Расстроенная, она отправилась искать мать с Ветерком, чтобы уткнуться в его макушку, пахнущую молоком и забыть обо всем на свете. Нашла их в зеленой гостиной, мать качала его на руках, а Ветерок не то возмущался, не то жаловался.

— Он недавно поел, — объяснила Чармейн забирая сына. — Скорей всего его нужно поменять. Я сейчас.

Она побежала наверх, движимая желанием остаться один на один с сыном. Будет ли она любить его, даже если он вырастет жестоким?

«Буду».

Заставит ли она сестру Ветерка идти на преступление ради него?

«Невозможно решить, слишком тяжелый выбор. Одно ясно, судить родителей я не могу. Они делаюсь все возможное ради Юстаса, даже если цена — давить на меня. Что за ошибку совершили родители, раз выросли два чудовища, я да Юстас? Один предлагает убить фейри, вторая думала об этом. Брат не знает о тебе, Ветерок, вот в чем ошибка Юстаса. Я не могу поднять руку на тех, кто плоть от моей плоти».

Чармейн достала чистую пеленку, уложила Ветерка на диванчик и принялась за дело. Малыш сразу успокоился и теперь агукал звучным голосом на всю комнату и с удивлением смотрел на собственные кулачки.

Он был такой потешный и наивный. Мутные мысли рассеялись.

«Я буду любить сына как умею, хоть Ветерок достоин лучшей матери. Постараюсь дать все, что смогу. Вырастет, кем вырастет».

Чармейн увлеклась вытиранием попы и не заметила, что малыш освоил новый трюк. Рывок, и Ветерок изящным маневром перевернулся на живот, гордо расправив куцые крылья и задрав голову.

И тут послышался… Даже не стук, поворот дверной ручки. Чармейн в панике обернулась, увидела лицо входящей матери и всем телом бросилась на Ветерка в тщетной попытке укрыть сына.

— Не пугайся так, Чармейн, дай посмотреть на него хорошенько.

Мать проскочила в комнату плавным движением, повернулась, достала из кармана сверкнувший ключ и заперла дверь. Ах если бы этот ключ попал к Чармейн чуть раньше. Что теперь будет!

Чармейн настороженно наблюдала за матерью, готовая в любой момент броситься на защиту сына. И удивилась, увидев, как мать с мечтательным выражением наблюдает за трепыханием ощипанных куриных крылышек.

— Перед фейри не устоять, поверь я это знаю по собственному опыту. Только не понимаю, почему Дэмиен нежно относится к ребенку? Мой муж так и не смог тебя полюбить…

У Чармейн задрожали губы.

— О чем ты говоришь?

— Не знала? Я то думала, давно догадалась… Твои успехи в лесничестве… Чем из объяснить, как не щедрой дозой крови фейри?

— Кто? Кто мой отец?

— Я его не видела с твоего рождения. Думала придет посмотреть на тебя в лесу. Никого из фейри не встречала?

Чармейн поперхнулась. Желание узнать о своем происхождении жгло изнутри, но лишь мгновением ранее она сказала отцу (или как его называть теперь. Мэр? Бертерих?) о том, что не видела никого из народа фейри. Сейчас ничего не осталось как подтвердить:

— Нет, не встречала.

— Как может быть?

Мать посерела и осела на пол, отвернувшись от Чармейн в сторону окна.

— Я была уверена, что пусть он не хотел больше видеть меня, но никогда не откажется от дочери. Хотя, что мы знаем о фейри?

— Матушка скажи, поэтому отец, — Чармейн так и не могла называть его по другому, — всю жизнь предпочитал мне Юстаса?

— Ах да, по поводу твоего брата. Чармейн надеюсь на твою благоразумность. Не делай ничего, что может нарушить договор или рассердить лес. У Юстаса созрел безумный план убить защитника границы. Не смей ему потакать. Пусть делает грязную работу сам, раз ему это угодно.

— Неужели отцу меня совсем не жаль?

— Жаль меньше, чем родного сына. Прости, милая, вижу мои слова причиняют тебе боль. Чармейн, я думала ты давно выросла и обрела жизненную хватку. Тебе отлично удалось выйти замуж за одного и родить ребенка от другого. После этого легче-легкого просчитать чувства обманутого мужчины.

— А тебе мама, есть до меня дело?

