- Гроза идёт, - не веря сам себе, сообщил я. - Первая за лето!

- Гроза? - Энтони осмотрел небо - чистое, светлое. - Ты уверен?

- А ты что - не чувствуешь? - удивился я. Теперь я и в самом деле ощущал, как ещё невидимая и неслышная гроза наползает на лес. Энтони ещё раз посмотрел в небо и сказал:

- Ладно, гроза, так гроза. Мы будем под крышей, да и жарища эта надоела - может, завтра идти будет полегче.

Я кивнул и толкнул калитку - она не шевельнулась. Я налёг сильнее - две доски подались внутрь и неожиданно легко рассыпались в трухлявые щепки. Ржавые петли и запор - калитка оказалась заперта - уцелели, они просто спеклись в однородную массу.

Большой двор зарос сурепкой и крапивой - чуть ли не выше головы. Крыши сарая и двух хлевов рухнули - торчали куски досок и обрывки толя.Около пустой будки - слева от ворот - висела на гвозде тоже съеденная ржой цепь.

Стена дома накренилась наружу и ушла в землю до окон, в которых мутно поблёскивали алым закатным светом вполне целые грязные стёкла. На двери замка не было - накладку притягивала к пробою обычная деревянная прищепка, как делают в деревнях, когда хотят показать, что дома никого нет, но хозяева скоро вернутся. Прищепка рассыпалась, когда я попытался её снять,а вот дверь не поддалась - разбухла и вросла в косяки намертво.

Можно было пойти в любой другой дом. Но нам просто не хотелось снова выходить на улицу - мы уже воспринимали именно ЭТОТ дом, как свой, как место для законного ночлега. Пока Энтони ножом обрабатывал дверь, я вытоптал в крапиве и сурепке здоровенную поляну и свалил на неё наши рюкзаки, вернулся к воротам и доломал калитку - по-дургому открыть её не получилось. Когда с этим полезным делом было покончено, Энтони свистнул мне и с гордостью показал на открытую дверь.

- Правда, закрыть её не получится, - объяснил он, - потому что тогда утром не выйдем, выбивать придётся.

- Не улыбается мне с открытой дверью спать, - возразил я.

- Я сюрприз сделаю. Для слишком любопытных, - пообещал Энтони, заглядывая внутрь - в сырой полумрак сеней, откуда тянуло нежилым духом. - Пошли?

- Иди, - беззастенчиво предложил я. - Я с тыла прикрою.

- Пойду, - решился Энтони и шагнул внутрь. Чем-то скрипнул - внутри стало светлее я понял, что он распахнул вторую дверь - из сеней в комнаты. Потом грохнуло, Энтони выругался по-английски и сообщил: - Дверь упала. Иди, тут ничего…

Я вошёл через сени в небольшую комнату. От белого бока русской печи веяло холодом. Пыльный стол замер у стены, между двух грязных окон с целыми стёклами - через них едва пробивался свет. У стены стояла кровать - вернее, голый топчан из досок на чурбаках, над ним висели ходики-кошка, такие, у которых кошачьи глаза в ритм с тиканьем скашиваются вправо-влево, я видел в кино. В ногах у топчана была вторая дверь - закрытая, наверное, в большую комнату, горницу.

Тоскливо и жутковато было смотреть на всё это. Наверное, Энтони испытывал то же, потому что сказал излишне громко:

- Пошли за рюкзаками, надо обживаться.

Мне показалось - краем глаза я заметил - что сзади что-то метнулось в сенях, поперёк светлого прямоугольника входа. Я обернулся - и застыл.

С таким трудом открытая Энтони дверь закрывалась. Медленно, беззвучно и плавно, словно новенькая, на хорошо смазанных петлях. Закрывалась, непроглядно-чёрной тенью перекрывая свет, и в комнате темнело, а я стоял и молча, тупо смотрел на уменьшающуюся светлую полоску между краем двери и косяком - а в голове лениво ворочалась одна-единственная мысль: вот сейчас дверь закроется до конца и… что? Дальше не думалось, это "что?" щёлкало в мозгу, и я вдруг понял, что это не мысли мои щёлкают, а идут ходики - кошачьи глаза смотрели то на нас, то в окно, то на нас, то в окно, то на нас…

- Ааахх! - выдохнул Энтони, и что-то, сверкнув алым, пролетело через всю комнату и сени, с мокрым стуком воткнулось в разбухший косяк. Страшно, как живая, взвизгнув, дверь остановилась, замерла, и я услышал истошный крик англичанина: - Наружу, скорее!!!

