— Огромное спасибо, — от души поблагодарила Милисент. — Я как раз ухожу. Пойдем, маленький.

Она приняла из рук мэра увесистую корзину, в которой две бутылки лежали бережно обернутые в теплую ткань. Пол корзины занимал холщовый увесистый мешок с кокетливо открытой горловиной, из которой виднелись разноцветные мешочки и свертки со сладким запахом ванили. Видимо городские потихоньку выбирали сторону, не в пользу Альфреда. До сих пор подобные подношения Милисент не получала.

Альфред это, видимо, понял, насупился и сказал:

— Олененок еще должен окрепнуть. Я за ним поухаживаю.

Милисент сглотнула. Прямые отказы злили старика, а тут ссору наблюдают городские, значит он будет упрямиться до конца. Ей придется смягчить, как только можно смягчить ситуацию.

— Как вам будет угодно, — поклонилась она, крепко сжав кулаки, стараясь подавить порыв придушить старика. — Если такова сама воля животного. Напомню, что по договору, мы не можем его заставлять.

Она надеялась на то, что звереныш сам последует за нею. Так и было первые несколько шагов. А потом Альфред достал из кармана вонючую тряпицу и поднес к губам свистульку. Послушно ковыляющий олененок замер, а потом поскакал к довольному Альфреду. Тот опустился на одно колено и любовно погладил зверюшку по шее.

Тряпица пропитана запахом его матери, а свисток издает ее клич. Бедняга не может противиться столь сильному зову. А Милисент не может позволить Альфреду одержать верх.

Она колебалась лишь мгновение, а потом решительно зашагала к старому лесничему и выхватила животное из его рук. Альфред вцепился в задние ноги олененка, потянул на себя. Звереныш жалобно запищал, боднулся и головой задел спящего подкидыша.

К меканью оленя присоединился возмущенный ор голодного и злого ребенка, возмущенного нежданным тычком. От неожиданности Альфред отпустил животное. Милисент с победным возгласом направилась к двери, балансируя в одной руке ушастого звереныша, во второй тяжелую корзину. Ребенок на груди орал как резаный.

Мэр и сопровождающие застыли на пороге. Они колебались, не зная помочь ли Милисент или подождать, чтобы не навлечь гнев Альфреда. Что ж, ей бы поскорее добраться до леса, как-нибудь донесет своим ходом.

И тут ее нагнал зычный голос бывшего лесничего:

— Что это за урод у нее в переноске?

Милисент как раз проходила мимо мэра города. Тот сорвал ткань у нее на груди и все увидели зеленое лицо с широким ртом Кукушонка, сморщенное в диком крике.

И тут все завертелось как в калейдоскопе. Альфред кричал «ведьма, ведьма!», олень извернулся из рук Милисент, скакнул галопом и скрылся сквозь арочный проход куда-то вглубь сада. Мэр и мужчины кинулись на Милисент, но та подобрала юбки, сиганула вслед испуганному животному, а уж ей в скорости они уступали.

Олененка она чувствовала, могла следовать за ним без труда, но не хотелось разбить банки с молоком в корзине, да ребенка трясти особо не следовало.

Милисент упрямо сжала зубы, поудобней перехватила корзину и направилась вперед быстрым шагом. Впереди была калитка, через которую объятый ужасом олень с легкостью перескочил. Милисент тоже поспешила на безлюдную улицу. За спиною все ближе слышался топот, ее догоняли с дикими криками и улюлюканьем. Будто она дичь на охоте.

Да они и инсценируют дикую охоту, поняла Милисент. Чтобы показать, что они ее изгоняют на законных основаниях. Дело плохо, она сглотнула ком в горле. Милисент стало по настоящему страшно. Она увидела как вживую, что будет, когда настигнет толпа раздраженных мужчин и ее подкосила слабость.

Ноги перестали слушаться. Милисент споткнулась и чуть не грохнулась о мостовую.

— Держите ее! — крикнули за спиной совсем близко.

Милисент подобрала юбки и ринулась бегом, стараясь придержать бутылки и малыша на груди. Между тем олень лихорадочно метался стремясь убежать от шума. Сперва он по дурости направился в сторону рыночной площади, но потом, унюхав толпу, повернул назад, и Милисент поняла, что угодила прямиком в ловушку.

