— Веришь или нет, когда-то я тоже была молода, — сказала она. — Я не обмолвлюсь ни словом.

— О, благодарю вас! — сказала я и добавила: — Кстати, ваша племянница дома? Я бы хотела лично поблагодарить ее за великую доброту к мисс Танти. Я знаю, моя сестра высоко ее ценит, то, что она делает для хора и прочее. Мисс Танти такое сокровище, правда?

— Флоренс работает, — ответила миссис Баттл, распахивая передо мной дверь. — Я передам ей твои слова.

— О да, — произнесла я, лихорадочно пытаясь выцарапать еще хоть какой-то обрывок информации. — Она же домработница у Фостеров, да?

Это был выстрел наугад.

— Домработница? — фыркнула она. — Отнюдь. Флоренс — личный секретарь члена городского магистрата Ридли-Смита.

Домой, домой, трампампам! Если бы не «Глэдис», у меня бы давно уже ноги отвалились.

В лаборатории я взяла фонарик из ящика и отправилась в темную комнату, устроенную дядюшкой Таром в углу.

Светонепроницаемая. Темно, как в могиле.

Я включила фонарик и вытащила из кармана конверт.

В комнате мистера Колликута мои пальцы нащупали на поверхности бумаги какую-то неровность. Зачем, подумала я, кому-то отрывать клапан от конверта, в котором держат деньги? Ответ казался очевидным: чтобы избавиться от того, что на нем написано.

Я положила конверт лицом вверх на рабочий столик и рядом с ним фонарь. Кусочек картона сфокусировал луч света.

Теперь тонкий длинный узкий луч света освещал бумагу под очень низким углом — с правой стороны. Теперь любые неровности будут заметны.

Я взяла увеличительную линзу и наклонилась поближе.

Вуаля! — как сказала бы Даффи.

Бумага была старой, высокого качества — сорт, использовавшийся перед войной для личной корреспонденции. Вовсе не дешевый тонкий блестящий хлам, в котором кредиторы отца присылают регулярные счета.

На недостающем клапане был вытиснен герб или монограмма, и длительное пребывание под давлением, или в коробке, перенесло это изображение на пустую лицевую часть конверта.

Едва заметная, очень слабая, но тем не менее в косом луче света эта монограмма поддавалась расшифровке.

Кто-то Ридли-Смит.

Ридли-Смит — записала я в дневник. Ридли-Смит — отец, не сын. Как его зовут?

Член городского магистрата Ридли-Смит, канцлер Ридли-Смит, дал лично или прислал шестьсот фунтов в банкнотах мистеру Колликуту, который говорил всей деревне, что он слишком беден, чтобы отдавать свои носовые платки и стихари в прачечную.

Уж слишком большое совпадение, что племянница миссис Баттл Флоренс работает на Ридли-Смита, — записала я. Может быть, она неумышленно в этом тоже замешана.

А может, и все они.

С какой стати, задумалась я, член городского магистрата Его величества, канцлер Церкви Англии, дал деревенскому органисту такую огромную сумму денег? Только для того, чтобы тот спрятал ее под кроватью? Для чего бы эти деньги ни предназначались, почему мистер Колликут не поместил их на безопасное хранение в банк?

Ответ казался очевидным.

Кое-кому тайно платили за то, чтобы он кое-что сделал.

Но что?

Я уже собиралась занести в дневник свои подозрения, когда раздался легкий стук в дверь. Это был Доггер.

— Мистер Адам Сауэрби желает вас видеть, мисс Флавия. Проводить его сюда?

— Спасибо, Доггер. Конечно, — ответила я, стараясь сдержать волнение, пока дверь не закроется. Адам Традескант Сауэрби, магистр искусств, член Королевского садоводческого общества и пр., наносит официальный визит мисс Флавии де Люс! Подумать только!

Я закрыла дневник и убрала его в ящик стола, потом побежала в темную комнату, чтобы спрятать фонарь и конверт.

Мне едва хватило времени, чтобы вернуться к окну, взять мензурку с цветной жидкостью и поднести ее к свету — на самом деле это был чай, — когда дверь открылась, и Доггер провозгласил:

— Мистер Сауэрби, мисс Флавия.

Я медленно сосчитала до семи, затем обернулась.

