— Мне тогда в голову не пришло, — уныло ответил я.

— Да, ты об этом не подумал, — согласился доктор Монардес.

— Я думал его просто вышвырнуть, — сказал я, немного помолчав.

— И это можно было сделать, — покачал головой доктор, — но как-то по-другому. Тебе нужно было не только делать вид, что Дувара не существует, но убедить крестьян, что ему нельзя верить. Абсолютно ни в чем. Так что, когда он начал бы им внушать, что «пищевой» табак — никакой не пищевой, а самый что ни на есть обычный табак из Тринидада, который каждый может приобрести в севильском порту, они бы ему не поверили. Но тогда тебе понадобилось бы заниматься и родами животных, и всеми теми вещами, которые ты доверил делать Дувару. Нужно было его отстранить от всего, не давать ему никаких шансов и никакого пространства для работы. Например, я поступил бы так с доктором Бартолло, если бы это вообще было возможно. К сожалению, невозможно. Уж не думаешь ли ты, что мне непременно надо читать лекции в Университете или трижды в неделю работать в Больнице милосердия? От подобной деятельности еще никто не разбогател. За три-четыре дня я получаю от своих клиентов намного больше. Но если я где-то в чем-то участвую, то там нет места доктору Бартолло. Именно так и делаются подобные дела.

Я молча кивал.

— Спасибо, сеньор, — сказал я спустя немного времени и поднялся. — Ваш совет, как всегда, был для меня очень ценен.

— Если бы и я мог сказать то же самое, — засмеялся доктор и тоже поднялся. — Поехали со мной, и осмотрим донью Марию Эрменсию. Ту девицу, помнишь, с неприятным запахом изо рта. Оказывается, она уже беременна.

— Ну да! — воскликнул я. — Вот это новость! А словно вчера было…

— Время летит, — ответил доктор. Позднее, когда мы уже выходили из его кабинета, он сказал: — Оставь ты этих животных, Гимараеш. На что они тебе сдались? Фекалии, удобрения, тупые крестьяне… Зачем? Нет никакого смысла заниматься низшими видами, если ты можешь лечить высший вид животного мира…

— Но ведь я зарабатывал, сеньор, — ответил я.

— Да, конечно, — сказал доктор Монардес, надевая перед зеркалом шляпу. — Но если ты хотел стать торговцем, то нужно было обучаться у Эспиносы, а не у меня. А он бы тебя в ученики не взял.

И это тоже правда. Но в следующие несколько дней я продолжал думать, как мне поступить. Нет, мои мысли были не о Дуваре — доктор Монардес сумел просветить меня в этом плане, а о ветеринарной медицине вообще. О «пищевом» табаке можно было забыть — он навсегда перешел к сеньору Эспиносе, но все-таки казалось, что и у меня оставался шанс… В конце концов я решил отступиться. Разумеется, я мог бы продолжить лечить животных. Как говорится, для всех есть место под солнцем. Вопрос в том, какое это место. Я испытывал тягостное чувство. Мир вдруг сузился, словно источник, который закрыли большим камнем, и из-под него еле просачивался тонкий ручеек. Вокруг тебя тысячи невидимых стен, некоторые пути вообще закрыты, запрещены, и только немногими ты можешь воспользоваться. Ты должен быть очень сообразительным, сильным, решительным, порой даже безрассудным, чтобы суметь отодвинуть камень, лежащий у тебя на пути. И нет никакой уверенности, что ты сможешь это сделать. Легче разбить о камень голову, поскольку источник постоянно охраняют. Там и люди Эспиносы, и тот самый капитан Альварес, дюк де Леон с друзьями, даже Ринкон там. У тебя не остается шансов. Никаких. Ты можешь пройти, если они тебя пропустят. А зачем им тебя пускать? Для этого должна быть какая-то очень веская причина…

