— Блатной!.. — и говоривший забулькал банчком. Налил стакан, потянул…

— Да, будет тебе, окаянный!.. — из кухни Прасковья увидала, кричит: — пьяница ты!.. А еще говоришь: он да он, молодец… А што бы самому в люди выйти… Человеком стать… — а то — так и сдохнешь контрабандистом, убьют, как собаку, а то повесят!

— Что, и то не плохо!.. Всякому своя планида…

— Планида!.. А у него что?

— Дура-матушка, не всякому быть им: он, брат, парень во-о! был и у нас-то первый… Таких контрабандистов не много знал Амур — смерть была стражникам — смерть! Зато своим — рубаха-парень: все поделит, последнее отдаст. Золото, а не товарищ. Ну, а чужим, пограничникам — зверь. Боялись его, страсть!

Помолчал, потом:

— Не всякий, матка, таков… Он, брат, один у нас — и там был, да и здесь не подгадил…

Говоривший опрокинул стакан в глотку, сочно, чмокнул, крякнул, отер широким рукавом губы и принялся резать кету.

— Он, брат…

— Да ты хоть прожуйся-то, греховодник старый!.. — опять Прасковья из кухни.

— Ничего, матка… — продолжая есть:

— Он, брат, и в Совете…

Скрипнула дверь, распахнулась широко и в парах холода, низко нагибаясь, в кухню шагнула широкоплечая фигура таежника-приискателя.

— Здравствуйте!..

Говоривший выглянул с нар, — замер:

— Товарищ Мухин!..

— Он самый… — и снял и отряхнул от снега шапку, да к Прасковье.

— Ну, мать, — покорми…

Но мать, разиня рот, стояла, как ошалелая:

— Батюшки-светы! Он… Расстреляют всех, — в голове мыслями.

— Ну, живей, поворачивайся! — и контрабандист спрыгнул с нар и побежал к Мухину помогать раздеваться.

Прасковья очнулась — и зашумела на плите.

— Хорошо у вас, тепло… — выдохнул Мухин, снял полушубок и подсел к печке, поближе к теплу.

— Хорошо, Федор Никанорович.

— Видел?

Оба к окну, — а там по снегу крепкая, коренастая фигура взад и вперед ходит, да поглядывает…

— На стреме! — улыбнулся Ефим.

— Верный человек, старый контрабандист, знаю давно… — и Мухин хитро подмигнул…

— Ну, а теперь давай разговаривать…

— Нет, ты скажи мне, как меня нашел, — удивляется Ефим, — я, можно сказать…

— Нашли, брат… Давай лучше, выкладывай, что у тебя есть для меня.

Кононова разбирает любопытство, но не время расспрашивать: — приехал из Харбина и сам Мухина искал, а вышло так, что он его нашел…

— Ловко… — только и может сказать Ефим, садится на пол и стаскивает сапог.

Долго ковыряет в каблуке ножом, а потом, как подрезал, — вытаскивает шелковинку:

— Вот! — Мухину.

Тот к окну. От луны — все как на ладони видно: и печать, и шифр, и план.

— Все? — оборачивается к Ефиму.

— Все! Только разве на словах велено добавить Сергею, если его скоро увидишь…

— Третьего дня видел…

— Ну!.. Где?

— В тайге… Он уходит с отрядом в Приморье.

— Вот так и Ольга говорила…

— Рада, небось, будет?.. — и глаза Мухина смеются…

— Известно — не каменная…

— Молодец она!..

— Что говорить…

— Ну… а еще что? — и Мухин мельком заглядывает опять в окно.

А там…

Яркая луна в дымчатом кольце — высоко в куполе неба. Холодная, светлая ночь.

Снег белыми огоньками на лунных отсветах.

— Ну, яскори их, — долго что-то засиделись там… ххо-лодно-жеж, чортова бесина, сегодня… Ххолодно!

И человек переминается с ноги на ногу — греется. Под валенками хрустит снег.

— Ух, и ххолодно-ж, яскори!..

Управляющий губернией Иван Сергеевич Алексеевский недоволен… Нервно курит папиросу за папиросой и шагает по столовой из угла в угол.

— Фу, чорт возьми! Аннушка! да прибейте вы этот ковер… в конце-концов!.. чорт знает, что такое!..

— Слушаю-с, барин, я сейчас…

— А, да не зовите меня барином… сколько раз говорить вам?

— Простите, Иван Сергеевич.

