Мы поклонились друг другу и отошли на обусловленное расстояние.

— Начинайте, господа, — сказали секунданты и мы вошли в лес.

Прячась за стволами деревьев, я напряженно вглядывался в темноту, стараясь увидеть фигуру противника. Вскоре мне почудилось впереди какое-то движение и я вскинул штуцер, прицеливаясь перед собой.

— Эй, трусливый кусок дерьма! — крикнул Буринов. — Ты долго будешь прятаться за деревьями? Я стою здесь, почти на открытом пространстве. Если хочешь, попробуй в меня попасть!

Я продолжал всматриваться в темноту, но никого не заметил.

— Мне что, подойти поближе, отобрать оружие и отхлестать тебя по заднице? — продолжал кричать мой соперник.

Я перебежал от одного ствола к другому, потом к еще и еще. Осторожно высунул голову, пытаясь разглядеть противника.

Впереди бахнул выстрел и вспыхнула ослепительная вспышка. В ствол дерева вонзилась пуля и мое лицо обдало щепками. Я успел заметить фигуру человека возле дерева и выше густого кустарника. Буринов обманывал меня, говоря, что находится на открытом пространстве.

Я вскинул штуцер, но не стал стрелять. Я хотел выстрелить наверняка. Времени у меня предостаточно. Чтобы зарядить ружье, Буринову понадобится около минуты.

Выйдя из-за дерева, я пошел вперед, выискивая противника стволом. Наконец, я увидел впереди его фигуру, прицелился и хотел выстрелить, но его снова озарила вспышка. Я почувствовал толчок в боку.

Звук второго выстрела моего соперника отличался от первого. Судя по всему, он выстрелил из небольшого пистолета. Разве второе оружие упоминалось в условиях поединка?

— Я зацепил вас, мой друг, — торжествующе сказал Буринов и двинулся ко мне.

Я постарался удержаться на ногах, несмотря на боль в нижней части тела. Прицелился и выстрелил в четко заметную фигуру противника. Он повалился назад и дико закричал. Я опустился на одно колено, чувствуя, как по ноге течёт кровь и оперся рукой о ствол штуцера, воткнув его прикладом в землю.

Буринов захрипел и умолк. Я услышал, как в лесу кричат секунданты, разыскивая нас и просят не стрелять.

— Здесь! — крикнул я. — Мы здесь!

Почти весь дальнейший путь к Оренбургу я провел в горизонтальном положении. Пистолетная пуля угодила мне в бок, чуть выше пояса и застряла в теле. Пояс с амуницией сыграл роль бронежилета и смягчил удар. Это мне еще повезло, что пуля не задела патроны для штуцера.

Операцию по извлечению пули провел местный лекарь в ту же ночь, естественно, без анестезии. Удовольствие, должен признаться, не из приятных. Впрочем, рука у эскулапа оказалась легкая, швы он наложил грамотно и дальше я поехал уже в отдельной повозке, скрипя зубами на ухабах.

Хотя, грех жаловаться, Буринову повезло гораздо меньше. Тем же утром его похоронили на кладбище близ Вышнего Волочка. Моя пуля разворотила ему грудь. Я оплатил расходы на погребение, а секундант моего противника остался, чтобы соблюсти все формальности и проводить покойного в последний путь. Мы же выехали на рассвете и поначалу, пока дорога не стала слишком тряской, я успел забыться болезненным сном.

История эта, к счастью, не подняла столько шумихи, как я ожидал. Суворов той же ночью пришел в сознание и чувствовал себя гораздо лучше, только болела голова. Он связывал недомогание с тем, что не отслужил молебен по выезду из Санкт-Петербурга и обещал Всевышнему, что обязательно посетит церковь и попросит священника освятить поход уже в самом Оренбурге. Буринова он не знал и побранил меня больше для острастки, сказав, что мне повезло, что эта история не произошла в столице, иначе полиция заинтересовалась бы мной и выяснила, что я вовсе не приезжий виконт из Сан-Доминго. В остальном же все осталось по-прежнему, только адъютанты Суворова и казаки стали обращаться теперь ко мне с большим почтением, нежели раньше, когда признавали меня за обычного кабинетного ученого.

