– Ну вас к черту, проклятый лекарь! Не лезьте дальше! Я вижу по вашему лицу, что моя песенка спета.

– Видите ли, милостивый государь, я очень боюсь, что пуля задела сперва надчревную область, потом пошла выше и застряла в спинном хребте, именуемом нами по-гречески рахис. У вас отнялись и похолодели ноги – вот что меня в этом убеждает. Патогномонические признаки почти никогда не обманывают, а в таких случаях…

– Стреляли в упор, пуля в спинном хребте! Какого же черта еще нужно, доктор, чтобы отправить беднягу ad patres? [71] Ну так и перестаньте меня мучить, дайте умереть спокойно.

– Нет, он будет жить, он будет жить! – уставив на хирурга мутный взгляд, крикнул Бернар и стиснул ему руку.

– Да, будет – еще час, может быть, два, – хладнокровно заметил Бризар, – он крепыш.

Бернар снова упал на колени и, схватив руку Жоржа, оросил слезами стальную перчатку.

– Два часа? – спросил Жорж. – Ну вот и отлично. Я боялся дольше промучиться.

– Нет, я этому не верю! – рыдая, воскликнул Бернар. – Жорж! Ты не умрешь! Не может брат погибнуть от руки брата.

– Будет тебе! Успокойся! И не тряси меня. Во мне отзывается каждое твое движение. Пока я еще не очень страдаю, лишь бы так было и дальше, как сказал Дзанни, падая с колокольни.

Бернар сел возле матраца, уронил голову на колени и закрыл руками лицо. Глядя на его неподвижную фигуру, можно было подумать, что он дремлет. Временами по всему его телу пробегала дрожь, словно его лихорадило, а из груди вырывались какие-то нечеловеческие стоны.

Хирург кое-как перевязал рану, только чтобы унять кровь, и теперь с самым невозмутимым видом вытирал зонд.

– Советую подготовиться, – сказал он. – Если хотите пастора, то пасторов здесь предостаточно. Если же вы предпочитаете католического священника, то один-то уж, во всяком случае, найдется. Я только что видел пленного монаха. Там отходит папистский военачальник, а он его исповедует.

– Дайте мне пить! – попросил капитан.

– Ни за что! Тогда вы умрете часом раньше.

– Час жизни не стоит стакана вина. Ну, прощайте, доктор! Вы нужны другим.

– Кого же вам прислать: пастора или монаха?

– Ни того, ни другого.

– То есть как?

– Оставьте меня в покое.

Хирург пожал плечами и подошел к Бевилю.

– Отличная рана, клянусь бородой! – воскликнул он. – Эти черти добровольцы бьют метко.

– Ведь правда, я выздоровлю? – сдавленным голосом спросил раненый.

– Вздохните, – проговорил Бризар.

Послышалось что-то вроде слабого свиста: это воздух выходил из груди Бевиля и через рану, и через рот. В то же мгновение из раны забила кровавая пена.

Хирург, словно подражая странному этому звуку, свистнул, как попало наложил повязку, молча собрал инструменты и направился к выходу. Бевиль горящими, как факелы, глазами следил за каждым его движением.

– Ну как, доктор? – дрожащим голосом спросил он.

– Собирайтесь в дорогу, – холодно ответил хирург и удалился.

– Я не хочу умирать! Ведь я еще так молод! – воскликнул несчастный Бевиль и откинулся головой на охапку соломы, которая заменяла ему подушку.

Жорж просил пить, но из боязни ускорить его кончину никто не хотел дать ему стакан воды. Хорошо человеколюбие, если оно способно только длить страдания! В это время пришли навестить раненых Лану, капитан Дитрих и другие военачальники. Лану и Дитрих остановились у матраца Жоржа, Лану, опираясь на рукоять шпаги, смотрел то на одного брата, то на другого, и в глазах его отражалось сильное волнение, вызванное печальным этим зрелищем.

Внимание Жоржа привлекла фляга, висевшая на боку у немецкого капитана.

– Капитан! – молвил он. – Вы старый солдат?..

– Да, я старый солдат. От порохового дыма борода седеет быстрее, чем от возраста. Я капитан Дитрих Горнштейн.

– Взгляните на мою рану; как бы вы поступили на моем месте?

Капитан Дитрих оглядел его с видом человека, привыкшего смотреть на раны и судить об их тяжести.

– Я бы очистил свою совесть и, если бы нашлась бутылка рейнвейна, попросил, чтобы мне налили полный стакан, – отвечал он.

