— Митька, застрелю!.. — тот остановился — давай лошадь!.. Подвел: взвалили на нее пулемет — вьючат, садятся…

Бабах… разрывается снаряд с броневика…

— Товарищ Лазо, это пережогинцы золото делили… Прикажете догонять…

— Нет время, забирайте то, что есть. Дальше едем.

— Есть!..

— Эшелон под откос, паровоз прицепить в голову, — соединить проводами.

— Есть!

— Товарищ Лазо, они много побросали — вот ящики, — смеются красногвардейцы-рабочие, тащат ящики в броневик.

— Скорей, товарищи! — и Лазо продолжает смотреть в бинокль.

— Товарищ Смирнов, — говорит он начальнику пулеметной команды, — снимите дрезину, поезжайте вперед, там что-то неладно: прощупайте пулеметом тайгу… кажется их обстреливали и другие… казаки…

— Да, кочегар с эшелона только что говорил…

— Ну, быстро!.. — и Лазо углубляется в карту, делая отметки на планшетке.

Гремят вагоны эшелона, сваливаемые под откос. Включают паровоз. Готовят дрезину. Быстрый, уверенный темп работы.

— С такими ребятами можно сделать чудеса, — думает Лазо, смотря за работой команды броневика.

— Скорее в Карымскую, — невольно срывается у него, — там… Оттуда — из тайника его дум: — надо во что бы то ни стало поспеть туда, удержать ворота к Амуру… иначе — армия погибла… иначе… что то с Ольгой, — и еще глубже уходит мысль…

— Скорее!.. не выдерживает он и берет трубку аппарата:

— Готово?

— Готово! — отвечает невидимый.

— Трогайтесь!.. развейте максимальную скорость: у нас теперь два паровоза — надо наверстать потерянное.

— Есть! — отвечает невидимый и броневик срывается.

Ночь во Владивостоке. Желтые отблески фонарей сгущаются на перекрестках улиц, ложатся серыми пятнами на фасады домов. Сверху с сопок — город притаился, как чудовищный спрут, вытянул свои длинные кривые щупальцы-улицы. Со стороны бухты — огни города — сказочный остров среди океана тьмы.

Ночь необыкновенная. To есть необыкновенной она явилась бы для нас. Жители Владивостока уже привыкли к этим ночам, полным нервного напряжения и беспокойных снов.

Метлы прожекторов перекрещиваются с разных концов бухты. В их свете мачты кораблей, ползуче-лениво дымящиеся трубы пароходов.

Вот луч упал на фок-мачту с развевающимся японским адмиральским флагом…

Через окно Совета внучка сторожихи смотрит на бухту.

— Что это за пароход? — спрашивает она выходящего из здания члена Совета Лифшица.

— Это… это «Микасо» — японский броненосец, — отвечает Лифшиц.

— Японцы? А откуда они — наивно спрашивает девочка.

— Известно, откуда — из Японии, — раз'ясняет Лифшиц. И вслух смеется:

— Владивосток ведь гостеприимный город. Всем места хватит.

Из утренней газеты:

…в конце концов надо понять, что мы стремимся не к возврату капиталистического государства, а к самой широкой демократии. Права всех наций должны быть для нас святы и неприкосновенны.

— Ишь, как расписались, — прислонившись к тротуарной тумбе, говорят двое грузчиков, просматривающих газету.

Утреннее солнце ласково пригревает обоих. На Светланской уже много народа. Спешат по своим делам, в учреждения… Как-то особняком, более медленно шагают чешские солдаты, офицеры…

— Ишь — «братишки»! — сердито, сквозь зубы, цедит один из рабочих.

— Ты что это на них вз'елся, — говорит его товарищ, — Ведь и чехи страдают.

— Очень — как же! Чем же они страдают? Если бы завтра началась война между нами и японцами, то вряд ли братишки будут в нашем лагере.

— Ну, это ты брось. Чехам не до войны. Им на родину надо. Где им воевать. Да притом они ведь социалисты — противники войны.

