— Что, тяжко? — покосилась на него Гончая.

— Временами.

— Рвется на волю?

— Иногда. Особенно ночью.

— Ничего. Привыкнешь.

Стрегон снова промолчал, упорно изучая землю под ногами.

Волк из него, как признавали даже золотые, получился на редкость крупным и свирепым. С другой стороны, раньше эльфы не привлекали в охотники полукровок, так что, быть может, дело объяснялось происхождением. Как и умение Стрегона закрывать разум от остальной стаи, как сила и вспыльчивость, которую он лишь недавно научился контролировать. А также белая шкура, почти человеческие глаза и абсолютная нетерпимость чужих приказов.

Лакр, посмеиваясь, частенько намекал побратиму, что это, дескать, заслуги в братстве сказались. Мол, привык быть вожаком. Во всем. Вот и здесь это наружу вылезло. Но Стрегон чувствовал, что в словах рыжего была лишь доля правды. А в действительности с ним происходило нечто странное: волк внутри его оказался разумен. На редкость силен, упрям и почему-то с первых минут своей жизни настойчиво пытался одержать верх. Куда-то рвался, спешил, злился. Более того, какое-то время назад Стрегону даже показалось, что свирепый зверь вполне осознанно старается его уничтожить.

Он говорил на эту тему со своими новыми братьями. Не раз беседовал с владыками, со старшими, даже с Широм. Однако перевертыши утверждали, что внутренний волк хоть и силен, но все же достаточно мудр, чтобы понимать, что без человека не проживет и дня. Они нашли способ договориться со своими зверьми. А Шир припомнил, что и сам когда-то испытывал похожие трудности. Но даже в самый черный день его зверь не пытался убить в себе человека, тогда как со Стрегоном возникла проблема: его волк никак не желал смиряться, не шел на компромиссы и настойчиво рвался на волю, словно не понимал, что не может существовать в одиночку. Более того, в миг обращения, когда сознание наемника раздвоилось, человек в нем едва не потерял себя. С огромным трудом он удержал память о том, что было раньше. С немалым усилием вспомнил о братстве, Проклятом лесе, о хозяине и… конечно же о Белке.

Стрегон полагал, что именно память о ней помогла ему не поддаться инстинктам и дала силы выдержать первый, самый страшный удар неожиданно проснувшегося зверя. Эта память спасла ему жизнь. Подарила единственную опору, в которой он в самый первый миг так нуждался. Она же стойко хранила его на протяжении долгих недель, когда такие же атаки повторялись с завидным постоянством. Когда взбешенный неудачами волк раз за разом пробовал человека на прочность.

Однако Стрегон выдержал. А за прошедшие годы даже научился ладить со своей второй половинкой, хотя до сих пор не мог с уверенностью заявить, что наконец нашел с ней общий язык. Было похоже, что зверь смирился с унизительным положением, признал за человеком какую-то силу. Однако стоило дать слабину, как он забывал о перемирии, и все начиналось по новой.

Пока Стрегону везло. Всякий раз после охоты он все-таки возвращался в прежнее тело. Однако сколько это будет продолжаться, он не знал. И не знал, как долго сможет противиться безудержному зову своего второго «я». Как выяснилось, зверь внутри его все еще набирал силу. Вроде пять лет прошло, и процесс, по заверениям Шира, должен был замедлиться. Но этого почему-то не случилось, и Стрегон отчетливо видел, что волк с каждым днем становился чуточку сильнее. С каждой ночью все увереннее поднимался на лапы, все требовательнее подходил к опасной границе трансформации. И все внимательнее изучал окружающий мир, делая выводы, набираясь опыта и становясь более опасным.

За последние месяцы Стрегон не раз ощущал в себе его присутствие даже посреди бела дня. Не раз слышал внутри раздраженный или недовольный рык. И с холодком чувствовал, что хитрая бестия просто избрала другую тактику, раз за разом подбираясь все ближе и явственнее, все настойчивее выглядывая через его пожелтевшие зрачки.

Вот и сегодня в зале он едва не перекинулся. А когда все закончилось, пришел на этот утес. Пришел с нетерпением, со смутной надеждой. Не слишком понимая, почему вопреки рассказам побратимов совершенно не чувствует того, что должен был испытывать, находясь рядом с неумолимым, раздраженным, откровенно недовольным вожаком.

