Мое сердце заколотилось.

Опасные убийцы на свободе! Это слова, услышать которые мечтает каждый сыщик-любитель. С тех пор как я впервые услышала их по радио, когда их произнес Филип Оделл в «Деле о пропавших мраморных шариках», я жаждала, чтобы кто-то сказал их мне. И вот оно! «Опасные убийцы на свободе!» Мне хотелось пожать инспектору руку.

— Да, — отозвалась я. — Знаю. Буду осторожна.

— Это не просто вопрос осторожности. Это дело жизни и смерти.

«Дело жизни и смерти!» Еще одна великая фраза! Вероятно, еще более великая, чем «опасные убийцы на свободе».

Чаша преступлений переполнена, — подумала я.

— Флавия, ты меня не слушаешь.

— Слушаю, инспектор, — уверила его я. — Просто думала о том, как благодарна вам за предупреждение.

— Ты должна держаться от церкви как можно дальше. Понимаешь?

— Но завтра же Пасха!

— Можешь посещать ее со своей семьей. Все.

Все? Меня отсылают? Выгоняют, словно горничную, которую поймали на том, что она сунула нос в хозяйский шерри?

Он уже уходил прочь по высокой траве, когда я додумалась его окликнуть:

— Инспектор, как миссис Хьюитт?

Он не остановился и не обернулся. На самом деле он даже не замедлил шаги.

Явно он меня не услышал.

Не спрашивайте меня откуда, но, проезжая на «Глэдис» мимо каменных грифонов на воротах Малфорда, я знала, что что-то не так.

Трудно объяснить, но было такое ощущение, что между ударами сердца дом куда-то исчезает, словно невидимый художник то стирает его, то рисует заново.

Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного.

Казалось, каштановая аллея никогда не кончится. Чем усерднее я крутила педали, тем медленнее, казалось, приближалась.

Но наконец я открыла входную дверь.

— Привет! — окликнула я, будто путник, неожиданно наткнувшийся на ведьминский домик посреди леса, будто я не живу здесь всю свою жизнь. — Привет! Кто-нибудь дома?

Разумеется, ответа не было.

Они, скорее всего, в гостиной. Они всегда в гостиной.

Я побежала в западное крыло, стуча ногами по коврам.

Но гостиная пустовала.

Я удивленно стояла в дверях, когда за моей спиной что-то стукнуло.

Должно быть, звук донесся из отцовского кабинета, одной из двух комнат Букшоу, доступ в которые был запрещен. Второй был будуар Харриет, который, как я уже говорила, отец сохранял как мемориал, где каждая бутылочка из-под духов, каждая пилка для ногтей и пуховка оставались точно в том виде, как они были, когда она покинула дом в тот последний день.

В будуар нельзя входить ни при каких обстоятельствах, а в кабинет отца можно входить только по его распоряжению.

Я постучала и открыла дверь.

Доггер с удивленным видом поднял глаза. Неужели он не слышал, как я бежала по вестибюлю?

— Мисс Флавия, — произнес он, откладывая альбом с марками, который упаковывал в коробку.

— Что случилось? — спросила я. — Где все? — Я все еще чувствовала неловкость после нашей последней встречи, когда меня внезапно накрыла волна сентиментальности.

— Полагаю, мисс Офелия ушла в спальню по причине головной боли. Мисс Дафна сортирует книги в библиотеке.

Мне не требовалось спрашивать — зачем. Сердце мое упало.

— А отец?

— Полковник в своей комнате.

— Доггер, — выпалила я, — что случилось? Я поняла, что что-то не так, когда только проехала ворота Малфорда. В чем дело?

Доггер кивнул.

— Вы тоже это чувствуете, мисс.

Никто из нас не мог подобрать слова, а потом Доггер произнес:

— Полковнику де Люсу позвонили.

— Да? От кто?

Мне так не терпелось, что я даже не смогла сказать «от кого?».

— Боюсь, не могу сказать, — ответил Доггер. — Звонивший не представился. Он настоял на том, чтобы говорить непосредственно с полковником де Люсом.

— Это все дом? — спросила я. — Букшоу продали?

