Той ночью он плохо спал, ворочался в постели.

— Чего ты? — сонно спрашивала Зоя.

Он не ответил жене, затих до утра, забылся. А перед уходом на работу сказал:

— Знаешь, Зоя, наверно, придется нам еще с квартирой повременить.

— Что? Опять?! — У жены опустились руки.

— Да понимаешь...

— Ты что же — сам отказался?

— Понимаешь, Блинова у нас есть. У нее...

— Плевать мне на твою Блинову! — закричала Зоя. — Дурак!

— Малышка же у нее, а бабушка...

— А у нас кто? — Зоя ткнула пальцем в притихших детей. — Щенята, что ли?! Ой дурак, ой дура-а-ак, господи, — зажала она лицо ладонями, заплакала горько, зло...

И вот сегодня, почти год спустя, Бойчук твердо решил пойти к НОДу[1]. Пусть Исаев ищет выход, пусть теперь и о нем подумают. Надо вот выбрать момент, чтобы поездов на участке поменьше было, и сходить.

Привокзальный шум мешал работать, и Бойчук встал, закрыл окно. Постоял бездумно, глядя на приглохшую привокзальную жизнь, давая себе минутный отдых. С половины девятого утра он с головой окунулся в самую гущу движения на своем участке. Пришел на работу на полчаса раньше, стоял за спиной коллеги, Редькина, запоминал его график. У того почти все линии лежали в горизонтальной плоскости — поезда ночью стояли. Редькин — сероглазый, молодой, с лицом и руками, густо обсыпанными веснушками, — сидел на стуле развалясь, покуривал. Глянув на вошедшего Бойчука, с облегчением сказал:

— Наконец-то кончились мои мучения. Знаешь, Женя, лучше работать, чем так вот сидеть. Ну его к черту!

— Давно? — спросил Бойчук, подходя к столу и подавая Редькину руку.

— Да вот, с вечера почти, — Редькин показал глазами на график. — По Ключам обрыв контактного провода был. И всю ночь — представляешь! — всю ночь провозились. То опоры искали, то решали, на чем их везти... С семи утра шум в отделении, а виновников — нету. НОД на одиннадцать разбор назначил... А провод только на рассвете натянули. Поездов скопилось — ужас! Пассажирские я, правда, проталкивал понемногу, а грузовые... видишь? Куда я с ними?.. В общем, веселая тебе смена предстоит. Весь главный ход закупорен, успевай только поворачиваться.

Редькин засмеялся, блеснув ровными крепкими зубами.

— Должок тебе оставляю: четных поездов на шесть меньше принял, нечетных — на девять меньше сдал. Тут еще Сортировка держала, регулировочные задания выполняли.

— Действительно, веселая у меня будет смена...

Вскоре Бойчук, попрощавшись с Редькиным, сидел за столом. Разложены под руками цветные карандаши, нога привычно тронула педаль переговорного устройства. В памяти цифры: на участке восемнадцать грузовых в четном направлении плюс три пассажирских, в нечетном — семь грузовых и четыре пассажирских — все поезда в данный момент на перегонах. Скорых пока нет, надо воспользоваться, протолкнуть вот эти транзитные, порожняк. Пусть быстрее катит с отделения, освобождает место.

Бойчук чувствует кого-то за своей спиной, оборачивается — Исаев, начальник отделения, и вместе с ним Беляев, спортивного сложения молодой человек, дежурный по отделению. Некоторое время пришедшие молчат, изучают график. Исаев жарко дышит Бойчуку в затылок.

— Да-а, лихо ночью сработали, лихо! — говорит он хрипловато. — За два дня теперь не расплюхаемся.

— Да что вы, Федор Николаевич! Часов за пять-шесть растолкаем поезда! — Беляев убеждает горячо, с молодой верой в свои слова, но начальник отделения скептически поглядывает на него, кривит губы.

— Нет, я серьезно, Федор Николаевич! Только бы нам соседи не... — дежурный по отделению вышел вслед за Исаевым из кабинета, и Бойчук конца фразы не расслышал. Он вдруг вспомнил о своем решении, выскочил в коридор.

— Федор Николаевич!

Исаев остановился, обернулся. В лице — недовольство: что еще, дескать, за крики?

— Федор Николаевич, мне к вам зайти надо сегодня. Обязательно!

— Что случилось?

