Нет-нет, не благодарите меня. Я уверена, что вам и без того нелегко… Такая жалость, что Букшоу… не так ли? Я видела табличку у ворот. Так ужасно. Но надо искать положительную сторону. Птичка нашептала мне, что у вас скоро будет повод для праздника. Мы так рады за вас, Офелия, правда. Как бишь там его зовут? Парня с фермы «Голубятня». Виктор? Я знаю, вы с Виктором…

Это уже чересчур!

Я схватила маленькую стеклянную воронку, лежавшую на решетке, и воткнула ее носик в шланг. Поднесла ее ко рту и прокричала:

— Дитер! Его зовут Дитер, глупая старая тюлениха!

Что я натворила? Неужели я позволила минутному приступу злости разрушить остатки достоинства де Люсов? Может, сейчас в церкви святой Танкред качает своей деревянной головой, плача кровавыми слезами и не веря, что его пра-пра-правнучка оказалась такой занудой?

Я снова прижала воронку к уху и прислушалась. Ничего, только молчание.

Потом хлопнула дверь.

Через секунду раздался стук каблуков по камню камина и безошибочно узнаваемое царапанье ногтями по дальнему концу моего шланга.

В мои пальцы и маленький рупор воронки просочился придушенный узкой резиновой трубкой голос Фели, напоминающий голосок рассерженного эльфа.

— Я тебя ненавижу! — выкрикнула она.

Как одна уединенная деревушка, расположенная в сельской местности в милях от всего на свете, может одновременно вмещать мисс Танти и мисс Альберту Мун? Если подходить к этому делу математически, провидение должно было разместить их на противоположных концах страны — одну в Лендс-Энд, а вторую — в Джон-о’Гроутс.

Я размышляла на эту тему, спускаясь по западной лестнице с испачканной сажей простыней Фели в руках. Высыплю золу где-нибудь на Висто, где ее рано или поздно смоет дождь. Я уже нашла чистую простыню в комоде и аккуратно постелила ее на кровать Фели. Грязную я постираю в лаборатории, высушу в своей спальне и верну в кладовку в подходящий момент. Какая же я умная.

Фели стояла внизу лестницы, постукивая ногой.

Я уж было собиралась развернуться и драпануть, но не сделала этого. Мои ноги внезапно что-то заморозило. Ну и ладно, все равно рано или поздно она до меня доберется. Мне не скрыться. С тем же успехом я могу получить свое и сейчас.

Когда я неуклюже сошла с последней ступеньки, Фели налетела на меня.

Я уронила простыню, сажу и закрыла глаза руками.

Она схватила меня за плечи. Сейчас она выдавит из меня весь воздух, сломает ребра, как американские рестлеры, которых нам показывают в хрониках в кино.

— Ты была великолепна! — сказала она, сжимая меня. — Спасибо!

Я высвободилась, не доверяя ей.

— Несколько минут назад ты меня ненавидела, — заметила я.

— То было тогда, а это сейчас, — ответила Фели. — У меня было время поразмыслить. Вероятно, я погорячилась.

Я знала, что это максимально близкие к извинению слова, которые мне светит услышать от Фели за всю мою жизнь.

— «Глупая старая тюлениха!» — повторила Фели, качая головой. — Стоило видеть ее лицо. На миг я подумала, что она наделает на ковер.

Моя сестрица бывает удивительно жестока, когда забывается.

— Всегда пожалуйста, — ответила я, продолжая купаться в неожиданных благодарностях Фели и желая, чтобы это ощущение продолжилось как можно дольше.

Из-за столь неожиданного окончания военных действий мой мозг внезапно забурлил жаждой доброй воли, я просто умирала от желания поделиться с ней новостями — о том, что в ее жилах, вероятно, течет кровь святого, историей о бедной малышке Ханне Ричардсон, о гробнице Кассандры Коттлстоун и о моей встрече с Джослином Ридли-Смитом.

Мне хотелось обнять ее, как я обнимала Даффи. Сжать ее изо всех сил.

Но я не могла. Такое впечатление, словно мы разные полюсы одного магнита, как будто мы должны быть одинаковыми, но на самом деле друг друга отталкиваем, вечно движимые таинственной невидимой силой.

