— Хочу сказать… — пробормотал гемнон, глядя себя под ноги. — Я хочу сказать…

И замолчал. Ренна положила руку ему на щёку, наклонила голову к плечу, пытаясь заглянуть в глаза, но дракон никаких нежностей не желал. Мотнул головой, даже на шаг отступил. Принцесса тихонько вздохнула: ну вот как, как с таким общаться нормально? Говорит, будто сказать что-то хочет, и молчит, дистанцию упрямо держит.

При императорском дворе одно время ходила шутка, что, мол, настоящий мужчина обязан быть хмур, вонюч, угрюм и волосат. Если верить этому определению, гемнон был просто олицетворением мужественности, даром что не вонял. Зато его хмурости и угрюмости на десяток бы медведей хватило.

— Я. Тебя. Люблю, — бухнул Крылатый, выговаривая каждое слово, будто камни швыряя.

Ренна машинально кивнула, облизала разом пересохшие губы, волосы поправила.

— Спасибо, — промямлила.

Дракон ещё разок кивнул, изобразил странное: то ли поклониться хотел, то ли ногой шаркнуть. Но не сделал ни того, ни другого, а просто развернулся. Кто-то за спиной гемнона — Велер, скорее всего, кто же ещё? — весьма правдоподобно изобразил, будто его тошнит.

Принцесса поймала мужа за рукав, обежала, мелко перебирая ногами, как вокруг майского дерева.

— Подожди, я хотела… — залепетала жалко. По крайней мере, самой Ренне показалось, что вышло это на удивление жалко. — Я тоже тебя люблю! — выпалила одним духом.

— Не говори тоже, — буркнул гемнон.

— Почему?

— Так получается, что ты просто со мной соглашаешься.

— А мне нельзя с тобой соглашаться? — удивилась принцесса.

— Нет, — отрезал Крылатый.

— Ладно, — тут же согласилась её высочество. — Я тебя люблю. И ты меня тоже. Так лучше?

— Гораздо.

Ямочка на щеке показалась на миг и тут же пропала, словно и не было ничего, привиделось. Дракон подтащил Ренну, накрыл полой своего плаща, как крылом.

— Будете ухмыляться — клыками подавитесь, — рявкнул.

Принцесса, прижимаясь к чересчур выпуклой груди Крылатого, улыбаясь, смотрела на солнечный луч, невесть как пробившийся через ватные тучи. Ни кусочка неба ни видно, ни намёка ни синеву, а луч — тонкий, игольчатый, блёсками играющий — был. И золотолисты на северном склоне чаши будто только этого и ждали: засияли, плеснув красками, словно никакого дождя, никакой хмари нет — банальный, даже пошлый символизм. Но иногда он удивительно уместен.

Казалось, что усыпальницу сложили не из камня, а из старой выбеленной кости. Луна облизывала скат крыши, резные столбы, ступеньки, оставляя лаково блестящие следы. Но будто стесняясь или не решаясь, не забиралась внутрь, сохраняя между светом и темнотой чёткую границу. Очертания саркофага едва угадывались и то лишь потому, что он был чуть чернее ночи.

Могила ему нравилась. Обычно и надгробие Крылатые делали светлым — розовым или белым. Но тёмно-серый мрамор здесь гораздо уместнее. Во вкусе, а, может, и в юморе Арэну не откажешь — что есть, то есть. Наверное, лет через десять, двадцать, это будет смотреться ещё лучше. Неуместная новизна немного раздражала, мешала. Вот когда столбы оплетёт сухой вьюн, запятнает лишайник, плиты покроются патиной трещин, а скульптуру на саркофаге выгладит ветер и время, тогда всё станет просто идеально.

А ведь он любил идеал, то есть порядок, соответствие. И, в общем, новенькая усыпальница ему соответствовала, правда не до конца.

Мрамор холодил кончики пальцев, покалывал. На ощупь черты скульптуры казались ещё рельефнее, чётче и как-то конкретнее, весомее, что ли? Это лицо ему тоже нравилось — и в камне, и вживую. Предложи кто заменить, не захотел бы другого. Приятно было оставлять после себя что-то настолько настоящее.

Где-то в темноте громко треснула, переломившись, ветка. Он насторожился, прислушиваясь, даже глаза закрыл, чтобы зрение не мешало. Но ничего больше не услышал: то ли ветер подшутил, то ли лиса пробежала. Так или иначе, а настала пора уходить. Гемнон, окончательно спятив от своей бледной жёнушки, мог и патрули на дорогах выставить. А затевать шум сейчас ни к чему, совсем ни к чему.