С обоих сторон ее настигали преследователи. Сердце билось в бешенном темпе, она в панике огляделась, не зная, что делать дальше. Всей душой Милисент хотела оказаться подальше отсюда.

Незнакомый бородач кинулся к ней с одной стороны, высокий и нескладный юноша с другой. Милисент зажмурилась и представила себя маленькой птичкой, легкой в полете, способной вознестись над домами.

Через мгновение она услышала настойчивое чириканье, открыла глаза, но все вокруг было как в тумане, только птенец рядом напряженно махал крыльями и звал ее за собой. Милисент сама не поняла, заснула ли она, или воображение перенесло далеко от опасности, но на душе стало спокойно. Она тоже стала махать крыльями, последовала за птенцом.

Внизу отчетливо виделись Ахтхольмцы, с задранными к небу лицами. Казалось, будто все они смотрят на нее, разинув рот. Милисент так же отчетливо чувствовала олененка, ему повезло найти выходи из города и на данный момент он улепетывал что было ног обратно к холмам.

«Я превратилась в птицу, как чудесно!»

Оставаться в городе не хотелось ни на минуту. Милисент наслаждалась свежим ветром и легкостью своего нового тела. Как она испугалась там внизу! И будто навек освободилась от застарелого страха. Теперь она сможет улететь ввысь от опасности и ничего ее не настигнет.

«Это чудесно,» — напомнил ей сухой внутренний голос. — «Но хорошо бы научиться не бежать от своего страха, а встретить его лицом к лицу».

Чармейн заснула как только голова коснулась кровати — сработала близость Ветерка, его столь родное сопение и фырканье по ночам, будто он ежик, а не ребенок. Он спал беспокойно: то и дело вскрикивал и начинал нервно плакать, но учуяв маму затихал и долго жаловался в грудь, пока не проваливался в сон.

У Чармейн разрывалось сердце, она представляла, какого было Ветерку в прошедшие дни звать ее, без возможности дозваться. Должно быть хороший знак, что он все еще продолжает пытаться, что он не лишился надежды. Но, боже, как больно видеть беззащитного ребенка, всхлипывающего всем телом. Она бы руку себе отрезала, лишь бы взять его грусть на себя.

Под утро ее разбудила Кувшинка — беззвучно протянула стеклянную бутыль и Чармейн безропотно отцедила для Кукушонка порцию, хотя глаза слипались от усталости.

— Хочешь, я возьму Ветерка, а ты поспишь? — участливо предложила Кувшинка.

— Нет, я ни за что его не отпущу.

Чармейн оценила предложение фейри, которое было сказано от чистого сердца. Но она сейчас никому не отдаст сына. Она будет с ним и днем и ночью, кожа к коже, пока воспоминание о том, что когда-то их разлучили не сотрется из его памяти.

Обычно Ветерок просыпался с первыми лучами солнца, но в клетушке окон не было. На сей раз Чармейн проснулась с чувством, что она хорошо отдохнула. Видимо, Ветерок позволил себе спать подольше под боком у мамы.

Мох светил ярким ровным светом. Чармейн наклонилась к сыну и была вознаграждена солнечной беззубой улыбкой. Она то и дело ловил ее взгляд и улыбался еще шире, показывал кончик язычка, щурил глазки, махал приветливо ручками. А Чармейн все позабыла от чистого незамутненного счастья.

В дверь постучали. Чармейн наспех заправила ворот, пригладила волосы и отозвалась. В комнату торжественно зашел Тейл с серебряным подносом в руках. На нем высились корзиночки с воздушным кремом и лесными ягодами, свежий хлеб и вазочка с вареньем, дымящийся чайник с двумя чашечками.

Чармейн смутилась. О своей любви к воздушным пирожным она упоминала давным-давно, в другой жизни. Надо же, не забыл. Можно подумать, будто она для него что либо значила.

— Как спала? Вижу, что выглядишь лучше. Когда захочешь искупаться, дай знать, я отведу к подземному источнику. Вода в нем горячая, правда пахнет тухлыми яйцами, но после нее приятно сполоснуться в чистой воде с душистым мылом.

Чармейн не удержалась и взяла ближайшую корзиночку. Тает во рту… Крем нежнейший, с легкой кислинкой, ягоды сладкие и довершает все изумительное хрусткое тесто.