Наверное, страшная пустыня еще осталась где-то там, за пределами города. А может, город занял всю эту грань нави. Слишком высоки были строения, и ничего не было видно, только город и ярко-синее небо за кружевом из обрывков черных туч. Лишь над башнями дворца виднелись верхушки Двух Судеб.

— Красивый город, — сказал Нехлад. Вельдар не ответил.

Нехлад оглянулся. Он почему-то был уверен, что оставшиеся там, в земном мире, все еще видят их, но, чтобы увидеть явь отсюда, теперь приходилось напрягать зрение. Даже звук шагов по каменным плитам мостовой становился все яснее… правдивее. Кое-где здания пока не приняли окончательного облика, в них что-то менялось, они то вытягивались, то опадали, на некоторых переливались узоры кладки, иные меняли цвет с серовато-жемчужного на бледно-розовый, с лазурного на зеленоватый… но волна изменений стихала. Хотя бы только в нави, облик города становился убедительным и производил совсем иное впечатление, чем в снах и видениях.

Он был обворожительно красив, его каменное величие не угнетало.

Нехлад был спокоен. Откуда-то взялась уверенность, что все идет как надо. Древлевед не пытался натравить на них новых чудовищ, не заставлял послушную навь преображаться во что-то смертоносное. Ни яда в сухом, еще пустынном воздухе, ни дымных провалов под ногами.

Широкая улица вывела их на дворцовую площадь. Древлевед ждал на ступенях крыльца, ведущего в Башню Слез. Он уже не казался ни сломленным, ни обескураженным и шагнул навстречу твердо. Глаза смотрели на Вельдара, наклоненное копье — в грудь Нехлада.

— По очереди счастья попытаете, или вас разом убить? — спросил он.

— Не нужно слов, — сказал Вельдар, шаря взглядом по Башне Слез.

Знакомая дрожь прокатилась по нави, и тени умиравших на земле деревьев стали приближаться, насыщаться цветом и объемом. Огибая стены и колонны, они вливались в навь, оживая, заполняя пустоты между домами и по обочинам. Вот чего не хватало городу — зелени…

Но на Древлеведа это не произвело впечатления. Коротко усмехнувшись, он произнес:

— Сейчас так сейчас— И, подняв лицо к неуклонно светлеющему небу, крикнул: — Ангейр! Зову тебя, мой друг! Приди за своей платой и уничтожь тех, кто стоит на нашем пути!

Сверкнуло солнце в разрыве туч и тут же померкло, а тучи на глазах обернулись покрывалом дыма. Потянуло гарью. Из-за башни вытянулся язык чадного облака и, сгустившись рядом с Древлеведом, обернулся черной человекообразной фигурой. Проступили острые черты лица. Казалось, демон состоял из пламени, укутанного в сотканный из дыма плащ.

Яромир почувствовал, как холод бежит по спине. Он был уверен, что Древлевед не решится на столь безумный шаг.

— Убей этих двоих, — велел Древлевед. — Они мешают. А пища твоя вот-вот сама покинет башню. Видишь? Они выйдут в город, который так любят, не смогут не выйти.

Однако Ангейр, скользнув равнодушным взглядом по сторонам, спросил:

— Где моя жена?

Голос его был похож на треск угольев в очаге.

— Иллиат? Тебе не хватает ее? Мне жаль, мой друг, но Иллиат мертва. Убита — ими, — скорбно сказал Древлевед, указывая на противников.

Нехлад промолчал, видя, что Вельдар не торопится что-либо сделать.

— Иллиат мертва, — повторил Ангейр, словно не понимая значения этих слов. — Иллиат мертва…

— Убита. Отомсти за нее, мой друг…

— Зачем? — опустив голову, произнес демон. — Разве это вернет Иллиат?

Впервые за все время, что он знал Древлеведа, Нехлад увидел на его лице ошеломление.

— Во всей вселенной нет силы, способной справиться с тобой! Кто эти двое? Хозяин деревьев и жалкий смертный! Что же останавливает твою месть? Убей! Глаза Ангейра вспыхнули огнем.

— Прочь от меня! — воскликнул он, отшатываясь. — Безумец, я не смогу остановиться! Чем ты будешь править, когда земля покроется пеплом?

— Тебе всегда было все равно.