— Да-да! Говори! Они все словами социалисты и против войны, а на деле — вдоль арсеналов и складов шныряют…

— Ну так что-ж. При чем тут арсенал…

— А то, что того гляди, опять что-нибудь подгадят.

— А Совет на что? Чай свои ребята — глаза зорки.

— Верю, верю, что свои… только на счет зоркости не скажу. Уж слишком они няньчатся с этими чехами. Вот уж и японцы приехали — гуляют, как дома…

Таковы разговоры, настроения.

А «Микасо» сидит, сидит твердо в спокойных водах бухты и из труб его лениво ползет серая лента дыма, медленно вьется над городом все выше и выше…

— Ну?

— Это план крепости — место казарм красной армии здесь… Вот — экипаж… Там — пороховые склады…

— А это? — и палец тонкий, сухой, желтый, с большим холеным ногтем останавливается на заштрихованном участке карты.

— Артиллерийский парк! — говорит поспешно маленькая сухощавая фигура, с нервными порывистыми движениями.

— Парк, — это хорошо!.. — закуривая папиросу, говорит обладатель тонкого, сухого, желтого пальца. И седая голова с коротко остриженными волосами наклоняется над картой; рука начинает делать какие-то отметки в блокноте.

Люкса сбоку и сверху видит только небольшое ухо и тонкий и острый нос собеседника. Собеседник производит впечатление старого аристократа, русского генерала, дворцовой выучки, хитрого, тонкого, обходительного.

— Что говорят о чешской армии в Совете? — не подымая головы, спрашивает русский генерал в чешской военной форме. На левом рукаве у него, немного выше локтя, золотой щиток-погон с синей бархатной вертикальной лентой.

— Что?

— Нового, я хочу сказать! — добавляет тот.

— Вот! — и Люкса подал телеграфную ленту.

— А, это интересно! — доктор, смотрите сюда.

Тот подходит к нему, наклоняется, читает, и:

— Ну, вы еще будете медлить?..

— Да-да!.. Сегодня же ночью надо решить… — и доктор Гирса нажимает кнопку. Еще…

— Что угодно, братче? — входит ад’ютант.

— Автомобиль, пожалуйста!

Ад’ютант выходит и тотчас же возвращается:

— Там, братче, приехал Суханов… Хочет с вами, братче доктор, говорить срочно.

Седая голова быстро подымается от карты, и генерал торопливо собирает сводки и план со стола. Звонит. Через другую дверь появляется молодой офицер.

— Возьмите это! Люксу отведите через черный ход и вывезите в закрытом автомобиле к бухте Улис.

— Слушаюсь! — рука к козырьку.

— Идите!

Оба уходят. Люкса пытается протянуть руку, но ее как будто не замечают.

— Шпион, а туда же с этикетами, — беззвучно смеется генерал, — и все-таки он молодец.

— Как бы они не встретились с Сухановым.

— Не беспокойтесь, доктор. Через минуту я ухожу, не хочу видеть этого… он останавливается.

В дверь стучат.

— Войдите!.. — говорит немного необычным голосом доктор Гирса, член национального совета чехо-словацкой армии в России.

Быстро входит Суханов, — простое, открытое русское лицо его чуть-чуть освещено улыбкой; чесучовая косоворотка и поверх ее студенческая тужурка дополняют его молодость и жизнерадостность. Но здесь надо быть на чеку и серьезным, и — он серьезен.

— Генерал Диттерихс, — знакомит их Гирса. Оба нехотя протягивают руки. Здороваются. Все садятся.

— Товарищ Тонконогий, автомобиль готов.

— Вижу! — он в это время смотрит через окно на улицу и видит, как проходит небольшой отряд чехов. Коренастые, крепкие, они чеканно и легко шагают по асфальту.

— Видите?.. — говорит он товарищу.

Смотрят, не говорят, потом:

— Я вечером уезжаю на фронт — держите со мною самую тесную непрерывную связь. Информируйте меня чаще. А сейчас позовите этого… — он остановился.

— Кого?

— Ну, как его, эмигранта, маленького, черного, сухощавого… Ну, что работает по связи с чешским штабом.

— А, Люкса!.. Сейчас, — уходит.