Так текли ее минуты, привычные, в чем-то друг на друга похожие. Вагон мягко, монотонно покачивало; где-то совсем близко раздавался время от времени гудок электровоза — машинисты кого-то предупреждали там, впереди.

«Дай адресок, а?» — вспомнила вдруг Людмила слова патлатого этого белобрысика («А ведь верно, белобрысик и есть»), усмехнулась, помотала головой. Надо же, первый раз увидел — и адресок ему...

С полотенцем в руках встала в коридоре молодая женщина, что садилась в Прикамске. Людмила исподтишка рассматривала ее. Привлекало лицо: спокойное, чисто-белое, сосредоточенное на какой-то хорошей, видно, мысли — время от времени женщина чему-то улыбалась. Она стояла боком к Людмиле, заботливо берегла живот, сторонясь и прижимаясь к стенке, если кто-нибудь проходил. На согнутой в локте руке женщины висело белое, аккуратно свернутое полотенце, им она тоже прикрывала живот. Другой рукой пассажирка машинально теребила ворот зеленого своего платья, которое очень шло к ее гладко зачесанным желтоватым волосам, схваченным на затылке заколкой-бабочкой. Большие выразительные глаза придавали всему облику женщины какую-то умиротворенность.

— Вы бы отдохнули пока, — обратилась Людмила к пассажирке. — Посидите у меня. Старичок что-то застрял там.

Пассажирка кивнула в ответ, охотно шагнула в «служебку». Села рядом с Людмилой, положив на голые розовые колени полотенце.

— Вас Ларисой зовут, да? — спросила Людмила, испытывая удовольствие от соседства этой женщины — веяло от нее чистотой и душевным покоем. — Я слышала, вас мужчины в купе называли.

— Ага, Ларисой.

— Слышь, Лариса! — Людмила придвинулась, понизила голос. — А беременной... хорошо?

Лариса смутилась, опустила глаза.

— Нет, наверное... Все глядят на тебя...

— Ну, это понятно, — Людмила зарозовела. — А вообще-то? Мамой же скоро будешь, мужу сыночка родишь.

— А, вон ты про что... Знаешь, Володька совсем по-другому ко мне относиться стал. Раньше мы тоже хорошо жили, ты не думай, а как узнал, что я... Ой, что было, Люд! Радовался — ужас!.. Теперь дохнуть на меня боится, делать дома ничего не дает, по магазинам сам бегает... Отпускать вот к маме и то не хотел.

— Ты надолго?

— Нет, недельки на две. Телеграмму дала, мама встретит. От вокзала недалеко, минут десять идти...

— Ничего, доедем.

Людмила сказала эти слова ободряюще и тайно вздохнула: она по-хорошему завидовала счастливой этой Ларисе.

— Ну а ты... когда думаешь? — в свою очередь спросила Лариса.

— Надо сначала замуж выйти, — Людмила рассмеялась.

— Дружишь с кем-нибудь?

— Дружила...

Стукнула дверь туалета. Старик, посвежевший от воды, с полотенцем, переброшенным через плечо, зашаркал по коридору в глубь вагона.

Лариса поднялась, оправила платье.

— Пошла я. Умоюсь да полежу, наверное. Умаялась на вокзале...

Встала и Людмила. Стояли рядышком, смотрели друг на друга с хорошими улыбками.

— Приходи, Лариса. Я тебя чаем с клубничным вареньем угощу. Мне мама целую банку в дорогу дала.

— Спасибо. И ты к нам приходи. У нас весело, мужички мои все про высокие материи спорят.

Вагон сильно качнуло на кривой, Лариса ойкнула, хватаясь свободной рукой за дверной косяк, а Людмила поддержала ее, по-матерински строго посоветовала: «Ты смотри, крепче держись. А то как раз...»

Перед станцией Шумково за контроллер сел Санька. Борис уступил ему «правое крыло» электровоза со спокойной душой: парень закончил железнодорожный техникум, пять месяцев ездит помощником, сдал уже в депо экзамен на право управления. Еще месяц — и можно будет говорить с машинистом-инструктором Щипковым о пробной поездке, Тогда, после нее, останется еще один экзамен — в управлении дороги, перед государственной квалификационной комиссией, и — считай — права в кармане. «Считай» потому, что и с ними еще не каждому машинисту доверят самостоятельную работу. Саньке предстоит поездить со Щипковым, доказать свои знания и умение управлять поездом на практике. И уж если машинист-инструктор не найдет к чему придраться... Конечно, маловато еще у Саньки опыта, бывает, теряется по мелочам. Но это пройдет. Поездит сам, почувствует, что значит за спиной семьсот — восемьсот человеческих жизней... А сейчас пусть посидит за контроллером. Перегон здесь спокойный, скорость невысокая — девяносто, машинист рядом стоит, успеет, в случае чего, все взять в свои руки.

