Это вызвало лучшие воспоминания — именно в это время дня когда-то любил приходить сюда Морган. Он вспомнил, как бывал здесь в детстве с Бронвин и Верой Маклайн, как они клали цветы на могилу, помнил удивительные рассказы тетушки о леди Алисе де Корвин де Морган, и, как и теперь, он чувствовал, что мать не оставляла его, что она смотрит, как они с Бронвин играют в часовне и в саду.

Он вспоминал далекие дни, сидя в тишине и прохладе гробницы; мир снаружи, казалось, перестал существовать. Аларик лег на спину и лежал в цветных пятнах от преломленных витражными стеклами солнечных лучей и слушал собственное дыхание, шум листвы снаружи и тишину в своей душе. Воспоминание даже сейчас принесло ему покой. Внезапно он подумал: «Знает ли мать, что ее дочь лежит в могиле недалеко отсюда?»

Морган, печально опустив голову, облокотился руками на горячий металл ограждавшей саркофаг ограды. Через несколько мгновений он разомкнул цепочку, скреплявшую створки ограды, и, приоткрыв их, зашел внутрь. Он коснулся рукой статуи матери, ее ладони — и в это мгновение услышал, как тишину нарушила музыка.

Это была знакомая мелодия — одна из лучших песен Гвидиона, но, прислушавшись с закрытыми глазами, он разобрал слова, которых прежде никогда не слышал. Пел сам Гвидион, и его густой голос сопровождался музыкальными аккордами редкой красоты. Но что-то не так было в пении Гвидиона. Немного погодя Морган понял — маленький трубадур плачет.

Он не мог разобрать всех слов — всхлипы прерывали пение, но музыка дополняла, договаривала то, чего не мог произнести певец.

Он пел о весне и о войне, пел о златоволосой красавице, поразившей его сердце — и умершей; о знатном юноше, любившем ее — и умершем тоже. Печаль неизбежна, говорил поэт, ибо война слепа, как и те, кто ее развязывает. Она разит без разбора. А когда приходит смерть, человек оплакивает свои утраты. Только печаль знает иену смерти, заставляет мечтать о конечной победе.

Сердце Моргана сжалось от этой песни Гвидиона, и он уронил голову на могилу матери. Трубадур прав. Идет война, и многие еще умрут до ее окончания. Важно, чтобы Свет одержал победу, чтобы Тьма отступила.

Но те, кто победит, пусть никогда не забывают, как они сражались с Тьмой, какую цену пришлось заплатить за победу, сколько пролить слез. И эти слезы тоже необходимы — они омывают душевные раны, помогают пережить бедствия, очищают сердце.

Он открыл глаза и посмотрел на солнечный свет, на пустоту вокруг и почувствовал, как вновь сжимается его сердце при мысли о горьких потерях.

Бронвин, Кевин, Брион, которого он любил как отца и брата, юный Ричард Фицуильям — все они ушли, все — жертвы безумной, бессмысленной войны, идущей и сегодня.

Но в минуты затишья человек вправе вспомнить свои печали и попрощаться в последний раз с ушедшими.

Золотой свет слепил глаза, и он почти ничего не видел. Время было возвращаться. И в то мгновение, когда он подумал, что певец ушел, на усыпанной гравием тропинке раздались шаги.

Он услышал их прежде, чем они достигли двери, и понял, что ищут его. К тому мгновению, когда дверь отворилась, он успел взять себя в руки и придать лицу выражение, с которым можно было смотреть в глаза внешнему миру. С глубоким вздохом он повернулся и увидел в дверях Келсона и за его плечом — вестника в красном плаще. Яред, Эван, Дерри и несколько военных советников сопровождали его, но все они стояли на почтительном расстоянии, не входя в часовню. В руке короля был тщательно свернутый лист пергамента с множеством печатей.

— Дхасская курия обсуждала отлучение Корвина, Морган,— сказал король, осторожно глядя на генерала своими серыми глазами.— Епископ Кардиель, Арилан, Толливер и трое других поссорились из-за этого с Норисом и хотят встретиться с нами в Дхассе через две недели. Арилан верит, что к концу месяца наберет пятьдесят тысяч сторонников.

Морган опустил глаза и обернулся, складывая руки вместе.

— Что ж, это хорошо, мой принц.