На следующей неделе мы отправились с доктором в Утреру и проехали через Дос-Эрманас. День был жарким, солнечным, на холмах вдоль дороги паслись стада животных — главным образом, свиней, но также и коров, иногда попадались белые кудрявые овцы, ослы, кони, буйволы, которых охраняли собаки. Животные. Мне вдруг стало грустно. Я высунул голову из окна кареты, глаза наполнились слезами. Животные добрые, особенно, если смотреть на них издалека. Мне пришло в голову, что после фокусов с табаком, которые я показывал в трактирах, они были моим первым серьезным коммерческим начинанием. Причем очень серьезным. Я был, что называется, на пороге успеха. Животные могли бы сделать меня богатым. Они не только кормят тебя, но и обеспечивают пищу для многих других. Бессердечные люди безжалостно пользуются ими и кормят лишь для того, чтобы потом употребить в пищу более упитанными. Словно тысячеголовый, тысячерукий хищник. А животные мирно себе пасутся на полянах, слегка покачивая головами и глядя огромными, ничего не понимающими и добрыми глазами. Интересно, что бы сказал о них Пелетье? Что бы он мог сказать, если бы в жаркий, солнечный день проехал под южным небом Андалусии через зеленые поля с кроткими (в большинстве своем) пасущимися животными? Вот карета уносит его все дальше и дальше на юг, и животные постепенно теряются из виду… «Прощайте, животные!» — вот что он бы сказал. Добрые, кроткие животные, прощайте! Храни вас Господь! Только он может вас уберечь…

У Луизы, шестнадцатилетней девушки из Севильи, вся шея сзади была покрыта незаживающими струпьями. Ее родители вызвали нас, чтобы мы помогли ей излечиться. У девушки были длинные волосы, так что струпья не были видны и не причиняли ей боли, если только на них не надавливать. По этой причине их никогда не лечили. Ее родители говорили, что струпья у девушки с детства. Недавно, однако, образовался еще один, и девушка решила вылечиться. Разумеется, для нас это не было проблемой, так как при помощи табака струпья легко лечатся. Я находился у нее в доме до тех пор, пока доктор натирал струпья табаком. Потом я был послан проверить, как себя чувствует больной, которого доктор лечил от болей в пояснице. В дом Луизы я вернулся примерно спустя час, и то, что я там застал, буквально ошарашило меня. Девушка вела себя неадекватно. Почти сразу после моего прихода она горько расплакалась, словно ее должны были повесить, и, как видно, причиной слез был я.

— Давай-ка выйдем, — предложил доктор, беря меня под локоть и кивнул матери Луизы, которая осталась в комнате вместе с младшим братом девушки (ее отец к тому времени ушел по делам). — Ты, вероятно, чем-то расстроил Луизу, — сообщил доктор уже во дворе, с удовольствием закуривая сигариллу.

— Но, сеньор, я ничего не делал. Я вообще с ней не знаком. Вижу ее первый раз в жизни (это было чистой правдой).

— Я знаю, — кивнул доктор. — Она немного не в себе. Ведет себя, как ненормальная.

— Девчонка, наверное, в кого-то влюбилась. В этом возрасте такое часто бывает.

— Не уверен, — возразил доктор. — Ее родители ничего не знают.

— А как они поймут, если она в кого-то влюбилась?

— Еще как поймут! — воскликнул доктор. — Не забывай, у меня самого две дочери.

— Тогда почему она ведет себя, как ненормальная?

— Это все от табака, — ответил доктор.

— Но что такого вы с ней сделали, сеньор? Много табака использовали, или что?

— Да ничего особенного, — ответил доктор. — Просто табак оказывает на молодых девушек плохое действие, причем виноват не табак, виновата сама природа. Она довлеет над молодыми девушками. И все это в своих целях. Природа мечется в их телах, подобно шустрой змейке в воде. Страшное дело, я знаю это по собственным дочерям. Девушки постоянно выглядят слегка помешанными, они как будто не в себе. И все из-за природы. А если прибавить немного табака, получится гремучая смесь. Когда выйдут замуж и у них появятся дети, они понемногу начнут приходить в себя, и природа оставит их в покое.

— Потому что тогда она уже сделает свое дело, — предположил я.

— Да, что-то вроде того, — кивнул доктор и зашелся в мучительном кашле, который появился у него в недавнее время.

— Уж не простыли ли вы, сеньор? — участливо спросил я.

— Нет, — ответил он. — Я думаю, это от табака.

— От табака? — удивился я.

Доктор утвердительно кивнул, бросил тлеющую сигариллу и вновь закашлялся.