— Нет его… Заставили…

— Что-о?.. — сообразив:

— Назад, к Мучной!.. — и одним прыжком на паровоз, за ним — команда с броневика.

— …Я… я…

К печке прижат штыками человек. Его лицо не отличишь от изразцов: как мел! Только глаза в огне.

— Давай жезл!.. — один из обезумевших в панике.

— Что, вы с ума сошли? — и браунингом на трусов.

Расступились штыками — трупом валится обессиленный начальник раз'езда.

Потом к этому, с браунингом — штыки:

— А ты кто такой?

— На фронт, там чехи подорвали броневик, — вместо ответа им.

Но паника цепко сдавила их душу — сорвала маски, глаза в безумии:

— Окружены!.. Ты тоже предатель! Едем с нами обратно… В штаб…

— Трусы — один останусь! Ни шагу ко мне — и прямо в гущу наступающих браунинг втиснул.

— Ту-у-у-у…

— Айда, бросай!.. Скорей — эшелон уходит, — как волной схлынули и догонять эшелон.

И — командир за ними…

К фонопору:

— Товарищ Мировский — Никольский батальон бросил фронт, встретьте надлежаще.

— Пулеметами!.. Ты тоже не оставайся один — что сделаешь?

— Остаюсь, все-таки…

— Приказываю…

— Остаюсь!

— Расстреляю!

— Можете!

— Сумасшедший, чорт с тобой… Оставайся…

— Правильно!

Николай один…

Побелевшими губами шепчет, дрожит стрелочник, ему:

— Товарищ, ваш броневик тоже ушел за эшелоном…

… — И эти струсили, значит… Совсем один остался: вот так авангард… Выручил…

Сел к телеграфному аппарату, а возле положил браунинг.

Подумал про себя, а вслух вышло:

— Ловко…

… — А ведь они разорвут его в клочья, заколют… — и проводник в страхе зажмурил глаза и присел на пол в коридоре вагона.

…Нет! — Тише… Все тише бурлит за обшивкой вагона море людское… вот застучали, захлопали железные листы крыши вагона — кто-то поднялся, прошел, стал и…

— Товарищи! — в жуткой тиши — не поверил проводник, приподнялся, чуть выглянул в окно:

— Он, заговорил: ну, значить все в порядке… — подумал и смело прошел по вагону. Заглянул в купэ — пусто… — Разбежались все, оставили его одного… Вот — товарищи… и штаны тут… Ай-ай, без штанов… — струсили — убьют… А еще на фронт едут… А он — крепкий, молодец… И проводник стал слушать.

А Краснощеков все говорил и говорил… Просто, понятно, немного с акцентом, но ясно, и главное, — так просто и вразумительно и нужно. И все больше и сильнее чувствовалось — ну, теперь они его поймут и — послушают:

— Правильно!..

— Дельно говорит!..

Вот уже там, здесь раздается в толпе вооруженных людей с такими возбужденными лицами и злыми и недоверчивыми глазами.

И чувствуют, что правда: и никуда им не уйти от чехов — все равно будут бить, край разорят; драться, как ни прикладывай, все равно придется… хоть сейчас… али — потом…

И ясно всем — сейчас легче побить, потом будет труднее.

И разве он гонит насильно:

— Идите по домам, — слышал, говорит…

— Только, что вы там найдете — чехов, которые по одиночке вас расхлещут, да поперевесят, а здесь, вот сейчас вы — сила… И мы спасем от разорения край и завоюем революцию.

И так кончил.

Все знали теперь, что уж это так, и что надо драться… а раз драться, так серьезно… и — решили тут же, ночью:

— На руки его, качать!.. В вагон… да с ним на фронт…

— На фронт!.. — гудела толпа…

Сами прицепили эшелон к его поезду и айда… С песнями и твердостью.

А Краснощеков спокойно у окна, один — смотрит в ночь, в искры, полосы огня от быстро мчащегося паровоза… а сзади — громыхает эшелон хороших ребят.

— В штабе недочет… думает он и чуть-чуть улыбка, но никто не видит: в купэ темно и один.

Гудит… Стонет протяжно, колышет, качает воздух, забирая за собой хвостом:

— У-х-х-хху… у-хуу… у-хуу…

Тяжелый снаряд через легкие блиндажи окопов в прорыве между железной дорогой и цементной сопкой — левого фланга боевого участка фронта.