— Личный вопрос у меня.

— Для личных вопросов есть приемный день, ты же знаешь.

— Но у меня неотложный вопрос, я не могу больше ждать!

— Вот как?! — Исаев теперь не скрывал своего раздражения, сердитыми глазами смотрел на диспетчера. — У меня знаешь сколько неотложных вопросов, Евгений Алексеевич?! Почти шесть часов на отделении движения не было — шутка сказать! А ты... Не горит же!.. В другой раз, некогда!

Исаев с Беляевым, который все это время за спиной начальника отделения делал знаки Бойчуку — мол, не понимаешь, что ли, голова! — уходят, голоса их гаснут где-то в конце коридора.

— Диспетчер! Диспетчер! — настойчиво зовет из открытой двери селектор.

Бойчук, чертыхнувшись, снова занимает свое рабочее место; с ненужной и грубой силой жмет на педаль переговорного устройства.

— Ну? Я диспетчер! Слушаю.

— Здорово, Женя! Горохов. (А, это прикамский диспетчер.)

— Привет.

— Как жизнь?

— Лучше всех, но никто почему-то не завидует.

— Что так?

— ...

— Ясно, не с той ноги, наверное, встал... Ладно, Жень, выручи!

— Чем?

— Возьми у меня пяток четных. Скорый на подходе.

— Куда — в карман себе?

— Скажешь тоже!.. Совсем, что ли, некуда?

— Конечно! Час вот сижу, ломаю голову.

— Но ты все же посмотри, а?.. Я потом вызову тебя.

Динамик, отключаясь, щелкнул.

— Ты ему про Фому, а он тебе про Ерему! — в сердцах сказал Бойчук. — Им, значит, некуда, а ты вертись тут как хочешь. Из кожи лезь.

Поднимаясь по вытертым до блеска ступеням узкого перекидного моста, вытянувшегося над множеством станционных путей, Виталий Николаевич Бортников, первый секретарь Красногорского обкома партии, пожалуй, и сам еще не мог бы однозначно сказать себе — зачем именно приехал в это утро на Сортировку. Если бы кто-то задал ему такой вопрос, он, подумав, сказал бы, что хочет просто посмотреть работу железнодорожников вот так, непосредственно, не начиная со справок и цифр, приготовленных для него отделом промышленности и транспорта. И это в общем-то было бы правдой. Но, может быть, неполной, потому что работу предприятия все-таки лучше изучить сначала по справкам. Так обычно Бортников и делал. А нынче вот изменил своему правилу. Приехал сюда прямо из дома, предупредив по телефону помощника, что будет на месте часа через полтора.

Где-то на середине моста Бортников остановился, задумчиво глядя вниз на пыльные спины вагонов — захватил вид станции, множества ее путей, составов. Неподалеку скатывались с горба горки вагоны; по два, по три, как связанные, они, послушные чьей-то воле, разбегались по блестящему рельсовому вееру, долго потом катились самостоятельно, находя свой состав — формировались новые поезда. С легкой натугой гудел зеленый маневровый тепловоз, надвигая вагоны на горку, кому-то посвистывал машинист, высунувшись из кабины, а из глубины парка формирования время от времени доносились звонкие металлические удары — это сталкивались сцепами вагоны. На соседних путях двигались параллельно друг другу два грузовых поезда — вагоны поскрипывали, позвякивали металлом. Сверху хорошо были видны грузы: машины, ящики, металлоконструкции, бетонные перекрытия, трубы, разобранные щитовые дома, лес, уголь... Все это плыло и плыло перед глазами, заставляло поневоле сосредоточиваться на мыслях об огромном количестве грузов, о том, что с каждым годом их становится все больше и больше — объемы перевозок стремительно растут. Конечно, это не чья-то прихоть — возить из одного конца страны в другой тот же уголь, — но острая необходимость, нужда промышленности, всего хозяйства. Восточные районы бурно развиваются, осваивается Сибирь, нефтяные кладовые Тюменщины — топливо, бензин нужны всем. Перевозки, перевозки...

— Хватит думать, дядя, поехали! — позвал веселый голос, и Бортников оглянулся — молодой парень в железнодорожной фуражке, идущий по мосту, подмигнул ему. Наверное, у парня было хорошее настроение, и Бортников улыбнулся в ответ, но при этом все же подумал: «Плоховато ты, друг, ездить стал...»