— Перестань, дочь. Это нормально, когда родители стареют, а потом уходят. Я не вечен.

— Но мама говорила…

— Твоя мама всегда преувеличивала мои способности. Это приятно, но, увы, неправда.

Яра испуганно выдохнула.

— Пап…

— Так, — нахмурился Финист. — Я вроде не сказал, что собираюсь в могилу уже завтра. Зато тебе, возможно, полезно будет вспомнить, что все мы смертны. Рано или поздно все закончится. И только тебе решать, чем наполнить свою жизнь. А будешь долго думать и чего-то ждать — ничего не успеешь. Но я не это хотел сказать. Я принял решение. Я подаю в отставку. Нужно уметь вовремя уступать дорогу молодым… Об этом знают твоя мать и мое начальство. Теперь и ты. Гриша сядет на мое место. Он готов.

— А он…

— Нет, ему я еще не говорил. И ты не говори. Вот вернемся, обрадую.

Ого. Сколько новостей разом. И непонятно, как реагировать. Радоваться или грустить? Пугаться или принять спокойно?

— Жизнь что река, Яр. Кажется, что она не меняется, но каждое мгновение на старом месте уже новая вода. Не упускай моменты. А мы с мамой немного поживем здесь. Нам нужно отдохнуть. Захотелось к корням. К земле. Устроим себе отпуск.

— Вы вернетесь?

— Да. Я бы остался, но твоя мама здесь долго не продержится. Будем считать, что мы с ней уехали на летние каникулы. Хорошо? Не горюй. Ты не одна. И Григорий никогда тебя не бросит. Я его знаю. И у него нет никого дороже тебя.

Слезы выступили на глаза. Яра шмыгнула носом. Отец обнял крепче. Он всегда был большой и сильный, а теперь постарел. И это было страшно. Яре раньше казалось, что ее родители будут жить вечно, всегда будут рядом. Так жутко было осознать, что это не так. Но ее отец был прав, пока Гриша с ней, она не одна. Папа вообще во всем был прав. Это она тратила свою жизнь на бессмысленные жалобы и ожидание чего-то непонятного. Так кого в этом винить?

— Что, — вдруг спросил отец. — Так тошно с ним, что совсем невмоготу?

— Нет! — воскликнула Яра. — Нет! Просто обидно. Так обидно, пап. Я ведь люблю его…

— В семье нужно знать о проблемах друг друга и по возможности помогать друг другу. А иначе зачем все это?

— Так и я об этом! Он…

— Ты не дослушала, — осадил отец. — Ты прекрасно знаешь его семью, Яр. Он не умеет так, как ты хочешь. У них так не было. Если тебе это правда важно, научи его по-другому. Знаешь, твоей маме тоже пришлось много чему меня научить.

Это было что-то новое. Это нужно было обдумать. Она никогда не смотрела на их проблему с этой стороны.

Удивительно, но иногда разговоры с папой давали ей больше, чем разговоры с матерью. Может быть, потому что он был проще и говорил прямее, не боясь задеть или уязвить. Финист не был отцом года: взрывной, порывистый, эмоциональный, — в юности Яру удивляло, как мать с ним живет, а когда она сошлась с Гришей, стало интересно, как мама с ним управляется. Папа не играл с ней в детстве, не водил на прогулки, и вообще она видела его редко. Но когда она стала постарше, выяснилось, что он готов слушать и говорить. И это было невероятно ценно. У ее отца внезапно оказался богатейший жизненный опыт, который она до сих пор не могла оценить в полной мере. Из него можно было черпать мудрость как из колодца. Правда, сохранялась опасность захлебнуться от переизбытка откровений. Нет, определенно, что его, что маму Яра предпочитала дозировать.

— А знаешь, дочь, — неожиданно задумчиво позвал Финист. — Когда мы с твоей матерью оказались в новом мире, у меня совсем не было времени, чтобы с ней куда-то ходить. Но я как-то пришел домой, а ее нет. Потом снова пришел, а ее опять нет. И так раз за разом. И я понял: если у меня не найдется времени на нее, найдется у кого-нибудь другого. Пусто место свято не бывает.

— О чем ты? — ошеломленно переспросила Яра.

— О том самом, — улыбнулся отец. — Дай ему поревновать. А то и правда, смотри-ка, расслабился. Будто не найдется желающих на мою дочь. Ты интересная, умная, красивая. И я не зря назвал тебя Ярославой. Не забывай об этом. Гори. Ты Соколова, а это чего-то да стоит.