Не помню, как мы выскочили в щель - едва-едва пролезть, дверь почти закрылась. Мы стояли во дворе, где светло, где пусть закатное, но солнце, где неподвижный, но живой воздух с живыми запахами. Энтони с бульканьем дышал мне в висок и бормотал, как в бреду:

- Нэва майнд… онли шат зэ дуо… нэва майнд… о-о, гуд год! Ай донт лайк ит. Ай донт лайк ит.²⁵

- Заткнись, - попросил я. Теперь я видел - нож Энтони торчал в косяке на уровне человеческой шеи. Я медленно протянул руку, взялся за тёплую рукоятку, покачал нож и вырвал его.

Хорошо, что я успел отдёрнуть руку, иначе остался бы как минимум без пальцев. Дверь захлопнулась с такой быстротой и силой, словно… да, словно всё это время на неё давил кто-то страшно могучий, а я убрал преграду, мешавшую двери закрыться. Энтони вскрикнул от неожиданности, я отскочил, споткнулся о рюкзак и упал.

- Ветер, - глупо сказал я. Энтони, лязгая зубами, быстр опробормотал:

- Это гоблины, это гоблины, они селятся в брошенных домах, Эндрю…

- Хватит ерунду пороть, - оборвал его я. Хладнокровный англичанин выглядел перепуганным до предела. Он потряс головой, глядя на меня огромными от страха глазами.

- Я же видел, как он пробежал около двери, - уже спокойнее ответил он. - Видел и сразу подумал, что они захотят нас оставить здесь, потому что им нужна… нужна кровь, - с усилием закончил он. - А потом вспомнил - если так бывает, что тебя закрывают в брошенном доме… надо воткнуть в косяк стальное лезкие, и дверь не закроется…

- Ты ерунду говоришь, - возразил я. - Не бывает никаких гоблинов. Даже у вас, а у нас - тем более.

- Они могут называться по-другому, - покачал головой Энтони, - но они есть. Понимаешь - есть, ты же сам видел!

Это было как раз неоспоримо. Я и вправду ВИДЕЛ, и всё, произошедшее за последние полчаса, вдруг выплеснулось наружу:

- Мотаем отсюда, - процедил я, наклоняясь к рюкзаку. - Я лучше в грозу буду под кустами ночевать, но здесь не останусь…

- Пошли, - кивнул Энтони. Он словано только и ждал моих слов.

Нельзя бросать свою землю, как… как пустую консервную банку. Может, земля и неживая, но обижаться на предательство умеет. И на брошенной земле появляется вот такое - стаи диких собак, нападающие на людей. И… и ТВАРИ, живущие в преданных хозяевами домах. Теперь мне могут говорить всё, что угодно. Я знаю - свою землю бросать нельзя. Иначе - не в кино, не в книжке! - она начинает мстить…

Эти бессвязные мысли вихрем пронеслись у меня в голове за какую-то долю секунды, пока я нагибался к рюкзаку. А вот взять его я так и не смог.

Пуля рванула синтетическую ткань недалеко от моих пальцев. А через миг я услышал звук выстрела.

Нас всё-таки догнали. И решили больше не медлить с последним разговором.

День, начавшийся разочарованием, кончался боем. Даже вторым боем, если за первый считать схватку с собаками… хотя - нет. У собак были только клыки. У наших друзей - пистолеты… и ещё кое-что, как оказалось.

Я уверен, что все мальчишки играют в войну. На все сто. Больше того - уверен, что всегда будут играть, что бы там не говорил наш биолог. И уверен, что все мечтают по-настоящему повоевать,а если говорят другое - то просто врут, потому что от них это хотят услышать взрослые.

В войну я уже не играю. Но повоевать всегда мечтал. А вот чего я не знаю - так это все ли, мечтая, задумываются, что же всё-таки ощущаешь, стреляя в людей? Я лично - задумывался.

Теперь я знаю - НИЧЕГО. Ничего, кроме азарта. Наверное, это ужасно - но я не чувствовал ни страха, ни злости, ни отвращения, ни жалости, когда стрелял. Ничего из того, что ощущал по отношению к собакам.

Только азартное возбуждение.

Мы с Энтони пробили в двух местах трухлявый забор,потому что калитка была под прицелом, через неё в меня и стреляли из сада напротив.Энтони вильнул вправо, а я перевалился через слегу ограды и оказался в заросшем саду перед домом - прямо напротив меня была пустынная улица с длинными пятнами теней.Справа вдруг послышалось - быстро-быстро! -"дудух дудух дудух дудух!"