Хотя нет, были люди, для которых случившееся не прошло даром. Граф Симонов и Ольга оказались потрясены смертью Буринова. Девушка была не готова к тому, чтобы проснуться после утомительного дня, проведенного в дороге и обнаружить, что один ее ухажер валяется раненый, а второй убит наповал. Граф, как человек военный, вроде бы не должен беспокоиться по поводу таких вещей, но надо учитывать, что он был уже преклонного возраста и отвык от внезапной насильственной смерти знакомых.

— Будь я помладше, молодой человек, я бы сам вызвал вас на поединок и проткнул, как куропатку, — сказал граф, навестив меня на ложе страданий. — Вы отдаете себе отчет, что скомпрометировали мою дочь этой дуэлью?

— Уверяю вас, ваше сиятельство, у нас и в мыслях не было задеть вас, — прохрипел я, лежа в повозке. — Мы поспорили из-за сущего пустяка, по поводу карточной игры.

— Ладно, выздоравливайте, — сказал граф. — Надеюсь, вы понимаете, что имя моей дочери не должно прозвучать в связи с этим происшествием.

Сама Ольга пришла навестить меня только вечером, когда мы, двигаясь с прежней бешеной скоростью и не останавливаясь, проехали Москву. Я воспользовался тем, что на более-менее ровных московских улицах повозка не тряслась так сильно и уснул. Город поэтому мне посмотреть не удалось, хотя казаки потом рассказывали, что я ничего не упустил, так как после наступления темноты обер-полицмейстер Эртель требовал соблюдать комендантский час. Улицы пустели, всюду ходили патрули и арестовывали нарушителей порядка. Нашу экспедицию спасло только собственноручно писанное указание императора «оказывать содействие и не чинить никаких препятствий подателю сего документа», которым также запасся Суворов.

На ночь мы остановились в каком-то поселении, названия которого мне никто не удосужился сообщить. Впрочем, меня это особо не интересовало. Рана болела немилосердно, вдобавок у меня начался жар. Суворов заходил узнать, не оставить ли меня здесь лечиться, так как вскоре мы должны были ехать дальше, но я категорически отказался. Также я отказался от ужина и просто хотел немного поспать.

Довольно равнодушно я подумал о том, что если у меня пойдет заражение, то я не смогу отыскать антибиотики, чтобы его остановить, а значит, вполне могу скончаться в самом начале похода. Разбудило меня нежное прикосновение теплых ручек к лицу и груди. Я открыл глаза и увидел Ольгу, склонившуюся надо мной.

— Вы знаете, что вы сущий негодяй, да еще и лютый зверь, к тому же? — спросила девушка, с жалостью глядя на меня. — Из одной только чудовищной ревности вы лишили жизни моего верного приятеля, к которому, поверьте, я не питала никаких чувств, кроме дружеских.

— Вы тут совсем не причем, — радостно ответил я, чувствуя, как при виде нее мой жар бесследно отступает. — Мы поспорили из-за карточного выигрыша.

— Ох, бросьте, неужели вы хотите сказать, что сражались не из-за меня? — чуточку лукаво спросила Ольга. — А я-то думала, что у меня наконец-то появился свой отважный рыцарь без страха и упрека.

— А вот в этом можете не сомневаться, — прошептал я. — Дайте мне только встать на ноги и я уберегу вас от любой опасности.

При всей пафосности этих слов я вынужден был признать, что в сущности, даже и теперь, в двадцать первом веке, мы, мужчины и женщины, разговариваем на те же самые темы рыцарства и любви. Только если во времена Павла еще ценились крепкая рука и острая шпага, то ныне защиту предоставляет толстый кошелек и гибкий ум.

В соседнем помещении послышались голоса и Ольга, оглянувшись, заторопилась к выходу. Впрочем, перед уходом она наклонилась и поцеловала меня в губы, тихонько сказав:

— Поднимайтесь быстрее, буду ждать с нетерпением.

Вскоре мы поехали дальше. Как уже и говорилось, большую часть поездки до Оренбурга я провел в лежачем положении, при этом еще и разбитый лихорадкой. От вечной тряски швы расходились два раза, пока рана, в конце концов, не зажила. Ольга ухаживала за мной с большой самоотверженностью, заслужив мою вечную признательность. Я смог сесть на коня только, когда мы въехали в Оренбургскую губернию.