Грузчик сорвал шляпу и крестится:

— Господи, пронеси!..

Пролетело.

Голова из блиндажа высунулась, а рукой:

— Вон она, туды ее мать, вон! — и грузчик толстым закорузлым пальцем туда за снарядом в тыл.

А другой, поглубже уткнувшись:

— Разве мы в силах воевать против всех наций?..

— В силах — потому, мы пролетариат!.. — нас везде много, больше всех…

— А что толку: оружия нет, а тут — техника…

…У-у-у-ух… у-ух…

— Вон она, вон она — опять загула…

Глубоко в блиндаже:

— Я, брат, всю германскую воевал — старый солдат, знаю… а ты чего — красногвардеец… ты и пороха-то еще не нюхал, и в штыковой не был…

— Буду — значит… не бойсь, не подгадим…

У у-ух… жжжеееиии…

— Их засыпает… в наступление собирается… вот погоди — к ночи… а то под утро…

Всю ночь косили пулеметы болотную траву у цементных сопок.

Свистала, визжала трава, как под литовкой, а сопки гремели, перекликались.

… — Как у тебя на правом? — по фоническому плотно к уху трубку, лежа на карте.

… — Весело поливают…

— А ребята? — опять с левого фланга… лежит, повернул голову.

Фонарь на полу, светом в лицо — молодое, загорелое, бритая голова.

— Молодцом! — И неунывающий голос Шевченко Гаврилы прерывается командой по флангу…

А потом к нему, на левый:

— Слышишь, я собираюсь сделать вылазку… темно, ни черта не видать, как бы не прошли проволоку чехособаки…

— Хорошо… у меня уже двинут батальон под прикрытием пулеметных сопочек — ушли…

— Держи связь в случае заварухи — может быть, завяжется бой к утру…

— Ну, само собой… Только что-то не нравится мне это утро…

— Что?

— Да видно будет все… — желтые близко… патронов мало, да и ребята…

— Ни черта… хоть бы сам дья…

Уух-жжи-жи…

Начальник фланга на ухо Флегонтову, шопотом:

— Видишь — японцы… цепями… в лощину… на наш участок:

— Вижу… — смотрит в бинокль.

— Иди к батальону в цепь — ближе с ними… предупреди ротных… а я здесь буду, с пулеметами…

В бледном рассвете из под тумана, над высокой болотной травой красные околыши шапок цепочкой рассеялись… колеблются — двигаются перебежками…

Ближе…

Уже развиднело… и солнце.

Полыхнуло траву — зарозовело в росе, заискрилась омытая.

И — как красные маки — японские картузы близко поднялись… и широкой цепью с равнением по рядам — в атаку марш…

…. — Японцы!.. японцы!.. — по редкой цепочке батальона.

Высокая тонкая фигура в папахе, бегом по цепи…

— Ребята — крепко!.. — не пори горячки… не стреляй… дождем, а потом в штыки… — и Флегонтов присел в середину батальона, опершись на винтовку.

Горгочет, двигаясь, японская колонна… Громкая гортанная команда офицеров…

Вот блеснула шашка — сейчас бросятся.

… — Японцы… японцы… — дрожью по рядам батальона.

Мертвая ждущая тишина да солнце!

Вдруг:

— Банзааай!.. — в ста шагах.

Дрогнул батальон, поднялся, и…

Но с пулеметных гнезд вовремя:

— Трррррр… та-та-та… та-та-та… та-та-та-та-та… — зарезали, застрочили и — стоп.

— Батальон, вперед!!. — хриплое…

— Урр-р-аааа!!! — ринулся…

— Все, Николай? — нагибается Ильицкий с броневика.

— Нет, вон еще один! — смотрит в бинокль Тонконогий, комфронта.

— Подождем?

— Конечно!.. — и по вертикальной лесенке, на броневую площадку и к Тонконогому:

— Какого черта, ведь отбили атаку — чисто!.. Ни одного японца — видите?..

— И уходим с фронта!..

— Что за чертовщина?..

Бууух…

— Видите? Сзади стреляют… а?

— Скорей! — кричит Ильицкий подходящему красногвардейцу, — скорей!

Тот бегом…

— Табак дело!..

Подбежал. Не может влезть — устал очень…

— На, руку! — и Николай принял от него винтовку, а другой за шинель…