Что-то новое засветилось в ее глазах, но тут страшный мир погибели и тлена канул во мрак, и Яромир пробудился.

Точно тяжко больной, Нехлад с трудом разлепил глаза. Сразу даже встать не удалось — чудовищная слабость прижимала его к холодной земле.

Стояло позднее утро. Ворна был на ногах, но и он смотрелся больным и потерянным. Лихи, все трое, чуть в стороне молились солнцу с каким-то небывалым, яростным рвением. Прочие походники либо спали, постанывая во сне, либо сидели, невидяще глядя по сторонам.

Ворна приблизился и сел рядом. Взъерошил бороду, потом вздохнул и произнес:

— Хоть ударь, что ли… Над остальными я старший, не по чину им меня уму учить, а ты все-таки Булатыч. Имеешь право.

— Сдурел? — хрипло спросил Яромир. — С чего это мне тебя бить?

— А с того, что я несправедлив был к людям. Тот же самый морок, что сразил наших подле проклятого городища. Только теперь всех накрыло. Всю ночь скверна снилась — такая, что и не вышептать. С девкой какой-то…

— Чернявой да бледной? — напрягся Нехлад.

С жалобным криком: «Не надо! Не меня!» — проснулся Кручина, перебив ответ Ворны, но молодой боярин и без того уже знал его.

Оказалось, она приснилась всем. И все теперь чувствовали себя смертельно усталыми, выжатыми, до донышка иссушенными.

И бледны, как приблазнившаяся[8] Смерть.

— Упырица, упырица! — дрожа как осиновый лист, твердил ученый землемер, когда все собрались наконец у костра, пытаясь согреться.

— Я слышал об упырях, — с трудом сохраняя спокойствие в голосе, сказал Радиша. — Очень редко их чары способны побороть добрый оберег, а уж след всегда оставляют. Наши же обереги, как я понимаю, остались чистыми… А ты что скажешь, Найгур?

— Яне знаю про упыриц, — ответил проводник. — Вы, кажется, так называете кровососов? Что ж, про них у нас мало знают. Не водится такая нечисть в доброй земле. Но здесь Ашет. Он захотел воплотиться в упырице — и воплотился. Кончилось веселье. Надо возвращаться. Может быть, Ашет еще отпустит нас.

— Да какая, к чертям смердячим, упырица? — проворчал Ворна. — Где укусы-то? Нет укусов!

— Значит, не кровь, а силу пила, — ответил ему Радиша. — Бывают и такие. А может, и вовсе неведомое что-то посетило нас.

— А я, признаться, всегда думал, что это только сказки, — сказал, поднимая глаза от костра, Тинар. — Ну про Зло, про Тьму… про Ашет.

— Я тоже, — вздохнул Найгур. — Теперь вижу, что ошибался. Чего больше? Надо возвращаться домой.

— Возвращаться пришлось бы в любом случае, — заявил Радиша, выпрямляясь. — Этой ночью я опять смотрел на звезды, и они сказали, что Новосельцу грозит беда. Правда, какая — осталось мне неведомо. Нужно поворачивать, и без промедления.

— Где силы-то взять? — спросил Бочар.

— А где наши отцы и деды силы брали? — словно стряхнув с себя оцепенение, зычно гаркнул Ворна. — Говорил я вам уже и сулился не повторяться: ну-ка сами скажите, каков наш главный оберег?

— Сердце! — хором воскликнули близнецы Крох и Укром.

— То-то же! Давайте, нечего сидеть. Собираемся. Голова кружилась, но, когда все взялись за дело, дурнота отступила. Нервными улыбками силясь разорвать тягучую паутину страха, походники оседлали и навьючили коней.

— Да помогут нам боги и ваши, и наши! — шептал Дайнур.

— А знаете, я верю, что помогут! — отозвался вдруг Тинар. — Ведь был же во сне тот, о ком вы говорили, славиры! Тот, с огнем в руке — вы видели его в городище, а у нас он могильники стережет. Он явился под самый конец и спугнул упырицу!

Хотя равнина была по-прежнему чиста и светла, что-то неуловимо изменилось вокруг. Нехлад старался не думать об этом. Потом, когда страхи останутся позади и не будут застить разум, настанет черед все обдумать и взвесить.