— Конечно, маленькая. Если и есть в мире, кто будет любить до последнего, то это матушка. Если бы ты знала Чармейн, сколько раз я принимала отцовский гнев на себя, лишь бы тебе не досталось. Чтобы ты росла в спокойствии и безопасности?

— И все же кто мой настоящий отец, как мне его узнать?

В дверь постучали. Чармейн мигом принялась пеленать ребенка, а мать нарочито медленно пошла открывать.

— У него такие же шерстистые уши, — прошептала она дочери напоследок.

У Чармейн запылали щеки и она подняла руку проверить прическу. Волосы надежно прикрывали заостренные, поросшие рыжей шерстью уши.

Мать подмигнула, бросила:

— От глаз матери ничего не скроется, — и открыла дверь. Когда Бертерих зашел в комнату, Ветерок уже зевал, замотанный в плотный кокон.

— Простите, если помешал, — виновато сказал отец. — Внизу без вас пусто и тоскливо. Я уже соскучился по Ветерку.

Он взял его на руки и принялся расхаживать по комнате с непривычно умиротворенным видом, мурлыча под нос колыбельную песенку для ребенка.

Чармейн вспомнила как в детстве родители всеми правдами и неправдами достали из-за черты белокурую куклу. В Вирхольме живут мастера на все руки, но такую сделать не могли — одетую по непривычной моде в узкую спереди юбку с пышным задом, с кокетливой шляпкой на волосах и кружевным зонтиком. Чармейн была от нее в восторге, не расставалась ни днем ни ночью. А потом подхватила от игрушки неизвестную заразу, провалилась в беспамятство и жар, провалялась на грани жизни и смерти чуть ли не месяц. Мать в сердцах выбросила куклу. Когда Чармейн пришла в себя, то была безутешна. А отец отправился в выгребную яму, нашел там куклу, отстирал собственноручно костюм в синюю полоску и вернул дочери. Кукла, кстати, до сих пор лежит в нижней полке комода.

Нет, не Бертерих — отец, настоящий отец, пусть любящий брата чуть больше нее.

А кровный, тот, кого любила мать, так и не пришел посмотреть на дочь. Чармейн боялась думать о причине — с тех пор, как она попала в лес пропала Кувшинка. Не хотелось верить в то, что с ней случилось нечто непоправимое. Чармейн нравилась безмолвная девушка с чешуей на плечах и зелеными волосами. Наверное, она так и не узнает никогда в чем была причина неуемного любопытства Кувшинки по отношению к Чармейн.

Если, действительно, на свете когда-то был фейри, давший ей жизнь, то его больше нет. И грустно признать, но наверное Тейл остался последний из своего народа. Нет, теперь есть еще Ветерок. И Чармейн следует задуматься, что за беда стерла фейри с лица земли, раз теперь она одна из них, а в сыне и того больше волшебной крови.

За прошедшие два месяца Ветерок округлился, обрадовал первой осознанной улыбкой. Теперь утром Чармейн встречал довольный жизнью малыш с ямочками на щечках. Крылышки обросли белым пухом и весь он стал похож на розовощекого пухлого ангелочка.

Чармейн обожала сына, частенько лежала рядом с ним, на расстеленном на солнце пледе и любовалась складочками на ручках, огромными голубыми глазками, сильными ножками с маленькими пальчиками.

Если бы не усталость и постоянное желание урвать хоть пару часов сна, то Чармейн сказала бы, что эти весенние дни — лучшее, что было в ее жизни.

Она много думала о своем отце. Не о том, кто жил в лесу, а о мэре Вирхольма. Странно, но с тех пор как правда вышла наружу, Чармейн почувствовала себя свободной. Она всю жизнь старалась изо всех сил заслужить его расположение. Быть примерной дочерью, которой можно гордиться — самой красивой и послушной. Все напрасно, что бы она не делала, отцу было недостаточно. Даже о пении, которого собирался слушать весь Вирхольм, он отзывался неодобрительно. Чармейн страдала, остро ощущала несправедливость беспредельной любви родителей к брату и постоянно чувствовала себя ненужной в доме.

Какое облегчение перестать искать в себе причины холодности отца! Теперь она может быть благодарной за все хорошее и не ожидать ничего сверх меры.

Сама же Чармейн мечтала о том, что Дэмиен будет любить Ветерка как родного. Не хотелось бы ей в повторить судьбу матери, видеть, как муж различает между детьми своими и чужими.