Они поменялись на ходу. Санька ящеркой скользнул на место машиниста, положил руку на колесо контроллера, подмигнул Борису — здорово, мол! Борис нахмурился — не дури, парень, посерьезней, людей везешь. И Санька уселся поудобнее, сосредоточился, впился глазами в бегущие навстречу рельсы.

Шумково встречало «Россию» двумя желтыми сигналами светофора.

— Ну, кажись, тормозят.

— Похоже.

Санька даже привстал от огорчения. Надо же! Так хорошо ехали, двенадцать минут нагнали. Эх!

Втянулись на станцию, проползли по боковому пути мимо деревянного, старинной постройки вокзала, крыша которого напоминала шлем; стихли где-то под последними вагонами стрелки. На выходном светофоре тлел красный, и заныли, завздыхали тормоза, тягуче хлынул из магистрали воздух. Все медленнее ход поезда... Стала «Россия». И тотчас распахнулись двери тамбуров, посыпался из вагонов народ — что сидеть в духоте! Деревянный перрон вмиг заполнился разминающимся людом: кто к киоску с газированной водой кинулся, кто курево стал искать, а кто просто так стоял, на станцию глазел... Борис с Санькой осмотрели локомотив, вернулись в кабину. Санька поглядывал в окно, в сторону первого вагона; помахал сошедшей на землю Людмиле.

— А ничего она, — одобрил Борис. — Только... она москвичка, наверное...

Санька промолчал, пожал плечами — что он мог на это сказать? Сменил разговор:

— Надо же: Ключи проскочили, а здесь поставили. Литерный, что ли, за нами гонится?

— Да какой там литерный! — Борис вытянулся в кресле, отдыхал. — Забито, наверное, впереди.

— Скорый все же, Борь... Ты бы спросил у дежурного по станции — что там?

— Давай спросим.

Шилов взялся за рацию.

— Шумково!.. Дежурный!

— Ну? Чего орешь? — раздался близкий и недовольный чем-то голос.

— Машинист скорого говорит. Надолго поставили?

— Постой пока. Диспетчер приказал.

Послышалось раздраженное клацанье трубки..

— С этим не поговоришь.

— Да уж...

Борис высвободился наконец из кителя, вздохнул свободнее. Распахнул настежь форточку: жара донимала эту маленькую станцию Шумково, обрушилась теперь и на замерший поезд. Кабина сразу стала нагреваться, сильнее запахло разогретым машинным маслом.

— Кваску бы сейчас холодненького...

— Не помешало бы... Может, сходить, Борис? — Санька с готовностью вскочил, напялил на лоб фуражку, висевшую на самодельном крючке сбоку, под руками. Засуетился: — Квас тут, конечно, вряд ли найдешь, но хоть газировочки!

Столько нетерпения было в Санькином лице, так возбужденно и красноречиво горели его глаза, что Борис рассмеялся.

— Беги, беги. Не терпится с проводничкой поболтать? Только посудинку возьми, во что газировку-то брать будешь?

Санька выхватил из лежащего своего портфеля небольшой термос, потряс им возле уха — чаю там, кажется, не было. Торопливо шагнул из кабины.

— Одна нога здесь — другая там! — крикнул ему вслед Борис.

— Само собой! — Санька скатился уже с лесенки.

— Скоро поедем, механик? — спрашивает его кто-то подошедший к электровозу.

— А вот сбегаю сейчас за газировкой и поедем.

— Да что толку у него спрашивать? — слышит Борис. — Видите: красный горит.

— Горит, черт бы его побрал! — голос густой, сердитый. — Каких-то триста пятьдесят километров проехать не могут... Из всего проблему сделали. Да раньше по железной дороге — вспомните, Авенир Севастьянович, вы-то, Леня, молодой, не помните, наверное... вот я и говорю: раньше по приходу поезда...