— Ты сейчас серьезно?

— Серьезней некуда…

— Яра, ты была прекрасна, восхитительна и аппетитна, как булочка с кремом. И я получал кайф уже просто от того, что это была ты.

Булочка с кремом? Видела она, как он уплетает эти самые булочки, так что это точно комплимент. Ладно, пока что ее устроит, а потом она найдет способ поднять уровень своей компетентности в данной сфере. У них же теперь много ночей впереди, правда? И не только ночей… И кстати…

— А что ты там представлял про нас во время тренировок?

— Яра!

И снова смущается. Да сколько можно-то! Все, уже все случилось, запретных тем не осталось, пусть успокаивается.

— Нет, ну мне интересно, — налечь сверху, грудью на грудь. Теперь можно не переживать из-за прикосновений. Любых. И это здорово. — Я хочу знать все в подробностях. И вообще, вдруг мне понравятся твои фантазии, и мы воплотим их в реальности?

Брови вверх, глаза побольше и улыбку как можно более многообещающую.

А он даже не краснеет. Пунцовеет. О-о-о… Вот теперь она точно от него не отстанет.

— Так, Яра, все, угомонись. Теперь нас ждет проза жизни.

— Что? — непонимающе хмурится она.

— Душ. Пойдем. Или, если хочешь, иди первая…

— Нееет, — тянет Яра, — пошли со мной. А то вдруг там такую аппетитную и великолепную меня кто-нибудь съест. А я так и не узнаю, о чем были твои мечты.

— Еще один вопрос, и ты пойдешь одна.

Яра вздыхает и садится на кровати, невинно хлопая ресницами. Вот она — вся такая послушная. А правду она все равно выпытает. Она упертая.

Год назад.

— Гриш, стоп, я больше не могу.

Шест со звонким стуком летит на пол, несколько раз подпрыгивает, прежде чем окончательно успокоиться, и звук эхом разносится по пустому тренировочному залу, в котором они одни. Яра падает спиной на мат, закрывает глаза, дышит тяжело и часто, грудь вздымается и опадает, пот покрывает кожу, угольно черная тонкая прядь волос выбилась из косы и приклеилась к виску, проползла змеей на щеку… Она запрокидывает голову, тянет сначала в одну, потом в другую сторону, разминая шею, потом заводит руки назад, сцепляет ладони в замок и вытягивается в струну. Поясница прогибается над матом…

И всё это не открывая глаз.

А это значит, что он может смотреть на нее сейчас.

Лучше бы он ослеп. Наверное, это единственный способ перестать это делать.

— Прости, я сегодня не в форме, — вздыхает Яра. — Надо было позвонить тебе и отменить тренировку, но думала — справлюсь.

Она заканчивает свою разминку, и дыхание у нее постепенно выравнивается. Капля пота скользит с подбородка вниз по шее, стекает в яремную впадину, а из нее — в разрез майки. Грач не сдерживается: сглатывает и облизывает губы. Он почти уверен, что она это все не специально, потому что и правда выглядит уставшей, но от этого еще хуже.

За те мысли, что сейчас одолевают его, где-то в аду черти уже заранее жгут костер в его честь и подливают масла на раскаленную сковородку. И, видят боги, он это заслужил уже тем, что до сих пор не выколол себе глаза, раз не может отвести их от нее.

Но если единственное, что ему суждено — это смотреть, то почему он не может позволить себе даже этого? Жизнь и так была к нему не особо милостива, так зачем ему было дано еще и такое испытание? Зачем ему послали эту девочку, совсем ребенка даже в свои восемнадцать. Эту девочку, которая слишком доверяет ему. Эту девочку, которая восемь месяцев назад призналась, что любит его. Как будто бы она может знать, что такое любовь.

— Ладно, — говорит Яра, все еще не открывая глаз, — я в душ и домой.

Черт. В штанах тесно. Григорий поспешно отворачивается и идет на выход.

— Инвентарь собери, — хрипловато кидает он. — Я буду в кабинете, если захочешь попрощаться.

И ведь зайдет. Всегда заходит.

Стояк такой, что физически больно. Григорий пытается продышаться, но это мало помогает. Можно, конечно, решить проблему просто, но он знает, чье лицо всплывет перед ним, если он начнет… Нет.

