Я внимательно его изучила.

Суровый человек, подумала я, с жесткими водянистыми карими глазами, профессионально бегавшими по сторонам, постоянно перещелкивавшимися с одного из нас на другого, словно каретка пишущей машинки. Я сразу же пожалела всех обвиняемых, кому когда-либо доводилось стоять в суде перед этими неподвижными круглыми глазами.

Лоб у него был постоянно нахмурен, как у человека, который только что учуял неприятный запах, и это впечатление усиливалось тем фактом, что у него полностью отсутствовали брови и ресницы. Его покрытый пятнами нос был расплющен, как будто в молодости он занимался боксом, но не очень успешно.

Пьяница, — решила я.

Хотя член городского магистрата Ридли-Смит не был физически крупным человеком, одно его присутствие, казалось, выдавило весь воздух из склепа, и внезапно стало душно.

Он покачивался на удивительно крошечных ногах и нетерпеливо смотрел по сторонам.

— Ну что ж, давайте закончим с этим, — сказал он необыкновенно хриплым грубым голосом, доставая из кармана жилета часы с крышкой, выдвинул губу и проверил время. — Где останки?

Когда он неловко вернул часы на место, я не могла не обратить внимание, что его запястье, точно как запястье миссис Ридли-Смит на фотографии в Богмор-холле, было необычно слабым и гибким.

Что там говорил Доггер? Классический случай отравления свинцом.

Интересно, в давние дни в Индии член городского магистрата тоже проводил время с оловянными солдатиками жены?

— Мы еще не подняли их, — ответил викарий. — Я подумал, лучше подождать, пока вы…

— Не надо, вы заставляете церковь, суд и полицию ждать. Предлагаю продолжить.

Под церковью он имел в виду епископа; под судом себя. Кто же, черт возьми, представляет полицию?

И тут я заметила инспектора Хьюитта. Он стоял в тени рядом с епископом. Я улыбнулась ему, но, кажется, он меня не заметил. Его глаза двигались по склепу с тем же холодным выражением, что и у члена городского магистрата Ридли-Смита. А может, еще более холодным.

— Продолжайте, — распорядился епископ, облизывая губы.

И в этот самый миг на верху лестницы появилась голова Адама, его подбородок оказался точно на уровне каменного края могилы святого. Мне тут же вспомнилась голова Иоанна Крестителя.

— Что ж, — сказал он, нарушив иллюзию. — Внизу чисто.

— Кто этот… человек? — вопросил член городского магистрата Ридли-Смит. — Он не имеет права находиться внизу. Кто дал ему разрешение?

— Мы дали, — ответил епископ. — Может, вы припоминаете…

Но член городского магистрата Ридли-Смит уже не слушал. Его лицо стало похожим на одну большую грозовую тучу.

— Пойдем, Мартин, — прорычал он и неловко отступил от дверного проема.

Мартин, четвертый рабочий, тот Мартин, который все время молчал, который не обмолвился ни словом с тех пор, как я его впервые увидела, сказал бесцветным дерганым голосом:

— Теперь все кончено.

Три слова. Но их оказалось достаточно, чтобы в моем мозгу вспыхнул фейерверк, распространяя огни и искры во всех направлениях.

Этот голос! Я его уже слышала. Но где?

Мой слух никогда не подводил меня в прошлом, и я ожидала, что он не подведет меня и сейчас.

Я мысленно проиграла слова мужчины: «Теперь все кончено».

В глубине моего мозга что-то щелкнуло, и я услышала этот самый голос, говорящий: «Петр Ильич Чайковский… Франц Шуберт… «Лебединое озеро»… «Смерть и дева»…» Тот самый голос, который доносился из спрятанного громкоговорителя в комнате Джослина в Богмор-холле!

Бенсон!

Этот молчаливый рабочий — сторож Джослина! Он был здесь с самого начала и шпионил, когда вскрывали могилу святого Танкреда!

Когда я мельком увидела часть его лица на лестнице, я сразу поняла, что где-то его видела, но не могла вспомнить где. Разумеется, это было здесь, в склепе, где его безмолвное незаметное присутствие в тени не привлекало внимания.

Теперь он уходил из каменного помещения, шаркая следом за своим хозяином.