Послушная вода взвилась вихрем, распалась на ручейки, ластясь к ладоням, нежно и преданно целуя брызгами. Закрутилась ураганчиком, выплетая лепестки, всплесками рождая листья, шипы на тонком стебле. Он откинул голову, оценивая совершенство цветка. Осторожно дохнул, превращая розу в лёд — хрупкий, прозрачный как стекло, непостоянный. Но и надёжный, обязательно доживущий до утра, а, может, и дольше.

Молния, по-змеиному шипя, сорвалась с его ладони, ударила в угол саркофага. Грохнуло. Эхо шаром прокатилось по темноте, золотолисты встрепенулись испуганно и снова затаились. Он брезгливо стряхнул с куртки мелкое каменное крошево, крутанул кистью руки, заставляя вихрь смести с каменной резьбы пыль. Осторожно положил ледяную розу поверх трещины.

— Всё-таки ты позёр, причём дешёвый. Хочешь, чтобы сюда половина Крылатых слетелась?

К женщине, тенью маячившей возле кустов, он даже не обернулся. Чуть поправил розу, добиваясь совершенства.

— Создание легенды требует усилий. Великий Дракон обязан быть немного актёром, дорогая. Тем более, если он новый, — ответил неторопливо. — Иначе кто же поверит, что он на самом деле Великий? Могут и в подражательстве обвинить.

— Переигрываешь.

— Нет, это просто ты не способна оценить задумки. Впрочем, как и все остальные. Но, пожалуй, этот спор разумнее вести в другое время и в другом месте. Пойдёмте, леди Орун. Злодейские планы требуют тишины и отсутствия лишних ушей.

— Перестань паясничать! — прошипела женщина. — Я всего лишь хочу…

— Пояснить некоторым, что даже совсем незначительные ошибки могут иметь далеко идущие последствия. Знаю. Недаром же я так люблю в людях тщеславие.

Он, не спеша, спустился по залитым белёсым светом ступенькам, шагнул в темноту, тут же растворившись в ней — тень в тенях. Ветер прошёлся по верхушкам деревьев, растрепав листья. Луна, решившись, заглянула под крышу усыпальницы, словно лампой высветив ледяную розу и чёрный провал трещины в крышке саркофага.

Вместо послесловия

Из работы Агнетины Ворс «Женщина и власть. Ложь, растянутая на века». Отпечатано в типографии Рагнерского университета Общественных и Гуманитарных Наук.

Большинство современных историков полагает, что начало расцвета эпохи королевства вингеров, иначе именуемых Крылатыми, пришлось на время Раганского мятежа (возможно, чуть ранее). Но некоторые исследователи утверждают: не только расцвет, но и само королевство возникло гораздо позднее, доказательством чему служит отсутствие каких-либо источников, подтверждающих участие вингеров в мятеже. И я склонна согласиться со второй версией. Если рассматривать полумифическое государство Крылатых всего лишь как не слишком большую часть Закатных земель, приходиться согласиться: переворот в Рагане не мог не затронуть интересов вингеров. Соответственно, они обязаны были принять ту или иную сторону. Но почему-то не приняли. Почему? Возможно, их тогда просто не существовало.

Как я уже упоминала в начале данной главы, вингеров окружает множество легенд. Кто-то даже берётся всерьёз утверждать, что они не относились к виду Homo sapiens, имели крылья, обладали магией и прочими чудесами. Но если не брать в расчёт чересчур бурную фантазию людей, взявших на себя смелость называться учёными, останется немало удивительного и даже необъяснимого.

Во-первых, королевство вингеров возникает буквально из ниоткуда, простите мне подобное несерьёзное выражение, «выпрыгивает» на историческую арену. Во-вторых, оно в небывало быстрые сроки достигает по-настоящему огромного экономического влияния (и этого отрицать нельзя). В-третьих, никому доселе неизвестное государство становится едва ли не политическим центром всех Закатных земель. Я уже не упоминаю его неестественную и выпадающую из всех теорий развития общества милитаризированность. Умолчу я об этом, так как сей факт, на мой взгляд, кажется весьма спорным. Да и не слишком большое значение всё это имеет для моего труда.