Ольгу пригласили в гости. Пригласили тоном, исключающим возможность отказаться. Еще раз напоили кофе, накормили тостами, и за полчаса умудрились как выдать обилие информации о себе, муже и ближайших родственниках, так и расспросить об аналогичном Ольгу.

— Ушел, значит? Мерзавец! — со злостью выплюнула Роза, экспрессивно взмахнув руками, когда Ольга. А затем с надеждой спросила. — А, может, вернется еще?

От такой непосредственности Ольге захотелось рассмеяться. Она в который раз попыталась уйти домой, и ей это снова не удалось. Спустя еще полчаса, она с удивлением обнаружила, что невесть как подписалась посидеть в детьми вечером в ближайший четверг. Что теперь она два раза в неделю будет ходить с Розой в спортзал, ибо «попа — наше все» и «один раз расслабишься, а потом вся жизнь насмарку». И что через два месяца Роза с семьей летит на неделю на Амазонку, и Ольга отправляется с ними.

Вернувшись домой, Ершова упала без сил. Будучи по сути интравертом, она за одно утро получила передозировку эмоций и чувствовала себя уставшей. Уставшей, но довольной.

Еще полгода пролетело. Ольга немного пришла в себя. Она уже не сидела целыми днями дома, не хандрила по пустякам. Однако… себе она напоминала воздушный шарик. Яркий снаружи и пустой внутри. Она ежедневно проверяла фейсбук — не появилось ли новых записей у Андрея. Ольга знала, что Усольцев взял кредит в банке, что он вместе с каким-то американцем выкупил старую базу отдыха, привел в порядрк. И сейчас они начали принимать постояльцев. Его лента пестрела фотографиями и событими. Пусть зачастую мелкими и обыденными, но если уметь видеть интересное вокруг себя, то жизнь никогда не будет скучной. Ольга вдыхала эмоции Андрея как воздух, на мгновение чувствуя их — переносясь мысленно в другое место, становясь другим человеком.

— Я не чувствую вкуса жизни. У меня нет целей. Меня ничего не радует, — говорила она, сидя в знакомом кресле в кабинете психолога. — Мы с Розой ездили в Игуасу смотреть водопады. Это красиво. Но… я не почувствовала какого-то особого восторга. Или радости. Да, красиво. И что? Словно эмоций не осталось. Мне не плохо, не больно. Мне просто… незачем жить. Не в смысле, что я хочу умереть. А в смысле, что мне все равно. Не к чему стремиться. Ничего не хочется. Никому не нужна, — Ольга откинулась на спинку кресла, бездумно уставилась сквозь висящую на стене картну. — Знаешь, год назад я боялась, что могу заболеть или пораниться. Не то, чтобы сильно боялась. Но опасения были. Рак, например. Или автокатастрофа. Медицина несовершенна, люди часто умирают. Иногда проскальзывала мыслишка — а вдруг я заболею? И становилось не по себе. А сейчас… Скажи мне кто, что я умру через месяц, мне будет безразлично.

— Прямо-таки безразлично?

— Не знаю. Может, конечно, и не совсем… но и нет того желания цепляться за свою никчемную жизнь, как раньше. Словно все чувства и эмоции перегорели внутри. Остался только пепел. Серый. Нейтральный. Никакой.

Эдуардо Торре усмехнулся.

— А ты в курсе, что золой удобряют почву? Да-да. Пепелище — это не мертвая земля. Это отдыхающая земля. Выйдет солнце, прольется дождь. И сквозь пепел прорастут новые цветы. Другие. Краше прежних. Так и с твоими чувствами. Ты отдохнешь, и они прорастут.

Ольга скептически покачала головой. А доктор продолжил.

— Не говори больше, что жизнь тебе безразлична. Ты свободна в понедельник? Я хочу кое с кем познакомить. Тебе будет полезно.

В понедельник Ольга сидела на лавочке, ожидая Эдуардо. Тот опаздывал. «Мог бы и перезвонить», — подумала она, доставая телефон. — «Разрядился и выключился. Всеясно…» В этот же момент к Ершовой подошла молодая женщина.

— Простите, вы Ольга? Я сестра Эдуардо. Его задержали, но он не смог дозвониться до вас.

Сестра? На вид она ему в дочери годилась. Девушку звали Мария, и она приехала не одна. С дочерью. Девочка лет пяти-шести в яркой алой панамке с волнистыми краямибегала в тени деревьев — то гоняясь за птицами, то перепрыгивая из одного солнечного пятна в другое. Самая обычная девчушка. Но вот Мария позвала дочку, та повернулась к Ольге лицом, подошла ближе.

