— Гимараеш, — неожиданно сказал доктор, подняв голову. — Как ты считаешь, я много говорю?

— Наоборот, сеньор, — заверил я его. — Я думаю, что вы говорите слишком мало.

Доктор удовлетворенно кивнул и вновь углубился в чтение.

Да, я действительно так думаю. Доктор Монардес вообще не отличается многословием. Я тоже не особенно разговорчив. Именно это, как я считаю, и делает нас подходящими друг другу. Хотя я, возможно, предпочел бы компанию Васко да Герейры, который не переставал рассказывать небылицы и напоролся на тот самый гвоздь, на который я недавно положил руку. Господи помилуй, да твоя жизнь постоянно висит на волоске… А некоторые думают, что они ею рискуют…

— Ну, как вам эта книга, сеньор? — спросил я доктора Монардеса, проходя мимо него.

— А, эта намного лучше, — охотно ответил он. — Это римлянин Эпиктет.

— Терпеть не могу тех, кто жалуется. Помни, что дверь открыта. Если тебе не нравится, удались, а если остаешься, то не сетуй.

— Не совсем так, но смысл тот же, — доктор не мог скрыть своего удивления. — Дверь открыта и все такое прочее… Надо же…

Он считает меня почти неграмотным, но он ошибается. Считает, что я — глупый невежа, как все португальцы, но это не соответствует действительности. Я намного умнее многих португальцев. Именно так. И ироничные улыбки тут неуместны.

Я кивнул доктору и направился к нашей каюте.

Когда обогнешь мыс Сан Висенте, начинается Испания. «Игиена» несется по синим волнам — вперед, вперед «Игиена»! День солнечный, небо ясное. Волны ласково плещутся о борт судна. Ветер надувает паруса. Мимо проплывают пляжи, небольшие рощицы и скалы. И так по всему южному побережью. Коста дель Соль, Коста-де-ла-Лус…

Высоко в небе летают альбатросы, тезки нашего главнокомандующего дюкаде Альбы. Они направляются из Коста-де-ла-Лус в Коста дель Соль. Коста-де-ла-Лус находится с этой стороны, со стороны Кадиса, а наверху — Севилья, повернутая к океану. Коста дель Соль — с другой стороны, со стороны Малаги и Гренады, и смотрит на Средиземное море, которое древние римляне называли Mare Nostrum. Это два сине-зеленых глаза на смуглом лице Испании. Кстати, надо отметить, что Испания слегка страдает от косоглазия. Повернувшись через Андалусию на юг, она одним глазом смотрит на запад, на океан и Америки — это Коста-де-ла-Лус, а другим глазом созерцает Средиземное море и Европу на востоке — это Коста дель Соль. Солнце освещает обе Косты. И пока наша каравелла, как говорится, «вспарывает волны», «глаз» перед нами постоянно меняет свой цвет — из синего становится зеленым и наоборот. Пелетье дю Ман, где ты, чтобы все это описать?!

«L’Amour des amours» — Коста-де-ла-Лус. Длинная полоска побережья, словно скелет громадной рыбы, удивляет своей белизной, над которой в небе кружат птицы. Это низкие скалы из белого известняка с песчаными островками, побелевшими из-за ракушек и палящего солнца. Позади — низкие холмы с разбросанными на них редкими оливковыми деревьями, рыбацкими селеньями и одинаковыми домиками с плоскими крышами… И снова бесконечный берег с низкими серыми скалами, зеленые рощи и белые, как соль, пляжи. А вдали, куда ветер гонит наш корабль, — Кадис. Он открывается перед нами в самом центре Коста-де-ла-Лус — Пелетье, слушай! — открывается, словно мякоть арбуза с косточками-кораблями, людьми и домами, сочная и сладкая мякоть, словно капля дикого сердца природы.

Спустя месяц после нашего возвращения в Севилью я отправился в Театр Марии Иммакулаты за Хесусом (он подрабатывает там в свободное время). Мне он понадобился, чтобы отвезти нас с доктором к больному в Пиньян, черт бы его побрал. Но каково же было мое удивление, когда я, еще только входя в театр, услышал неподражаемый громовой голос:

— Энрике, Хесус, принесите ведро!

Я повернулся в ту сторону, откуда шел голос, и увидел… кого бы вы думали? Странный наряд — пышный и, вместе с тем, видимо, дешевый, напряженное, слегка наклоненное вперед тело, руки, впившиеся в спинку стула, слегка озабоченное выражение лица — да это же Лопе! Я никогда его раньше не видел, но вряд ли ошибся.