— Я Черных, пап.

— Глупости. Будто достаточно сменить фамилию, чтобы стать новым человеком. Будь ты Черных, сидела бы дома, рожала ему детей, варила борщи и была счастлива. Вон, как Несмеяна.

Яру передернуло, и отец рассмеялся.

— А говоришь — Черных. Нет, Яр, ты Соколова, тебе досталась наша с матерью любовь к свободе и к жизни. Она кипит в тебе и не дает сидеть на месте. Дай ей выход. Будто я не знаю, какого это — оставаться на земле, когда хочется в небо. Чтобы сидеть на цепи и не сойти с ума, нужно очень хорошо понимать, ради чего сидишь, и принимать это. Знать, что полученное важнее жертвы. А если не важнее… Нет смысла отравлять себе жизнь просто так. Да Грише это и не нужно. Поверь мне. Он хочет, чтобы ты была счастлива. Но невозможно все время делать кого-то счастливым. Ты сама должна.

Яра кивнула.

Отец обвел взглядом луг от края до края.

— Завтра поутру пойдем косить, — решил он. — Все вместе. Ладно, надо возвращаться, а то потеряют еще нас, мать напугаем, не надо этого.

— Пап, — тихо позвала Яра, — а я справлюсь?

Отец фыркнул.

— Что за вопрос? Разумеется, справишься. Если захочешь, конечно.

Ответ был не тот, который Яра хотела услышать, но отец был прав: она была взрослой женщиной, и пора было перестать перекладывать ответственность за себя и свою жизнь на Гришу, на случай, на Вселенную…

— Пап, я люблю тебя.

— И я тебя, доченька. Очень сильно. Так хотел дочь, и думал, не будет… Но судьба порой делает нам подарки, которых мы уже и не ждем.

Ночь Яра, как и планировала, провела с мужем на сеновале. Пахло сеном, стрекотали сверчки за сараем. Темно было, хоть глаз выколи. Циновка, которую они бросили на сноп, была жесткой и терла кожу. То тут, то там раздавались шорохи. Но все равно было упоительно хорошо тяжело дышать в этой темноте и ловить губами Гришино дыхание, искать друг друга на ощупь, временами промахиваясь и целуя не туда, глушить стоны, кусая губы, слышать приглушенный смех и смеяться в ответ. Ей хотелось его любить, она и любила и получала так много в ответ.

— Выйду на пенсию — заведем дачу, — пробормотал Григорий, когда они уже засыпали, поудобнее устроившись в объятиях друг друга.

«А и заведем», — подумала Яра.

В этот момент ей очень хотелось, чтобы он был счастлив.

А утром с первой зарей вышли со двора, прихватив косы, и всей семьей направились на косьбу. На лугу выстроились клином на расстоянии взмаха косы. И Яра вдруг ясно вспомнила, как отец учил ее косить, когда ей было лет шесть. У нее ничего не получалось, а он говорил, что сразу ничего не дается, и до всего стоящего нужно дойти трудом. Она злилась тогда. Хотелось, чтобы вышло сразу, притом как у него и у братьев. Как у мамы, в конце концов. Отец подгонял и не давал все бросить. И почему ей вечно нужен кто-то, кто будет стоять за спиной и подталкивать? Но ведь он оказался прав, и она научилась.

По чистому голубому небу носились стрижи, и высилось недавно вставшее солнце, залившее луг теплом, и Яре казалось, она слышит биение сердец своих родителей и каждого из братьев, и старших детей Ярослава, и того, кто шел за ее плечом, страхуя. Того, кого она звала мужем. И не нужно ей было в этот момент ничего другого. Только мерные синхронные широкие взмахи кос, и свежесть утреннего воздуха перемешанного с жидким золотом солнечного света, и возможность идти вперед и знать, что она окружена семьей, что каждый из них готов подставить плечо, что они дышат сейчас в унисон, и что тот, кого она любит — делит с ней этот момент.

И сейчас она готова была перевернуть всю свою жизнь. Главным было вынести эту решимость и сохранить ее, не расплескав. Но Яра верила, что в этот раз она сможет.

— Не жалеешь, что не сказал? — спросила Яра, когда молчание, повисшее между ними в такси, затянулось.