрипом развернул.

– Седьмая дыра подпространства Манипулы.

– Это та, что окружена линейностями Разеиды?

Громбальд сосредоточенно зашевелил бровями.

– Скорее всего, где-то сбоку, – загадочно сообщил он. Заглянув в карту, добавил: – И по-моему, тамошняя линейность обитаема.

– Скверно, – обронил Чолхан.

– Сквернее и быть не может! – лицо Громбальда осветилось восторженной печалью. – Потому, надо понимать, они и запросились обратно. Там ведь не только Марро. Версебер всех смутьянов разом выслал. Кого на астероиды, кого еще дальше. Тоже, конечно, не сахар. Потому как холодно и дыхание надо задерживать. По методу Бутейко…

– Хорошо, займемся этим прямо сейчас. – Чолхан задумчиво изучал карту. – И боюсь, придется воспользоваться помощью коллег. Версебера надо пригласить. Он их туда услал, пусть сам и возвращает.

– Да уж, рука у него тяжелая.

– Вот и организуй прибытие. Извинись, передай мое нижайшее почтение и объясни суть дела.

– А как же?… – глаза Зиновия стрельнули в сторону следователя.

– С гостем мы в общем и целом переговорили, – Чолхан сожалеюще склонил набок голову. – Да, да, Александр Евгеньевич! Прошу извинить. В самое ближайшее время обещаю навестить вас, а теперь… Теперь – домой и в кроватку! День выдался нелегкий, вон и глаза у вас, вижу, слипаются…

Александр хотел было возразить, но вместо этого неожиданно зевнул. А в следующую секунду вдруг разглядел, как из пола, из стен и из потолка выплывают полупрозрачные фигуры. Многие из них восседали в троноподобных креслах, кое-кто лежал на царственных ложах. Во всяком случае мебели в кабинете заметно прибавилось, да и кабинета, как такового, уже не существовало. Помещение превратилось в огромный зал, формами напоминающий чашу. Этакое подобие Колизея, где вместо кресел красовались роскошные кровати с балдахинами. Видимо, в подобных условиях они и проводили свой загадочный съезд!

Александр Евгеньевич поискал глазами трибуну, но ничего похожего не обнаружил. Ни арены, ни трибуны. Странное происходило с окружающим, странное происходило с ним. Он уже не сидел и не стоял, витая вне тела и одновременно сознавая, что с телом его все в порядке, что оно по-прежнему покоится на стуле. Сам же он неведомым образом перенесся в этот чудный Колизей. Собственно говоря, Колизеем это тоже нельзя было называть, хотя… Мозг Александра Евгеньевича путался в поисках ответа. Видимое ясно указывало на то, что он находится в нескольких местах одновременно: в гостинице, в просторном турецком посольстве, у кромки горного неестественно голубого озера, на заброшенном ранчо среди жаркой саваны и так далее, и так далее. Все это головокружительным образом соединялось воедино и отчего-то не мешало друг другу, позволяя изумленному зрению различать мельчайшие детали. А потом он услышал выступающих одного за другим ораторов. Они говорили, не покидая своих лож, не размыкая уст. Зачастую выступали и враз, но и тут наблюдалось необъяснимое: вдумчивые, взволнованные и раздраженные голоса не сливались в базарный шум. Александр Евгеньевич отличал каждого, и слух его свободно воспринимал всех вместе. Кто-то ругал Чолхана за бездарную организацию съезда, кто-то напротив вступался за администратора, ссылаясь на неблагоприятные условия, на неистребимое любопытство не самой лучшей части человечества. Многие и вовсе не поминали о Чолхане, зато крепко бичевали произвол квазихирурга Марро, проводящего в курируемых им странах чудовищные эксперименты. Несколько раз всплывало слово «пассажиры», часто поминали о многомерности, о неком таинственном узле, в котором в скором времени сойдутся мирские параллели, чтобы вновь разойтись, что, в сущности и будет знаменовать пресловутый конец света.

Еще очень о многом поминалось на этом собрании. Всего Александру Евгеньевичу услышать не удалось. Некто невидимый требовательно тронул его за локоть, и тотчас вернулось потерянное ощущение тела. Он в самом деле сидел на стуле, голова его была опущена на грудь, он слегка похрапывал.

«Черт возьми, что же они со мной вытворяют!..» Мысль эта мелькнула и погасла, как искра, рожденная полустертым кремнем. Заботливые руки подхватили неуправляемое тело, покачивая, повлекли в коридор, потом вниз по лестнице, на улицу, под зеленое солнце…

Он проснулся от внутреннего толчка и долго лежал, пытаясь сообразить, что же его разбудило. Поезд по-прежнему грохотал и содрогался на стыках, по столику с костяным стуком перекатывалась крышка от бутылки. Все было, как час или два назад. Все да не все… Носатый пассажир вскинул к глазам руку. Шесть часов вечера. А когда они засыпали в последний раз, было… Рывком сев, он оглянулся на женщину. Нет, она ничего еще не знала. Облачной пеленой сны кружили над ней, защищая от действительности, помогая взмывать ввысь, превращая руки в лебединые крылья. Стараясь не шуметь, он стал торопливо одеваться. В сторону окна смотреть не хотелось. Он без того уже видел, что мгла умерла, настигнутая солнцем. Кто-то включил свет – включил без его ведома, и той же неведомой силой поезд был возвращен на землю. Это означало прощение, это знаменовало конец заточения… Носатый пассажир прищурился. Между деревянной рамой и дерматиновой шторой пробилась узкая полоска света – огненное, режущее глаза лезвие…

Все в жизни когда-нибудь прекращается. Им было хорошо вместе. Удивительно хорошо!.. Величественный Гамлет нашел свою Терезу и ничуть не разочаровался. Сказка не обратилась в явь, а, набирая обороты, дошла до своего сказочного пика. Здесь ей и суждено было прерваться. Счастье – это не бесконечная прямая, это всегда отрезок с началом и концом, зачастую просто точка, караулящая неосторожных, яркая, неповторимая, похожая на звезду. Раскаленную до бела, удержать ее невозможно. Только притронуться. И обжечься…