— Да,— сказал Келсон, немного нахмурившись и подойдя к генералу.— Думаете, они начнут борьбу с Варином? И смогут ли Яред и Эван сдерживать Венцита, если нам придется поддержать мятежных епископов?

— Не знаю, мой принц,— тихо сказал Морган. Он поднял голову и рассеянно посмотрел на небо,— Сомневаюсь, что Арилан будет всерьез бороться с Варином, ведь это значило бы, что взгляд церкви на магию в течение двухсот лет был ошибочен и война против Дерини — зло. Не думаю, что кто-нибудь из епископов может зайти так далеко — даже Арилан.

Келсон ждал, что Морган скажет еще, но молодой генерал молчал.

— Ну и что вы предлагаете? — нетерпеливо спросил Келсон.— Арилан выразил готовность помочь нам. Морган, мы сейчас нуждаемся в любой помощи.

Морган опустил глаза, думая, сказать ли Келсону о своих колебаниях. Ведь если молодой король будет и в дальнейшем поддерживать его и Дункана, отлучение падет на весь Гвиннед. Допустить этого нельзя.

— Морган, я жду!

— Извините меня, государь, но вы не должны спрашивать у меня совета. Меня и быть-то здесь не должно. Я не моту позволить вам компрометировать себя общением с...

— Остановитесь! — воскликнул Келсон, хватая Моргана за руку и гневно глядя на него,— О вашем отлучении вообще еще не было официального сообщения. До тех пор, а скорее всего, и после тоже я не собираюсь отказываться от вашей службы из-за нескольких тупых архиепископов. Черт возьми, Морган, делайте, что я говорю! Вы нужны мне!

Морган замер в удивлении — ему показалось, что перед ним стоит Брион: король, отчитывающий непослушного пажа. Он вздохнул и опустил глаза, понимая, как близко то, что испытывает сейчас Келсон, к его собственным переживаниям, чувствуя, что Келсон осознает опасность и встречает ее с открытым лицом. Ни разу еще он не видел у Келсона этого знакомого решительного взгляда и уж теперь никогда не будет думать о нем как о ребенке.

— Вы сын своего отца, мой принц,— прошептал он.— Простите, что забыл об этом. Я...— Он замолчал.— Понимаете ли вы, что значит это решение?

Келсон кивнул.

— И еще это значит, что я верю вам во всем,— мягко сказал он,— хотя бы десять тысяч архиепископов свидетельствовали против вас. Это значит, что мы, Дерини, должны держаться вместе, вы и я, как это было при моем отце. Вы останетесь, Аларик? Поможете выстоять в грядущих бурях?

Морган слегка улыбнулся:

— Очень хорошо, мой принц. Тогда примите совет — давайте используем силы, которые соберет Арилан, для защиты северо-западных границ от Венцита. Здесь дело чистое, никаких компромиссов с совестью от них не потребуется. В самом Корвине оставим Нигеля, на случай, если возникнет угроза со стороны Варина. Нигеля любят и уважают во всех одиннадцати королевствах, его доброе имя безупречно. А на севере,— он посмотрел на Яреда и ободряюще улыбнулся,— я уверен, что там герцог Яред и Эван удержат оборону. И герцог Марлийский поможет. В запасе еще есть отборные халдейнские отряды, если они понадобятся. Что вы скажете, мой принц?

Келсон улыбнулся и сжал руку Моргана, радостно обняв его за плечи.

— Вот это я и хотел услышать. Яред, Дерри, Деверил, идите сюда, пожалуйста. Мы должны послать депеши Нигелю и епископам в течение часа. Морган, вы идете, с нами?

— Сейчас, мой принц. Я хочу дождаться Дункана.

— Понимаю. Приходите, как только сможете.

Когда Келсон ушел, Морган, выйдя из склепа, отправился обратно в церковь Святого Тейло. Несколько слуг в траурной одежде еще молились в боковых нефах, когда он подошел к западной часовне, где должен был находиться Дункан. Поколебавшись, он открыл дверь.

Дункан был один. Сняв облачение священника, он надел кожаный камзол со шнуровкой спереди. Затем он достал свой меч и положил его на стол перед собой. От его резкого движения качнулась вешалка, на которой висели ризы, и с нее упал подрясник. Дункан замер, потом подошел, осторожно поднял подрясник, неподвижно постоял несколько секунд и, прикоснувшись к нему губами, повесил на место. Свет, лившийся в высокое окно, отражался в серебряной утвари. В это мгновение на пороге появился Морган.