Удивительно, но ему не хотелось упасть на брюхо или униженно вымаливать прощение, подворачивать беззащитное горло или воевать за лидерство в стае. Сейчас ему просто было тоскливо. Но причину этого состояния Стрегон не мог понять. За исключением того, что сейчас в нем бурлили чувства очнувшегося ото сна волка. Его боль. Его тревога. Его стремление быть услышанным. Именно они привели его сегодня сюда, к Белке. И именно он зачем-то искал ее этой ночью.

— Эй, ты чего? — тихо спросила Белка, когда Стрегон вдруг обхватил голову руками и сгорбился, словно внутренний зверь рвал его на части. — Стрегон, тебе плохо?

— Не знаю, — устало выдохнул он. — Не знаю… ничего уже не понимаю…

— Все равно скажи, — как можно мягче попросила Гончая. — Ты ведь для этого пришел? Что тебя гложет?

Стрегон прерывисто вздохнул и неожиданно почувствовал, как внутри взволнованно шевельнулся волк, но вместе с тем почему-то прекратил рваться. Почему-то застыл, больше не делая попыток причинить боль. Только таращил изнутри крупные желтые глаза, беспокойно царапал душу когтистой лапой и тяжело дышал, впервые за пять лет отчетливо поняв, что не может обойтись без человека.

— Я… честно говоря, не знаю, с чего начать, — признался Стрегон и тут же ощутил требовательный толчок изнутри. — Так много всего… так смутно… неопределенно…

— Ты помнишь инициацию? — осторожно уточнила Белка.

— Нет. Вернее, не всю.

— А что именно помнишь?

Волк вдруг отступил, окончательно успокоившись, и Стрегон принял это за добрый знак.

— Я помню боль, — послушно припомнил перевертыш свои первые впечатления от ритуала. — Яркий свет. Страх.

— Чего ты боялся?

— Не знаю. Мне показалось, я умер… а потом почему-то снова воскрес.

— Хорошо, — беззвучно прошептала Гончая. — Хорошо, что только это.

— Еще я помню крик, — снова вздохнул Стрегон, и она едва заметно вздрогнула. — А за ним — боль, будто меня ударили в самое сердце. И пустоту внутри… огонь… снова боль, словно там все оказалось выжжено дотла… хотя снаружи вроде бы шел настоящий ливень.

Белка вздрогнула во второй раз.

— А потом? — спросила едва слышно, будто боясь услышать ответ, но перевертыш лишь покачал головой.

— Это все, Бел. Потом я очнулся в своем новом доме самим собой и услышал, как Шир сказал, что я теперь в стае. Что со мной было? — не поднимая глаз, спросил Стрегон. — Я действительно умирал?

— Тебе лучше не знать.

— Но я хочу знать, Бел.

— Не стоит, — тяжело вздохнула Гончая. — Это совсем не то знание, от которого тебе станет легче.

Стрегон кивнул. Волк внутри его тоскливо завыл и отвернулся, чувствуя себя отверженным.

— Мне уйти? — равнодушно спросил он, потеряв всякий интерес к разговору.

— Зачем?

— Так… просто показалось, ты не хочешь меня видеть.

— Вовсе нет.

— Тогда почему ты отказываешься говорить? Что вы с Широм скрываете? Почему никто не может объяснить, что со мной происходит?

Гончая вздрогнула в третий раз и собралась было ответить, что ничего такого не имела в виду, но Стрегон внезапно поднял голову, и в его неуловимо пожелтевших глазах мелькнула такая боль, такое неподдельное отчаяние… их общая боль и самая настоящая мука, что у нее сжалось сердце.

— Стрегон…

— Скажи, Бел, — сухо повторил полуэльф, неотрывно глядя на нее вместе с тихо заскулившим волком. Впервые за пять лет — вместе с ним. Двое как единое целое, потому что вдруг оказалось, что боль умеет роднить не хуже, чем любовь. — Ты ведь обещала, что не солжешь своей стае. Разве я недостоин правды?

Гончая обреченно опустила плечи, но охотник был прав и абсолютно справедливо требовал сейчас ответов.

— Твоя инициация была трудной, — наконец выдохнула она. — Ты действительно был на грани.