И как будто чтобы подтвердить то, что я и так знала, Томми сказал:

— Пока, Бенсон.

— Ну что ж, — вмешался епископ. — Я предлагаю продолжать. Уже поздно. Завтра Пасха. У нас осталась лишь пара часов и еще много работы. Пожалуйста, сообщите мне, когда останки извлекут, мистер Гаскинс, и мы приготовим оссуарий.

И он тоже удалился.

Адам забрался на край камня и уселся, болтая ногами в дыре.

Откуда-то снизу раздался грохот дерева, и лестница застучала о каменные края.

— Привет! — окликнул Адам, глядя в дыру. — В могиле кто-то шевелится.

Лестница снова дернулась, и появилось красное лицо, измазанное грязью и удивившееся при виде нас.

Это был сержант Грейвс.

— А вот и вы, шеф, — сказал он инспектору Хьюитту, освещая фонарем путь, по которому пришел сюда. — Этот туннель и правда ведет отсюда на церковное кладбище.

Блестяще, — хотела сказать я, но придержала рот на замке. Очевидно, что вторая ветвь туннеля, та, по которой я не пошла, ведет в настоящую могилу святого Танкреда.

Сержант слез с лестницы и уселся на краю ямы рядом с Адамом, смахивая грязь с одежды.

Инспектор кивнул, его лицо не выражало никаких эмоций. Он не произнес того, что наверняка было у него на уме: что марш-бросок сержанта по туннелю, словно пылесос, наверняка стер все следы грабителей.

Но и следы моей разведки тоже, так что я решила ничего не говорить. Возможно, инспектор вообще не знает о «Сердце Люцифера». И епископ с канцлером тоже.

Однажды я слышала пословицу: «Не буди лихо, пока сидит тихо».

Придержу-ка я язык за зубами. Да не скажет никто и никогда, что Флавия де Люс — болтушка.

Но что это? Инспектор Хьюитт поймал мой взгляд и движением головы в сторону и закатыванием глаз посылал мне послание, ясное, как газетные заголовки. НАВЕРХ, говорило оно. НЕМЕДЛЕННО.

Мы мило прогуливались по длинной траве в задней части кладбища, инспектор и я.

— Твои отпечатки повсюду в этом туннеле, — сказал инспектор, указывая на оживленную гробницу Кассандры Коттлстоун.

Я изобразила удивление и затруднение. Легко заметить, что куча людей носит легкие парусиновые туфли на резиновой подметке.

— Не утруждайся, — добавил он. — У нас есть отпечатки твоих ног в документах. И отпечатки пальцев тоже.

— Что ж, — сказала я. — Это долгая история. В трубу органа угодила летучая мышь, и я пыталась выяснить, как она попала в церковь. Я боялась, что у нее бешенство. Не хотела, чтобы с Фели что-нибудь случилось. Она помолвлена и собирается замуж, знаете ли, и я опасалась…

Я попыталась разыграть спектакль под названием «содрогания и всхлипывания», но не получилось.

Проклятие! Я всегда могла пустить слезу в случае необходимости. Что, черт побери, со мной произошло? Я становлюсь черствее? Вот что значит двенадцать лет?

— Очень похвально, я уверен, — заметил инспектор. — И что ты обнаружила в кроличьей норе?

Поскольку слезы меня подвели, я решила поразить его подробностями.

Я зачастила, и довольно честно:

— Туннель ведет от гробницы Коттлстоун в место, где я обнаружила тело мистера Колликута. Было еще одно ответвление, но я туда не ходила. Есть камень, который можно сдвинуть с помощью железных ручек. Вот как они его туда принесли. Его убили внутри органа и принесли туда либо через гробницу, либо через кладбище и туннель. Судя по отпечаткам ног, которые были там до моих, я подозреваю, что убийца не один человек.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался инспектор.

— Нет, — откровенно солгала я.

Как я могу рассказать ему о мисс Танти, или Безумной Мег, или о Джослине Ридли-Смите, или о миссис Баттл, или даже об Адаме и «Сердце Люцифера»?

Как я уже говорила ранее, надо же дать ему возможность хоть что-то обнаружить самостоятельно. Это честно.

— Флавия…

Я люблю, когда он произносит мое имя.

— Ты должна помнить, что на свободе опасные убийцы.