Интересно, лес свел их вместе по случайности, или существуют потаенные причины?
На последнем месяце Чармейн стала страдать от болей в пояснице и частых схваток. Она плохо спала, так как в любом положении что-то давило или тянуло. Ей уже давно хотелось избавиться от бремени, получить вместо огромного живота теплого ребеночка у груди.
— Вот тогда высплюсь! — говорила она Дэмиену, тяжело перекатываясь с боку на бок.
Тот лишь иронично улыбался приподнимая бровь. Когда это младенцы давали роздых родителям?
Чармейн возмущенно одернула мужа.
— Что? Разве ты не будешь иногда укачивать его вместо меня?
— Смешной бельчонок. Я готов помогать тебе во всем, но кормить грудью ребенка ты будешь сама.
Чармейн покраснела. В последние дни грудь налилась, а в платья пришлось класть тряпицу чтобы лиф не становился влажным.
— Дэмиен, — плаксиво сказала она. — Может все-таки мне стоит вернуться в Вирхольм? Я не хочу рожать одна.
— Ты не будешь одна. Я буду рядом и помогу во всем.
— Разве ты умеешь принимать роды? Я слышала ужасные истории о море крови и ужасных криках, — она скорбно поджала губы. — Боюсь, тебе не стоит это видеть.
— По-поводу первого возражения: да, Чармейн, я умею принимать роды и делал это не раз. А во-вторых, позволь мне решать самому, что я хочу или не хочу видеть. Я ни в коем случае не оставлю тебя одну в такой момент. Особенно на попечительство наших родителей.
Чармейн подумала о своем и усмехнулась.
— Моя мама позовет лучших врачей, но потом отберет ребенка под любым предлогом.
— А моя в самый ответственный момент зальется слезами и оставит тебя разбираться самой.
Они обменялись невеселыми взглядами. Чармейн вцепилась в мужа и умоляюще попросила:
— Обещай, что все забудешь! Обещай!
— Есть вещи, которые никогда не забываются. Я дам только те обещания, которые не намерен нарушать.
Чармейн крепко обняла мужа. В глубине души она была рада, что именно он будет рядом в ответственный момент. Никому другому она не доверяла. А Дэмиен почувствует, если что-то пойдет не по плану, сможет попросить помощи у леса или воспользоваться своей магией, о которой он почти не упоминает в повседневной жизни. Как хорошо, что она может рассчитывать на него.
***
Милисент вживалась в лесничество с мучением. Пока Чармейн была рядом она еще как-то справлялась. Всегда можно было посмотреть на нее и спросить совета. Милисент не хотелось брать на себя ответственность за благополучие целого города. Эта ноша была слишком тяжела. Стоило подумать о неведомом Ахтхольме, как руки начинали дрожать, а к сердцу подкатывалась паника. В эти моменты Чармейн отстраняла новую лесничую в сторону и все делала сама.
Милисент не могла решить для себя — Чармейн справляется, потому что не думает о других или настолько уверена в своих силах?
Теперь Чармейн дома, готовиться стать матерью. Милисент подавила недостойное чувство зависти. Так и должно быть. Счастливые люди существуют рядом с несчастными. Не всем достается поровну земных благ и с этим нужно научиться жить.
Чармейн красавица, дочь мэра, живет в счастливом браке. Она, наверное, не знала настоящего горя в своей жизни. Да, говорили в городе, что с ней что-то случилось, раз она подурнела и осунулась, но видимо ничего серьезного, ведь сейчас она вновь весела как певчая птичка. Хотя Милисент, право, позорно засматриваться в замочную скважину на чужую семью.
Огонек под ребрами настоятельно горел, гнал ее вперед, но Милисент не могла понять куда и от этого чуть не плакала. Она кружила по тропам, продиралась сквозь кусты, брела по ручью, но пламя не становилось сильней.
«Никчемное существо,» — окрестила она себя и опустилась без сил под красноватой глыбой. На чистом небе светило солнце, воздух был морозным и чистым. Задание свербело, не давая забыть о себе. Милисент глотала злые слезы. Наконец она запрокинула лицо к солнцу, глубоко вздохнула.
«И воздуха не возникнет спаситель, готовый сделать работу за меня. Годна или никчемна, у Ахтхольма другой нет.»