– Ну, вот видите, я прошу у этих олухов глоток скверного ларошельского вина, а они не дают.

Дитрих отстегнул свою весьма внушительных размеров флягу и протянул раненому.

– Что вы делаете, капитан? – вскричал один из аркебузиров. – Лекарь сказал, что если он чего-нибудь выпьет, то сию же минуту умрет.

– Ну и что ж из этого? По крайности, получит перед смертью маленькое удовольствие… Держите, мой милый! Жалею, что не могу предложить вам вина получше.

– Вы хороший человек, капитан Дитрих, – выпив, сказал Жорж и протянул флягу своему соседу. – А ты, бедный Бевиль, хочешь последовать моему примеру?

Но Бевиль молча покачал головой.

– Ай-ай! Этого еще не хватало! – забеспокоился Жорж. – И умереть спокойно не дадут.

Он увидел, что к нему направляется пастор с Библией под мышкой.

– Сын мой! – начал пастор. – Вы теперь…

– Довольно, довольно! Я знаю наперед все, что вы намереваетесь мне сказать. Напрасный труд. Я католик.

– Католик? – воскликнул Бевиль. – Значит, ты уже не атеист?

– Но ведь вы были воспитаны в лоне реформатской религии, – возразил пастор, – и в эту торжественную и страшную минуту, когда вы собираетесь предстать перед верховным судией человеческих дел и помышлений…

– Я католик. Оставьте меня в покое, черт бы вас подрал!

– Но…

– Капитан Дитрих! Сжальтесь надо мной! Вы мне уже оказали важную услугу, теперь я прошу вас еще об одной. Прикажите ему прекратить увещания и иеремиады. Я хочу умереть спокойно.

– Отойдите, – сказал пастору капитан. – Вы же видите, что он не расположен вас слушать.

Лану подал знак монаху – тот сейчас же подошел.

– Вот ваш священник, – сказал Лану капитану Жоржу, – мы свободу совести не стесняем.

– И монаха, и пастора – обоих к чертям! – объявил раненый.

Монах и пастор стояли по обе стороны матраца – они словно приготовились вступить друг с другом в борьбу за умирающего.

– Этот дворянин – католик, – сказал монах.

– Но родился он протестантом, – возразил пастор, – значит, он мой.

– Но он перешел в католичество.

– Но умереть он желает в лоне той веры, которую исповедовали его родители.

– Кайтесь, сын мой.

– Прочтите символ веры, сын мой.

– Ведь вы же хотите умереть правоверным католиком, не так ли?

– Прогоните этого слугу антихриста! – чувствуя поддержку большинства присутствующих, возопил пастор.

При этих словах какой-то солдат из ревностных гугенотов схватил монаха за пояс и оттащил его.

– Вон отсюда, выстриженная макушка! – заорал он. – По тебе плачет виселица! В Ла-Рошели давно уже не служат месс.

– Стойте! – сказал Лану. – Если этот дворянин желает исповедаться, пусть исповедуется – даю слово, ни-кто ему не помешает.

– Благодарю вас, господин Лану… – слабым голосом произнес умирающий.

– Будьте свидетелями: он желает исповедаться, – снова заговорил монах.

– Не желаю, идите к черту!

– Он возвращается в лоно веры своих предков! – вскричал пастор.

– Нет, разрази вас гром, не возвращаюсь! Уйдите от меня оба! Значит, я уже умер, если вороны дерутся из-за моего трупа. Я не хочу ни месс, ни псалмов.

– Он богохульствует! – закричали в один голос служители враждующих культов.

– Во что-нибудь верить надо, – невозмутимо спокойным тоном проговорил капитан Дитрих.

– По-моему… по-моему, вы добрый человек, избавьте же меня от этих гарпий… Прочь от меня, прочь, пусть я издохну, как собака!

– Ну так издыхай, как собака! – сказал пастор и, разгневанный, направился к двери.

В ту же минуту к постели Бевиля, перекрестившись, подошел монах.

Лану и Бернар остановили пастора.

– Сделайте последнюю попытку, – сказал Бернар. – Пожалейте его, пожалейте меня!

– Милостивый государь! – обратился к умирающему Лану. – Поверьте старому солдату: наставления человека, посвятившего всю свою жизнь богу, обладают способностью облегчить воину его последние минуты. Не слушайтесь голоса греховной суетности, не губите свою душу из пустой рисовки.