Беременная, смущенная общим вниманием, поднялась в тамбур, а Людмила подала ей саквояж, который оказался не очень тяжелым. И тут же из двери выскочил толстый, вытирающий распаренное багровое лицо мужчина.

— Девушка! Девушка! — замахал он рукой Людмиле спускаясь со ступенек. — Вы бы зашли в вагон. Почему это у меня места не оказалось?

— Откуда я знаю почему! — фыркнула Людмила. — Вы меня не спрашивали, билеты не показывали. Может, не в тот вагон сели, может, вы двойник.

— Да что я, неграмотный, что ли! — Толстяк, расталкивая людей, быстренько скатился по ступенькам стал совать в руки проводницы билет. — Вот, первый вагон, ваш. Место не указано, конечно, но оно же должно быть! А я прошел весь вагон, и везде занято. Как это понимать? Я еду на совещание, мне...

— Вы минуту хотя бы можете помолчать? — спросила Людмила строго.

— Хоть десять. Но только после того, как я сяду на свое законное место. Билеты я получил в кассе, и будьте любезны!..

— Папаша, да чего ты заводишься? Все уедем, — проговорил стоящий у тамбура парень в зеленой стройотрядовской куртке с нерусскими буквами на спине.

— Идите в вагон и ждите, — распорядилась Людмила, с беспокойством наблюдая, как теперь уже два осмотрщика стали вскрывать буксу у ее вагона.

Кивнув толстяку, мол, делайте, что я сказала, она пошла к нерабочему тамбуру — хотелось самой взглянуть, что там с буксой.

— Разворачивай флаг, девонька, — озабоченными глазами встретил ее один из рабочих. — Минут двадцать позагораешь.

— Ну, не везет в этом Прикамске, — вздохнула Людмила. — И так опоздали, да еще вы...

— А ты что ж, хочешь с горячей буксой ехать? — напустился на нее второй рабочий, в синей измазанной куртке, — он сидел на корточках, проворно орудовал большим гаечным ключом.

Людмила развернула красный флажок, лицо ее было хмуро. Радио объявило, что «пассажирам скорого поезда номер два следует занять свои места» (на вокзале, наверное, не знали еще про буксу), и снова на перроне занялась суматоха. Высокий человек в майке, в тапочках на босу ногу смешно метался вдоль состава, громко спрашивал, обращаясь сразу ко всем: «Где газетный киоск, товарищи? Кто видел?»

— Вот чудик, а! — услышала Людмила. Обернулась — высокий патлатый парень в надвинутой на глаза железнодорожной фуражке и с длинным молотком в руках смотрел на нее. Мотнул подбородком в сторону электровоза.

— А я стукаю, вижу, флаг выбросила. Надо, думаю, сходить — чего тут у вас... Ты с этого?

— Да.

— Так я повезу тебя!

— Что-то не похож на машиниста.

— Помощник я.

— А-а, помощник только, — с разочарованием протянула Людмила.

— Так я буду машинистом! Поезжу вот... Значит, ты до самого Владивостока?

— Ага.

— Ох ты-ы... Это ж еще шесть суток!

— Ну и что? Привыкла.

— А океан видела?

— Видела.

— Слушай, дай адресок, а? — Санька, увидев что ремонт буксы завершается, да и самому больше нельзя задерживаться — попадет от машиниста, — заторопил, заподталкивал слова: — Такая девчонка мимо нашего города ездит, а я и не знал! Черкни вот на бумажке, — он выхватил из нагрудного кармана клетчатой рубашки замасленный, вчетверо сложенный листок, выудил оттуда же маленькую шариковую ручку-кинжальчик.

— Да ты что?! — отшагнула от парня Людмила. — С чего вдруг автографы буду давать?

— Ну, какая ты, а! — качал Санька головой и плыл, плыл в улыбке. — Нехорошо так, нехорошо. Человек, можно сказать, голову потерял, аварию может допустить, а она...

— Сворачивай флаг, милашка! — крикнул Людмиле один из осмотрщиков. — Теперь хоть на край света... Слышь, что говорю, эй!.. Сворачивай свое знамя!

Когда наконец тронулись, Людмила с облегчением захлопнула тяжелую дверь тамбура. Какая все же колготная эта станция, Прикамск! Сначала опоздали, потом простояли — ладно хоть недолго с буксой провозились, обошлось; теперь вот пассажиров размещай. Толстяк стоит у окна, ждет: скоро, мол, предоставишь место? А куда сажать, если в самом деле двойник? Придется к начальнику поезда идти, докладывать. А к Рогову, это она знала, лучше сейчас не суйся: злится за опоздание. Накричит на нее, чего доброго. Неправильно, скажет, Гладышева, сведения дала, раз в твоем вагоне двойники. И расхлебывай сама. А почему неправильно? Сходило у нее пятеро в Прикамске, пять мест она и показала...

Людмила, вздохнув, пошла по вагону — надо было заново пересчитывать пассажиров.

— Люда, у нас, оказывается, освободилось место. Пускай этот гражданин к нам топает.

Из дальнего, восьмого кажется, купе высунулся парень в зеленой куртке, махал толстяку рукой. Тот, подхватив объемистый свой желтый портфель, обрадованно заспешил на зов. Пошла за ним и Людмила.