А сейчас страх сидел на плечах, по следам вился…

Шли широкой резвой рысью, в душе борясь с желанием пустить коней в галоп. Но когда скакуны начали уставать, Ворна решительно укоротил их шаг. Только тут Нехлад осмотрелся по-настоящему и понял, что на самом деле равнина уже не та, что вчера.

Одинокий ястреб кружился в небе, но так высоко, что был едва заметен. А больше ни единого признака жизни: исчезли бесчисленные обитатели просторов, в волнующихся травах не шуршало мелкое зверье, не гудели жуки. Недобрая предгрозовая тишь — только шорох ветра в стеблях…

И какой-то сумрачной дымкой окутались клыкастые горные кряжи.

— Надо идти к реке, — сказал Найгур.

— Куда? Время только терять, — проворчал Ворна. — Горы по левую руку, не собьемся. Нам напрямки надобно…

— Не стоит искушать Тьму, — возразил лих. — Лесная — это не Ашет.

— Свернем! — решился Нехлад, и никто не возразил ему. Повернули на юг.

Ашет неохотно отпускал беглецов. Чем ближе придвигались холмы, тем чаще приходилось огибать овраги и крутые ложбины. Не раз и не два походники покидали седла и под уздцы вели скакунов в обход невесть откуда взявшихся провалов с глинистыми откосами.

Горы недовольно хмурились им вслед. Настигал со спины терпкий ветер, настоянный на полынной горечи — как будто светлая жизнь равнины прощалась с ними, бросая в спину горький упрек: вы, люди, растревожили Тьму! Вы ее выманили из холодных и мрачных ущелий, за вами идет она…

К ночи только-только достигли холмов, пока сплошь пологих и безлесных. И дальше бы шли, но кони уже едва держались на ногах. Пришлось заночевать.

О дровах один Бочар еще у озера позаботился, хоть на малый костер, да хватило. Спать никто не хотел, сидели, прижимаясь к огню, и ждали морока. Ворна пытался взбодрить товарищей, рассуждая о былых временах, напоминая о трудностях, которые встречались походникам в былых ратях под знаменами боярина Булата. Но даже сам себя не убедил.

— Скверное чувство такое, — вымолвил он наконец, оглядываясь, — будто следит за нами кто.

Морок не приходил, и наконец Нехлад, а с ним еще кое-кто, устав дожидаться, задремали. Они не прогадали: сны не тревожили их, и к утру хоть немного, да отдохнули. Однако и те, кто во всю ночь глаз не сомкнул, с одинаковой прытью сели на коней, едва затеплился рассвет.

Впрочем, приободренные «спокойной» ночевкой, уже не гнали. Углубившись в холмы, стали менять рысь на шаг, покидая седла и шагая рядом с четвероногими товарищами.

— А все же чувствую чей-то недобрый глаз, — вздыхал Ворна.

— Ничего, посмотрим, кто сильнее: Лесная или Ашет, — ответил ему Найгур. — Эйаткунваут дает реке много тайной силы.

— Да и мы еще на что-то способны, друг лих, — ответил Ворна.

Шедший рядом с Нехладом Радиша негромко сказал:

— Да и покровитель Хрустального города, похоже, на нашей стороне… если это он, конечно, отогнал бледную чаровницу. Ты уверен, Нехлад, что не хочешь рассказать мне свой сон?

— Не сейчас, Радиша, не сейчас. Лучше ответь, что сулят нам звезды.

— Ничего нового, — вздохнул звездочет.

Дорога между холмов оказалась не в пример глаже, чем перед ними, все реже встречались логовины, и не таились, точно охотничьи ямы, коварные провалы почвы.

К полудню холмы оделись порослью, дальше пошли деревья, сбивавшиеся в купы, а то расступавшиеся, и на два, на три перестрела[9] открывался простор, покоренный только одинокими раскидистыми тополями да узорчатыми соснами, чьи мохнатые шапки тянулись к самому небу.

А на севере клубились тучи, хмарь затягивала горные вершины.

Приметив ласточек, Найгур сказал, что река уже близко, и Нехлад с молчаливого согласия Ворны повел отряд наискосок, забирая к востоку.

Вот потянуло водой, но это оказалась старица, заросшая камышом. Пока ехали вдоль нее, северная хмарь дотянулась до них, заволокла небо. Рукав старицы вился, потом вильнул вбок. Заросли сгустились, и вскоре путники оказались на берегу Лесной.