Мои кости вскипели. Душа застыла. Кажется, меня сейчас стошнит.

— Не знаю, — сказал Доггер. — Полковник не поделился со мной. Должен признать, что я тоже об этом подумал.

Если бы я не была Флавией де Люс, я бы отправилась в комнату отца и потребовала объяснений. В конце концов, это же моя жизнь, не так ли?

У меня было такое ощущение, будто я за минуту повзрослела на несколько лет.

Признай это, Флавия, — подумала я. — У тебя просто не хватает пороху схватить льва за гриву в его логове.

По какой-то странной ассоциации я вспомнила о члене городского магистрата Ридли-Смите и его специфическом львином лице.

— Доггер, — спросила я, меняя тему со скоростью курьерского поезда, — что бы ты сказал, если бы я спросила тебя об ослабленных мышцах, вялых ладонях и подволакивающихся ногах?

— Я бы сказал, что вы снова побывали в Богмор-холле, — ответил Доггер с честным и преисполненным добродетели лицом.

— А если бы сказала, что не была там?

— В таком случае, мисс, мне бы пришлось спросить вас о дополнительных подробностях.

— А я бы тебе ответила, что встретила кое-кого с такими симптомами, а кроме этого — с большими круглыми немигающими глазами, без ресниц и бровей, с провалившимся носом, пятнистым коричневатым лицом и жуткими морщинами между бровями.

— А я бы сказал, хорошая работа, мисс Флавия. Весьма наблюдательное описание facies leonia — так называемого львиного лица. Уместно ли, если я поинтересуюсь, бывал ли этот человек в Индии?

— В точку, Доггер! — обрадовалась я. — В самую точку! Классический случай отравления свинцом, я полагаю?

— Нет, мисс, — ответил Доггер. — Классический случай болезни Хансена.

— Никогда о такой не слышала, — заметила я.

— Осмелюсь возразить, — сказал Доггер. — Более широко она известна как проказа.

Проказа! Ужасная болезнь, о которой нам всем рассказывали в воскресной школе, страшная болезнь, которой отец Дамиан[50] заразился от прокаженных Молокаи: побелевшая, покрытая коростой, шелушащаяся кожа, голубоватые язвы, сгнившие носы, отваливающиеся пальцы рук и ног и лицо, в итоге превращающееся в безнадежную развалину. Прокаженные Молокаи, которым мы регулярно посылали пожертвования, собираемые в воскресной школе.

Проказа! Тайный страх каждой девочки и мальчика в Британской империи.

Наверняка Доггер ошибается.

— Я думала, люди от нее умирают, — сказала я.

— Да. Иногда. Но в некоторых случаях она переходит в спящую форму, не развивается активно, и это может длиться годами.

— Сколько?

— Десять, двадцать, сорок, пятьдесят. По-разному. Нет общего правила.

— Она заразна? — спросила я, и внезапно меня охватило отчаянное желание вымыть руки.

— Не настолько, как можно было бы подумать, — ответил Доггер. — На самом деле почти не заразна. У большинства людей естественный иммунитет к возбудителю этой болезни — Mycobacterium leprae.

Годами я страстно мечтала расспросить Доггера, откуда у него такие обширные познания в медицине, и до сих пор мне удавалось сдерживать свой порыв. Это не мое дело. Даже легкий намек на его тяжелое беспокойное прошлое станет непростительным вторжением.

— Я сам знавал случай, когда папулы продромальной стадии…

Внезапно он умолк.

— Да? — подтолкнула я.

Такое впечатление, будто глаза Доггера упаковали свои пожитки и улетели в какое-то отдаленное место. В другой век, быть может, в другую страну или на другую планету. Спустя какое-то время он произнес:

— Как будто…

Как будто меня тут не было. Внезапно голос Доггера упал до шелеста листьев, вздохов ветра в исчезнувшей иве.

Я затаила дыхание.

— Бассейн, — медленно проговорил он, и его слова бусинами нанизывались на длинную нитку. — В джунглях… иногда вода чистая, и ее можно пить… иногда мутная. Погрузи в нее руку — и она исчезает.

Доггер вытянул дрожащую руку, чтобы прикоснуться к чему-то, чего я не видела.