Управляющий губернией смотрит на часы… Восемь. Скоро. Сегодня у него бал… т. е. не бал собственно, а так, вечер, именины жены… Бал — неудобно… Пахнет старым, губернаторским… А он социалист, социалист-революционер… простой… демократичный…

Но…

Управляющий губернией… Ответственность…

И потому… достоинство.

Вот и нужно, чтобы было и просто и с достоинством.

А, кстати, есть цели особые, политические… И значит именины — политические.

Но управляющий губернией озабочен: сочетание губернаторского апломба и социалистической невинности не всегда ему удается, вернее — никогда…

А сегодня важно: будет, приехавший из Харбина, полковник Луцкий, будет атаман Кузнецов…

О-о! Атаман Кузнецов.

Алексеевский досадливо горько кривится.

— Я раньше всех!

— Войди, войди!

Низенький, коренастый эс-эр Иокист, журналист и пьяница, вваливается как-то боком и говорит, как всегда, горячо, порывисто, махая нечесаной лохматой головой и слегка заикаясь.

— Товарищ Алексеевский! чуешь, вчера два пьяных офицера приходят в редакцию, чуешь, и — мы — говорят — всех большевиков — нас-то, чуешь, — на дуэль, говорят — перестреляем.

— Ах, знаю… Стоит ли?., ведь пьяные… да и арестовали же их.

— Кой дьявол! гуляют… да, чуешь, товарищ Алексеевский…

— Ну, хорошо, хорошо, потом… Я вот, голубчик, хочу сказать тебе… Знаешь… вот видишь ли… не зови ты меня при всех товарищем… Кузнецов будет… Сволочи… но, понимаешь, неудобно… Что? Пришел? Кто, Аннушка? A-а, прошу, прошу!

Слегка щурясь, не то ласково, не то насмешливо, входит полковник Луцкий.

— Были у Кузнецова? — Алексеевский Луцкому, после, как поздоровались.

— Да.

— Ваше мнение?

— Что-ж, атаман, — человек, все-таки дисциплинированный.

— Дисциплинированный?.. Неправда!.. — Иокист вскипает.

Натянуто хмурый Алексеевский напрасно пускает в ход свою дипломатию.

Иокист не обращает внимания.

Шум… смех… говор: комната заполняется гостями… Вот и китайский консул — толстый веселый плут…

Иокист не обращает внимания.

— Отряд Кузнецова признает только его… И… ничего не поделаешь.

— Чуете!..

Луцкий и сам знает: атамана не уговоришь.

Помнит… На предложение о слиянии и контакте белых армий Кузнецов ему так:

— Разумеется. Единства требует наша родина. Но в настоящее время, здесь, на Амуре, я окружен большевиками явными и тайными… Ответственность на мне…

Луцкий понимает: атаман Кузнецов первенства не отдаст и…

Шум смолкает…

Полковник Луцкий почтительно встает.

Тинькая шпорами, в зал входят два офицера: Кузнецов и его ад'ютант.

Атаман, подойдя быстро с холодной улыбкой, целует руку «мадам Алексеевской» и поздравляет «с днем ангела». За начальником, по чину, — тоже ад'ютант.

Алексеевский секунду колеблется. (Губернатор или любезный хозяин? Кем быть?)

Но затем — к атаману, молча, улыбаясь приветливо…

Когда же супруга Ивана Алексеевича приглашает гостей к столу, то атаман твердо:

— Прошу прощения! Мне некогда. Я еду! Я заехал на минуту, только поздравить. Извините! Всего хорошего!

Алексеевский вздрагивает и атамана — в сторону… где Луцкий и Иокист…

— Простите, атаман (он дает себе право называть его атаманом, а не «ваше превосходительство»), я предполагал, что мы сегодня, после вечера… ну, вы понимаете… пользуясь присутствием полковника… мы поговорим о…

— С полковником Луцким я уже переговорил. Если же что либо имеется у вас, то, я думаю, мы поговорим об этом конфиденциально.

— Ну, разумеется… разумеется… я…

— А сейчас я должен вам сказать, что еду в штаб, куда вскоре прибудет майор Ки-о-синша от имени генерала О-си-мара.

— Зачем?

— Не осведомлен… Но, думаю, завтра вам, как управляющему губернией, это будет известно… Корнет, который час?

— Без пяти двенадцать, ваше превосходительство — вытянулся ад'ютант.