— Лопе, — говорю, — это ты?

Все так обращаются к Лопе — по имени и не называя себя. И он так же разговаривает с людьми, и точно так же не представляется. Но тем не менее, все его знают.

— А кто же еще? — громогласно отвечает он, скользнув по мне взглядом. — Или, может, я похож на Святую Агнессу? Хесус, ты что скажешь?

Наш кучер Хесус, который, как я понимаю, играет роль крестьянина с ведром, пожимает плечами:

— Я скажу: Святые угодники, моя жена отказалась стирать.

— Немножко живее, — гремит Лопе.

— Святые угодники, — Хесус молитвенно складывает руки, обращаясь к небесам, — моя жена больна, она отказалась стирать!

— Мертва! — выкрикивает Лопе.

— Святые угодники, — повторяет Хесус, — моя жена мертва, она отказалась стирать!

— Вот теперь хорошо. Запиши это, — говорит Лопе кому-то в сторону. — Потом обкатаем.

Там, в темноте, сидит его помощник, который записывает реплики.

— Лопе, — выкрикиваю я (потому что здесь все кричат), — что ты делал в Англии?

— Я никогда не был в Англии. Был где-то рядом, — отвечает он мне. Наверное, он имеет в виду свое возвращение с армадой, когда им пришлось обойти весь британский остров.

— Да ладно, будешь мне рассказывать! — заявляю я.

Читатель должен знать, что меня трудно провести, так как я отношусь ко всему скептически и не лишен проницательности. Очень трудно.

Лопе наверняка это почувствовал, потому что ничего не ответил, лишь пожал плечами.

— Хесус, — выкрикнул он, — толкни ведро ногой и зарыдай!

Хесус толкнул ногой ведро и завыл, как койот.

Лопе одной рукой отряхнул рубашку, а другой вытер лоб.

— Идиоты, кто вам велел налить в ведро воды? — выкрикнул он.

— Энрике, — тут же ответил Хесус.

— Лопе, — продолжаю я, — ты должен написать что-то про Англию.

— Возможно, — отвечает Лопе. — Завтра. Завтра я напишу пьесу про Англию.

— А та, которая о Марии де Бланка, сеньор? — спрашивает его помощник.

— Ну, значит послезавтра, — Лопе впервые смотрит на меня. — Послезавтра напишу пьесу про Англию.

— Лопе, — обращаюсь к нему. — Мне нужен Хесус.

— Можешь его забирать, — разрешает он.

Спускаясь со сцены, Хесус споткнулся, но сумел сохранить равновесие.

Правда, он что-то сказал при этом, но я не стану записывать.

— А что… — продолжает он говорить, но я не слышу его из-за громовых раскатов голоса Лопе. Жестом предлагаю ему выйти на улицу. Снаружи солнце ласково касается моего лица. Уличный шум напоминает журчание водного потока. Я вздыхаю.

— Нужно поехать в Пиньян, Хесус, — говорю я.

Он снова произносит нечто такое, что я не стану записывать. Я молча пожимаю плечами, и мы отправляемся к большому белому дому доктора Монардеса. А точнее, к тому дому, где он сейчас находится. Какой-то идиот идет впереди нас, постоянно путаясь под ногами.

— Эй ты, козел, — говорю я ему, — не путайся под ногами!

Тот попытался было что-то ответить, но вмешался Хесус, который снова произнес такое, что не стоит записывать. Если кто-нибудь вдруг решит написать сочинение, в котором употребит все слова, используемые жителями Севильи, то полкниги, несомненно, будет состоять из многоточий.

Идиот отошел в сторону, продолжая бормотать что-то себе под нос.

Мы с Хесусом продолжаем путь. Солнце нежно ласкает нас своими лучами, согревая кровь.

— Хесус, — говорю я, — а теперь скажи еще что-нибудь.

— Что мне сказать… — и следует новая тирада.

Увы, спасения нет.

Доктор Монардес ждет нас у калитки, ведущей во двор. Рядом с ним много детей, которых он угощает конфетами. Завидев нас, он прогоняет детей, замахнувшись тростью и говоря: «Пошли, пошли, у меня дела. Некогда мне с вами ерундой заниматься». Эту трость доктор использует скорее для красоты и пущей важности, а не для чего-либо другого.