— Когда похороны? — неловко спросила я.

— В следующий вторник, — ответила Фели. — Когда Пасха уже наконец закончится.

Хотя я несколько удивилась, услышав, что моя благочестивая сестрица говорит об одном из величайших праздников церкви, как о том, что должно наконец закончиться, я ничего не сказала. Я училась, по крайней мере в том, что касалось Фели, держать язык за зубами.

— Гроб будет открыт? — уточнила я.

Я очень надеялась, что да. Было бы лучше, — думала я, — хранить память о мистере Колликуте без противогаза.

— Господи, нет, — ответила Фели. — Викарий не одобряет открытые гробы. На самом деле он категорически против. «Устав погребения умерших» подчеркивает воскресение, а не смерть. «Я есмь воскресение и жизнь»,[43] — сказал Господь.

— Полагаю, когда в центре событий труп с равнодушной физиономией — это немного расхолаживает, — заметила я.

— Флавия!

— К вопросу о равнодушных физиономиях, — продолжила я. — В церкви я наткнулась на мисс Танти.

Я не стала упоминать, что при этом с балок капала кровь.

— Меня об этом проинформировали, — сказала Фели.

Проклятие! Есть хоть немного личной жизни в этой деревне?

Но кто мог ей сказать? Явно не викарий и тем более не Адам Сауэрби. Она с ним даже не знакома. Безумная Мег вообще не обсуждается.

Должно быть, Фели заметила озадаченность на моем лице.

— «Успешный органист, — процитировала она, — должен иметь достаточно длинные пальцы, чтобы доставать до регистров органа, достаточно длинные ноги, чтобы доставать до педалей, и достаточно длинные уши, чтобы проникать в жизнь каждого хориста». Вэнли, «Об органе и его приятностях», глава тринадцатая, «Руководство певчими». — И добавила: — На самом деле я слышала это из уст самой Иезавели.

— Иезавели?

Я взяла себе на заметку выудить из Фели информацию о мисс Танти, но даже не ожидала, что сведения польются на меня, не успею я, так сказать, тронуть кран.

— О, ты наверняка обратила внимание, — сказала Фели. — Эти две старые гарпии, мисс Мун и мисс Танти, чистят перышки и прихорашиваются, сцепившись над могилой бедного мистера Колликута. Это все равно что наблюдать за бегами колесниц в Древнем Риме.

— А репутация! — подхватила я, стремясь присоединиться к игре. — «Встречный пожар» и «Вечер в Мальден-Фенвике».

— «Ревность», — добавила Фели, и на миг я призадумалась, почему так редко разговариваю со своей сестрой.

Но наше веселье быстро улеглось, как часто бывает, когда оно наигранное, и мы остались в неловком молчании.

— Почему мисс Танти выкрикнула: «Прости меня, Господи», когда увидела кровь?

— Потому что ей надо быть центром внимания, даже когда святой кровоточит.

— Она призналась мне, что это был спектакль, — сказала я, умалчивая о том, что услышала это позже в доме мисс Танти. — Она мнит себя детективом и хочет участвовать в этом деле, возможно даже, что ее тоже можно подозревать в убийстве.

— Убийстве?! — фыркнула Фели. — Я тебя умоляю! Она и слона не разглядит, чтоб его убить, даже если тот будет стоять прямо перед ее носом. А уж что касается детективных расследований, так эта женщина не в состоянии найти собственный зад в юбке.

— Но все равно да благословит ее Господь, — сказала я. Это формула, которую мы используем, когда заходим слишком далеко.

— Но все равно да благословит ее Господь, — эхом отозвалась Фели, правда, довольно кисло.

— И остается мисс Мун, — ловко ввернула я.

— С чего бы мисс Мун убивать мистера Колликута? — спросила Фели. — Она в нем души не чаяла. Носила ему полные сумки омерзительных морских ирисок собственного приготовления. Даже взяла на себя стирку его стихарей и носовых платков.

— Правда? — переспросила я, сразу же вспоминая белые рюши, торчавшие из-под противогаза.

— Конечно, — ответила Фели. — Миссис Баттл всегда считала недопустимым стирать одежду своих постояльцев.

Эти слова натолкнули меня на мысль.