Она побрела дальше, уверенная, что идет в неправильном направлении. Ноги гудели, но это было мелочь по сравнению с угрызениями совести.
«Чармейн советовала в этих случаях обнять дерево. Мне терять нечего, можно попробовать.»
Милисент обняла колючее дерево-канделябр. Его ствол покрывали как шерстью плотные игольчатые листья направленные вниз. Они не кололись, и Милисент плотно прижалась к дереву щекой.
Ей стало тепло. В голове зашумело, страх и тревога отступили, а перед глазами жжение под ребрами оформилось в осознанное направление.
«Глупышка, — сказало дерево не словами, а шуршанием ветвей. — Больше доверяй себе.»
«Доверять себе,» — повторила Милисент. Как же тяжело, как же это чертовски тяжело! Я ведь одна, одна!
«Ты не одна, — обняло дерево своими жесткими листьями. — Мы всегда с тобой.»
Она выдохнула, открыла глаза. Побежала вперед, стараясь держать мысли в узде, движимая одними чувствами. Огонек горел все ярче, подбадривая Милисент.
Добралась. Что теперь? Неуверенность и паника вновь стали раскручиваться ураганом под грудью, поднимаясь все выше и Милисент метнулась обнять ближайшее дерево.
«Мы с тобой,» — шепнуло оно и Милисент сразу успокоилась.
Завал камней загородил русло ручейка, может в нем дело? Выглядит довольно свежим, вода только-только разлилась болотцем. Можно попробовать разобрать.
Каждый шаг давался с трудом. Милисент боролась сама с собой, стараясь не думать о последствиях собственной ошибки.
Лес мог найти себе смотрителя получше, а вот Милисент нуждалась в нем как утопающий в спасительной веревке. Она знала: чтобы стать лесничей ей придется одержать верх над своим давним противником — страхом. Ради себя она бы не вступила в бой, а вот ради леса...
Милисент ошибалась. Лес не мог найти себе лучшего смотрителя.
***
У Чармейн начались схватки. Такое бывало и раньше — живот становился каменным, тянуло спину и становилось тяжело дышать. Стоило выпить воды вдосталь или немного походить, то схватки стихали. Сейчас Чармейн опустила голову, положила руку на твердый живот и ушла в себя, пережидая боль в пояснице. Когда живот отпустило, вернулась, как ни в чем не бывало, к лоскутному одеяльцу, которое спешила закончить к родам.
Она разрезала свое парадное зеленое платье и ничуть не жалела. Ткань мягкая, так и льнет к телу, малышу будет сладко под ним спать. С тех пор, как Милисент стала лесничей Чармейн успела подготовить стопочку распашонок и пеленок. В ход пошла вся лишняя одежда. Для Дэмиена был составлен подробный список, что захватить из города. Подобрать время для быстрой ходки в деревню муж никак не мог — Милисент справлялась со своими заданиями очень медленно и не всегда хорошо.
Чармейн опять скрутили схватки. Делать нечего, придется отправиться на прогулку. Чармейн отставила в сторону рукоделие, боком поднялась со стула и согнулась в три погибели от боли. Подошла к столу и налила себе воды из кувшина.
— Чегой принести тебе, хозяюшка? — спросил заботливый брауни в смешной шапочке, почесывая лоб.
— Сейчас, — прохрипела она, а потом, когда отпустило, добавила веселым голосом. — Ничего не надо дедушко. Ты присмотри за домом, пока я пройдусь немного.
— Все сделаю, подмету хорошенько. Ни о чем не беспокойся.
Чармейн благодарно кивнула, закуталась в пушистый платок, накинула тулуп, который уже на животе не закрывался, и вышла наружу. Прошлась по тропинке к берегу озера. Чармейн задумчиво смотрела на спокойную гладь воды и будто ждала чего-то. Она беспокойно прошлась по берегу до самых мостков на которых обычно стирала. Спустилась к обледеневшим доскам, посмотрела на мелкую рябь.
И тут она поняла кого ждала — Кувшинку. Чармейн не видела ее уже пару месяцев. В последний раз, кажется, при пожаре. Тогда она была в платье, расходящимся воланами из под груди как у греческих воительниц. С тех пор пропала, а ведь помнится до того тенью следовала за Чармейн.