— Лишь до тех пор, пока я не познал сладость прохлады. Пока не понял, что красота огня — в его недолговечности, в способности угаснуть.

— Так вспомни, что это я подарил тебе радость, найдя способ сочетать тебя с Иллиат! — стукнув копьем, крикнул Древлевед. — Мне ты обязан всеми своими открытиями и радостями! Исполни приказ.

— Я не смогу остановиться без нее. Огонь, который заполнит весь мир, будет одинок — такой судьбы ты хочешь для меня?

Древлевед в раздражении дернул плечом:

— Глупец! Разве забыл, кто я такой? В моей власти остановить тебя, когда ты этого действительно захочешь.

— О нет, я помню это! И кое-что еще. Все, чьи желания ты исполнял, быстро гибли. Свое последнее желание я исполню сам. Мне нечего делать в мире, где никто не охладит мой жар. Я возвращаюсь во владения отца.

— Но души, обещанные тебе…

— Освобождаю тебя от обещания.

— Хотя бы в память о нашей дружбе!..

Ангейр нетерпеливым жестом заставил его замолчать. В тишине послышался далекий голос. У Нехлада дрогнуло сердце: как ни тихо было его звучание, он узнал пение Незабудки. Слов не было слышно, но голос завораживал своей неземной красотой.

На лице демона промелькнула тень улыбки.

— Ты воистину глуп, — шепнул он Древлеведу. — Я просто не хочу убивать. Не хочу больше служить твоим прихотям. Сумеешь хоть раз в своей вечности исполнить чье-то нежелание?..

Фигура демона растаяла в воздухе.

А ведь это была последняя надежда Древлеведа, понял Яромир.

— Ты знал, что так будет? — спросил он у Вельдара. Тот пожал плечами:

— Наверное. Локрис по-настоящему никогда не знал, что делает.

Древлевед отступал по ступеням вверх, вцепившись в древко своего копья. Вельдар приближался не спеша, но в его медлительности не было глумления. Он словно ждал чего-то. Не рвался вперед и Нехлад, хотя ожидание мучило его.

Далекое пение смолкло, заглушенное гулом голосов. Древлевед быстро оглянулся на башню. Хитрая искорка промелькнула в его глазах, и он соскочил с крыльца.

Дверь распахнулась, из башни хлынул поток людей.

Только сейчас Незабудка испытала настоящий страх. Нелепое это было чувство, но она ничего не могла с собой поделать, глядя в лица давно умерших людей, очнувшихся от тысячелетнего забытья. Страшна была их воскресшая память о пережитой боли, об ужасе отчаяния. Страшен был немой вопрос в глазах.

Она не позволила толпе захватить себя, и скоро мрачные переходы и крутые лестницы, залы и каморки опустели. Остались только она и царевна, на которую Незабудка не решалась поднять глаза.

— Прости, — прошептала она. — Я не могла иначе.

— Может быть, так лучше, — ответила Данаила. — Когда-то все должно было кончиться. Я не могла спасти их. И ты не могла. Ты ведь сейчас совесть свою спасаешь, — заметила она, как-то совсем не по-царски присаживаясь на ступенях лестницы и опуская голову на ладонь. — Знала бы ты про нас… Помнишь моложавого, который крикнул, что неважно, на каком свете жить? Он был поэтом. Думал ли кто-нибудь, что его пошлые вирши убили больше пылких сердец, чем самый лютый разбойник? А ему мало, он собрался жить снова. А видела того, толстого? Знатный купец. Он придумал, как из нави рабов приводить. Послушных, счастливых… В нашем городе рабов стало больше, чем людей. А статного златокудрого воина не заметила? Это сейчас он сидел с таким раскаянием на лице, а где было его раскаяние, когда он отдавал приказы истреблять племена, не желавшие жить вместе с нами, по-нашему?

— Разве не было среди вас достойных людей? — тихо спросила Незабудка.

— И немало! Только я говорю не о наказании за грехи. Дело в другом: мы жить разучились. Мы предали своих богов. Как бы ни были честны отдельные люди, все царство наше давно позабыло, что значит жить по-человечески. А что останется от человека, если отнять у него богов и охладить душу? Если отнять память предков и всякую мысль о завтрашнем дне? Что останется?

— Но это же просто, — удивилась Незабудка. — Совесть. Знаешь, как у нас говорят: где сердце бьется, там и совесть проснется.