Нет.

И он идет в пустую мужскую раздевалку, раздевается и встает под душ, вывернув кран с холодной водой. Спину сводит судорогой.

Не думать о ней, не думать, не думать…

И постепенно тело подчиняется ему. Так бывает всегда, это всего лишь вопрос времени. Он потратил много лет, добиваясь идеального самоконтроля, и хотя Яра успешно доказала ему, что он так и не достиг поставленной задачи, кое-какие результаты все-таки есть. Главное не думать о том, что в душевой через стенку она совершенно одна, и вода стекает по ее обнаженному телу…

Да чтоб тебя!..

Ему вверили ее, дабы оберегать и защищать, а не тащить в свою жизнь и постель!

Григорий бьет кулаком по кафельной стенке, и плитка трескается, а с костяшек, мешаясь с ледяными струями, на пол струится разбавленная розовая кровь. Он ждет, пока боль не становится слабже, а значит, не такой отрезвляющей, и направляет силу в ладони, залечивая ссадины.

С этим нужно что-то делать, иначе он сойдет с ума. Пусть ее тренирует кто-то другой. Сергей неплох. Он понаблюдает пару тренировок, и если все будет хорошо, то можно будет передать ему ее насовсем.

В груди поднимается и разрастается волна гнева напополам с ревностью. Передать! Что значит «передать»?!

Так, это просто неудачно подобранное слово. Нужно успокоиться. Еще срыва ему тут не хватало. Особенно, на почве похоти. Вот будет хохма.

Грач пытается уесть сам себя посильнее, но все его усилия пропадают даром, потому что это не только похоть, и он это знает. Это болезненное желание защищать, опекать, подарить ей этот чертов мир на блюдечке и себя на нем же вместо бантика. Он ничего не может ей предложить: он стар для нее, без конца пропадает на работе, у него нет нормальной квартиры, зарплата не самая высокая, он не ездит на люксовых иномарках, не катается по заграничным курортам, в общем, не хватает звезд с неба. Что он может дать ей кроме самого себя? Но ведь он сам — это так ничтожно мало…

Он мог бы позаботиться о ней. А могут ли это сделать те сопляки, что вьются вокруг нее, прося о взаимности.

О взаимности… Знает он, о чем они просят. И ее — вот всю ее такую тоненькую и хрупкую словно птичку, которую можно сломать двумя пальцами — ее в чьи-то руки? А вдруг эти руки окажутся недостаточно нежны с ней, недостаточно терпеливы? А если они причинят ей боль? Он может потом сломать их в стольких местах, что ни один целитель не соберет обратно это крошево из костей, но это уже не исправит содеянного. А ведь Яра ранима, как первый весенний цветок, и она прячет это за напускной бравадой и часто показной дерзостью, но он знает, он видел, потому что она всегда честна с ним.

Григорий глубоко дышит, пытаясь унять бурю внутри.

Рано или поздно это все равно случится. Она встретит того, кто сможет добиться ее расположения и доверия. И этому ему она будет дарить свои смех, улыбки и слезы, свои радости и горести, всю себя. А про него она забудет, и это будет к лучшему. И этот кто-то не обязательно окажется последним козлом, как бы сложно это не было признать. Вполне вероятно, что это будет хороший умный парень, вполне ее достойный…

Достойный!.. Как будто бы это возможно: быть достойным ее! Не то чтобы Григорий возвел ее на какой-то пьедестал. Нет. Просто это Яра. Ярое пламя на ветру. И чьи ладони окажутся достаточно крепки, чтобы держать этот огонь, даже обжигаясь? А она умеет обжигать или скорее не умеет контролировать пожар внутри себя, и регулярно оставляет ожоги на себе и на других. На нем, например.

Мы же все все равно останемся друзьями, правда?

Тогда, восемь месяцев назад, когда она перед школьным выпускным решила вдруг заговорить о своих чувствах, он не должен был пойти у нее на поводу. Нужно было прекратить все встречи, порвать все связи раз и навсегда. Но он не смог. Она смотрела так, будто его отказ убьет ее. Ярко серые глаза цвета неба перед бурей. Он летал в этом небе, он знает, какого там. Воздух напоен электричеством, и от каждого вдоха можно задохнуться.