Кольнула сознание какая-то странность в ее внешности. Ольга присмотрелась. Брови. Брови были нарисованы. Хм… Девочка была симпатичной. Смуглая, как и всебразильянки. С живыми угольками глаз. Подвижная. Портили ее только пухлые щеки и отсутствие волос. Да, девочка на секунду сняла панамку, почесала пальцами лысуюмакушку. Там, где у других детей торчала непослушная волнистая копна, у нее блестела гладкая, обтягивающая череп кожа.

— Это Альсинда, можно просто Алинка. Доча, поздоровайся.

Девочка взялась за края юбки и изобразила реверанс. Затем воспросительно посмотрела на маму, получила в ответ кивок и снова убежала. Со взрослыми ей было скучно.

— Что с ней?

— Лейкемия. Рак крови.

— Рак?! — переспросила Ольга, запнулась на мгновение. — Вы так спокойно об этом говорите?

Мария пожала плечами.

— Ко всему привыкаешь. Мы с Алинкой уже год лечимся. Сначала была и паника, и депрессия. Я по ночам плакала, стараясь, чтобы она не видела — ей и без того тяжело. Ей не нужны мои слезы. Ей нужна моя улыбка, моя поддержка, моя вера.

Последние годы для Марии были тяжелыми. Сначала заболела мать мужа. Тоже рак, хоть и другой. Мария искренне любила свекровь.

— Необыкновенная женщина. Она не думала о смерти. Даже когда было очень тяжело. Путешествовала, рисовала картины. Проводила мастер-классы по изготовлению брошек. Она начала учить английский язык, чтобы навестить в Штатах свою дочь, сестру мужа. Говорила, мол, рак — это временно, а английский пригодится, когда она вылечится. Нечего откладывать дела на потом.

Они боролись несколько лет. Множество операций, химиотерапия, традиционные и нетрадиционные методы. В какой-то момент показалось, что болезнь отступила. Ненадолго. Через полгода ей стало плохо. И снова больница, анализы, исследования. Ненавистное слово «метастазы». На этот раз поражены оказались не только внтуренниеорганы, но и мозг. И очередная операция, которую она не перенесла.

Не успела семья пережить одно горе, как на них обрушилось новое. Альсинда. Их единственная дочь. Лейкемия. На этот раз возникла еще и финансовая проблема. Налечение свекрови ушли запасы семьи. Они собирались продать квартиру. Но вмешался Эдуардо. Он платил за лечение племянницы.

Ольга слушала. Отмечала эмоции Марии. В чем-то сопереживала. И анализировала собственные чувства. Действительно ли это сопереживание? Или привычка? Привычкаделать все правильно. А огорчаться, когда кому-то плохо — это правильно. Действительно ли ей жаль этих людей? Жаль на эмоциональном уровне?

Нет, не было сопереживания к незнакомой умершей женщине. Было уважение. Ольга любила сильных людей. Тех, кто не сдается в сложной ситуации. Свекровь Марии быладостойным человеком. И тут же пришло сравнение. А она сама? Сдалась? Достойна ли уважения сама Ольга?

Мысли повернулись к бегающей девочке. Людям свойственно жалеть детей больше, чем взрослых. Умиляться. Что-то такое… заложенное генетически… Своих детей у Ольгине было, материнский инстинкт ее в полной мере не коснулся. Сопереживала ли она девочке? Наверное. В той же мере, что и свекрови Марии. Потому что это правильно, а непотому, что ее действительно волнует судьба девочки.

«Я черствая женщина. Черствая и бездушная. Как робот», — подумала вдруг Ольга. — «Как же так? Это неправильно. А я всегда старалась быть правильной. Разве я была такойраньше?»…

Но она ведь привыкла заботиться о других. Ольга представила — а если бы на месте этой девочки был кто-то из студентов университета? Пусть не рак, в ее время он легколечится. Пусть серьезная травма в рейде. Голова моментально включилась в работу, выдавая варианты — что делать, куда бежать, как оказывать помощь… Все верно. Еесознание привыкло думать над решением вопроса, а не страдать и пережевывать проблему. Возможно, это и неплохо. Для нее как руководителя. Кто-то должен сохранятьхладнокровие, когда у остальных истерика… Да, привыкла заботиться. Наверное, когда-то это было по велению сердца. А потом… Потому что так «правильно».