— Входите, — пригласила я. — Как мило снова вас видеть.

Адам присвистнул, осматривая мою лабораторию.

— Господи боже мой, — сказал он. — Я, разумеется, слышал о твоем знаменитом химическом кабинете, но я понятия не имел…

— Мало кто имеет, — ответила я. — Стараюсь сохранять его приватным, насколько возможно.

— Тогда мне оказана великая честь.

— Именно, — сказала я.

Нет смысла изображать притворную скромность, когда обладаешь сокровищем.

Он приблизился к микроскопу.

— Эрнст Ляйтц, ей-богу, — сказал он. — Еще и бинокулярный. Очень мило. Просто очень мило.

Я изящно кивнула и придержала язык за зубами. Погодим и поглядим, подумала я, что нам кошка на хвосте принесла.

— Я видел тебя в церкви, — продолжил он. — Довольно находчиво — то, как ты спасла викария от травивших его репортеров.

— Вы там были? — удивилась я.

— Рыскал среди кладбищенского антаблемента,[46] — сказал Адам. Потом, увидев выражение моего лица, быстро пояснил: — Прятался за надгробием, имею в виду. Ты была великолепна.

Я слегка покраснела. Второй раз мне говорят, что я великолепна, — сначала Фели, теперь Адам Сауэрби.

Я не привыкла к столь неожиданным похвалам. Не знаю, что сказать.

— Думаю, тебе интересно, зачем я пришел, — сказал Адам, спасая ситуацию.

— Да, — ответила я, хотя на самом деле это была неправда.

— Первая причина…

Он извлек из кармана пробирку, в которой было что-то свернуто.

— Абракадабра, — сказал он, протягивая ее мне.

Я сразу же узнала содержимое.

— Моя ленточка для волос! — сказала я.

— В пятнах и всем таком, — подтвердил Адам.

— Где вы ее нашли?

— Там, где ты уронила. На крыльце церкви.

Я не склонна богохульствовать, но сейчас я была опасно близка к этому.

— Спасибо, — выдавила я, откладывая пробирку в сторону. — Я проведу анализы позже.

— Почему бы не сделать это прямо сейчас, чтобы я посмотрел?

У меня был соблазн отказаться, но мысль о славе меня победила. Химия — столь одинокое занятие, что в величайшие моменты никогда нет зрителей.

— Ладно, — согласилась я без дальнейших уговоров.

Я отлила немного дистиллированной воды в чистую мензурку, потом осторожно дюйм за дюймом извлекла ленточку из стеклянной пробирки, в которой ее принес Адам.

— Отобрал ее у одного моего давшего ростки образца, — сказал он. Увидев выражение обеспокоенности на моем лице, он добавил: — Сначала простерилизовал.

Ножницами я отрезала испачканный коричневым конец ленты и с помощью щипчиков погрузила его в воду.

Зажгла бунзеновскую горелку и протянула Адаму мензурку и пару никелированных щипцов.

— Держите ее над огнем, — проинструктировала я. — И она должна постоянно двигаться. Я мигом вернусь.

Я подошла к батарее бутылочек с химикалиями и достала азотную кислоту.

— Снимайте с огня, — скомандовала я. — Осторожно.

Я капнула в мензурку несколько капель кислоты.

— Благодарю, — сказала я и забрала мензурку.

Я медленно подогревала жидкость, постоянно поворачивая пробирку и наблюдая, как азотная кислота и вода быстро растворяют пятно.

Я продолжала это делать, пока вода не испарилась почти полностью, оставив на дне пробирки густую грязь. Затем добавила немного спирта, процедила смесь и отставила остывать.

— Какую кровь вы ожидаете получить у деревянного святого? — поинтересовалась я, пока мы ждали. — Артериальная кровь имеет больше кислорода и меньше азота, в то время как венозная — наоборот. Поскольку резной святой не дышит, каким, вероятнее всего, должен быть состав его крови?

Адам ничего не сказал, но пристально посмотрел мне в глаза.

Он сразу же понял, что в моем вопросе есть нечто большее, чем просто химия.

Когда все было готово, я поместила каплю осадка на чистую стеклянную пластинку и положила ее под микроскоп. Я улыбалась, когда изображение обрело резкость.