— Располагайся, папаша, — парень хлопал рукою по свободной полке. — Место наверху, все удовольствия. Нижнее мы вот девушке отдали, ей туда не забраться. Правильно говорю?

Лариса, заалев лицом, согласно кивнула, отвела глаза. Сидела у окна — маленькая, притихшая.

— Ну, слава богу, — Людмила сунула билет толстяка в кармашек сумки. — Гора с плеч. И вы, вижу, хорошо устроились, — сказала она, обращаясь к Ларисе. — А то, когда заходили, думала: куда бы вас поудобнее пристроить?

— Спасибо, все хорошо, — Лариса улыбнулась, поправила на животе плащ.

— Да вы раздевайтесь, чего париться! — посоветовала Людмила. Наблюдая, как толстяк запихивает на багажную полку свой портфель, с усмешечкой сказала: — Вы уж не обижайте товарища.

— Да товарищ, пожалуй, сам себя в обиду не даст, — засмеялся, поднимаясь с нижней полки, молодой сухощавый мужчина. Сел, одергивая на спине белую тенниску, похлопал ладонью по одеялу: — Садитесь смело, не стесняйтесь. И давайте сразу знакомиться. Меня зовут Авенир Севастьянович, еду в командировку в Красногорск. Это Леня, — кивнул он на парня, — студент. А вы?.. Лариса? Очень хорошо! Действительно, раздевайтесь, Люда правильно говорит. Не стесняйтесь, мы люди взрослые. У меня у самого два короеда растут... А вы?

— Меня Иван Иванович зовут, — представился толстяк.

— Ну вот и отлично! — подытожил Авенир Севастьянович. — Как видите, Люда, Иван Иванович устроен и обласкан, — и он широко размахнул голыми по локоть руками, как бы приглашая попутчиков разделить его радость по поводу того, что все они теперь перезнакомились, и поездка с этого момента будет, разумеется, приятной для всех.

Вернувшись в «служебку», Людмила положила сумку с билетами на столик и стала смотреть в окно. За окном сплошной зеленой лентой тянулся лес. Вдруг он отдалился, словно отпрыгнул: показались голые рыжие отвесы скал. Внизу блеснула вода: рядом с поездом неторопливо катила теперь мелкие волны река. По берегу привольно рассыпались разноцветные домики-коттеджи. «Пансионат «Изумрудный», — успела прочитать Людмила затейливую вязь букв над одним из домиков. Позавидовала отдыхающим на берегу — искупаться бы... С лодки, которую медленно несло вниз, махал поезду мальчишка — Людмила, невольно улыбнувшись, помахала ему в ответ. Лодка вскоре пропала, но появились другие — с сосредоточенными, будто застывшими фигурами рыбаков. На зеленой лужайке несколько парней в плавках играли в волейбол; желтый мяч весело и охотно прыгал с рук на руки. Чуть дальше, у песчаной отмели, резвилась пара: девушка в красном купальнике, брызгая ногами, бежала по мелководью, оглядываясь и хохоча, а смуглокожий парень ловил ее, потешно раскинув на бегу руки. Через мгновение парень поймал девушку, обнял, стал на виду у всего поезда целовать ее, а она отбивалась, но не так чтобы и очень... Потом они стояли рядом, обнявшись, провожая взглядами поезд, и лица их были счастливы.

«Вот так же Славка обнимает теперь Истомину», — с тоской подумала Людмила, нисколько не удивляясь себе, что бывшую подругу не хочется вспоминать по имени. Это когда дружили, с губ не сходило: Валечка, Валюша... Да и она тоже: Люсенька, Люсенька... Казалось, преданней нет на земле человека. А получилось что?.. Три года она Славку своего с флота ждала, пожениться собирались. Какие он письма писал! И «милая», и «родная», и «лапушка»... Приехал домой — красавец парень: плечи широченные, черные усики над губой, загорелый, сильный... Она, дура, давай его с Валькой знакомить, в гости обоих позвала — подруга все-таки! Мама тогда расстаралась — какой ужин закатила! Эх, знать бы, где упадешь!.. Да она бы Истомину близко к дому не подпустила!.. Та, как только Славку увидела, сразу на ухо ей: «Ой, Люсенька-а... Да где ж ты такого красавчика взяла?» И весь вечер, бесстыдница, прохиндейка несчастная, глазки ему строила, вздыхала да песенки под Людмилину гитару пела: «...незамужние ткачихи составляют большинство...» А Славка и поймался. Конечно, Истомина девка что надо: рост, фигура, мордашка славная... Да чего там славная, господи! Умоется, краска сойдет — смотреть не на что... А Славка как сдурел. Придет к ней, к Людмиле, на свидание и молчит, молчит... Один раз Валей ее назвал. Спохватился, правда, говорит: мол, как она, Истомина, дескать, жива-здорова? Давно что-то не видел ее. Врал, конечно. Людмила потом узнала, что встречались они потихоньку, прятались от всех. Славка в конце концов признался: люблю, говорит, Валентину, ты уж прости меня, Люда. И плакала, и просила его... Да где там — как в стенку билась. Потом в машине уже Славку с Истоминой увидела — с воздушными шарами машина, с куклой на капоте.