Вход в пещеру перегораживала тяжелая кованая дверь, та тоже нашла особое место в сердце Милисент, так как новая лесничая плохо спала, просыпаясь в холодном поту по ночам. В этом была истинная причина просьбы жить отдельно. Ей не хотелось будит хозяев истерикой и плачем в пред утренние часы. Она привыкла скрывать свою слабость, превращать ее в злость к окружающим. Поэтому в Вирхольме ее опасались и она могла жить в относительном спокойствии.

Кажется, лесничие предложили ей более роскошное жилище. В просторной комнате оказался даже камин с ажурной решеткой. Пол украшал ковер с затейливым узором, высокий потолок пещеры не давил каменной грудой. Милисент почувствовала себя в знакомом и безопасном месте.

Она надеялась расспросить Чармейн о девушке на дереве, о заданиях и об огоньке под ребрами, нот тот зажегся вновь и им стало не до разговоров. Весь день прошел в беготне по Ахтхольмской части леса, как объяснила Чармейн. Они расчищали русла ручьев, спасали попавших в беду животных, убирали сгнившие стволы деревьев. Изнеженная Чармейн ни разу не пожаловалась, а вот Милисент пришлось нелегко. Пусть так, пусть руки будут заняты, а тело ломит от усталости. Ей необходима передышка от круговорота мыслей. Сегодня первый день, когда Милисент перестала чувствовать себя никчемной.

Они так и не успели обсудить ничего важного. При заходе солнца Чармейн спешно попрощалась и обещала вернуться назавтра. Милисент попыталась уговорить ее проводить, но Чармейн пробормотала что-то невнятное, настояв на своем. Милисент резко реагировала, когда окружающие ее отталкивали вот и сейчас, движимая обидой развернулась по направлению к пещере. А потом подумала, что беременной женщине, уставшей после длинного дня грех не помочь, не смотря на ее протесты.

Милисент выбежала наружу, пробежала по проходу между скалами, но лесничей нигде не было. Она звала ее и звала, пока горло не охрипло, но Чармейн не отвечала. После захода солнца сумерки продержались недолго, ночь наступила почти мгновенно, но Милисент еще долго бродила при свете звезд, в страхе разглядывая овраг под скалами, надеясь не увидеть темный силуэт внизу. Нет, было еще светло, Чармейн не могла упасть.

Милисент решила, что поиски бесполезны. Она вернулась ко входу в пещеру, облокотилась о ледяной камень и внезапно поняла, насколько одинока в молчаливой чужой ночи. С уходом солнца стало заметно прохладней.

— Не переживай, новенькая. Чармейн давно дома, в безопасности.

Из теней выступил мужской силуэт. Милисент вся сжалась в комок в приступе паники. Вечер на мельнице, стальные руки Юстаса на ее запястьях, попытка вырваться и оплеуха, обжегшая щеку. И боль, от его движений, от выкриков «сама виновата».

— Прости, желание удивить внушительным появлением испугало тебя... Я всего лишь лесной слуга из народа фейри. Милисент, нечего меня опасаться. Я тот, кто выгнал твоего обидчика за полог.

— Лесной король, — выдохнула Милисент. — Теперь я обрела право общаться с вами?

— У тебя оно было всегда. Это мы не вмешиваемся в человеческие дела до нарушения договора.

— Я столько хочу узнать…

— О нет, учить новичков не мой удел. Дождись завтрашнего утра. Я всего лишь сжалился, видя твои попытки отыскать бездыханное тело Чармейн, и решил успокоить. За сим откланяюсь.

Милисент так и не удалось разглядеть нежданного гостя. Она видела только лунные блики на пряжке у горла, да силуэт короны на фоне ночного неба. Не смотря на голос, подобный журчанию ручья, звонкий и успокаивающий, она знатно испугалась его, и потом еще долго сидела у камина, пыталась успокоиться. Ей на колени вспрыгнул крупный черный кот, появившийся ниоткуда, без единого светлого пятнышка. Милисент прижалась к теплой шерсти, растворилась в мерном мурлыканье. Кот пристроил голову у нее на груди, обвил хвостом талию. Она так и не выпустила его когда легла спать. Заснула под мерцание кошачьих глаз в сумраке комнаты, в первый раз без кошмаров.

Чармейн в первый раз проснулась ночью от ощутимых толчков в животе. Если раньше они ощущались щекоткой, или крыльями бабочек, то теперь живот ходил ходуном, а боль выдернула из ласковых объятий сна. Малыш пинался будто у него не четыре конечности, а целых шесть. Учитывая наследственность отца вполне могло быть, что Чармейн носит маленького кентавра. Она ужаснулась мысли, представив роды и крепко решила, что сын просто здоровый, ему тесно, вот он и разминается.

Дэмиен спал очень чутко, вот и сейчас открыл глаза и увидел сидящую жену.

— Что случилось, милая?

— Ничего, спи, малыш разыгрался.

И, воспользовавшись случаем, подставила ему живот для поглаживания. Дэмиен усмехнулся и бережно положил ладонь над пупком, тут же получил по ней прицельный удар.

— Вот разбойник! Чую когда родится тоже не будет давать глаз сомкнуть в предрассветный час, когда сон слаще всего. Иди ко мне под бок, бельчонок, я мигом его успокою.

Она с готовностью залезла под теплый бок мужа. Последние месяцы и общее дело внесли в отношения между ними необратимые перемены. С того дня, когда Дэмиен обнаружил обман, а они оказались на грани разрыва, не случилось великих трагедий или радостей. Но не сравнить с первыми днями брака прелесть ночных разговоров или физическое удовольствие, которое Чармейн испытывает от прикосновений мужа.

Прозрачная стена первых дней после обмана постепенно растаяла. Теперь они понимали друг друга лучше всех на свете. А еще в нить, протянувшуюся между ними, вплелась любовь. Она вошла без фанфар, не обозначив свое присутствие нервной дрожью и огненными волнами. Любовь прокралась уличной кошкой на гостеприимный огонек. Вонзила свои когти до самых потаенных струнок сердца. Любить Дэмиена стало для Чармейн частью ее самой.

Она восхищалась его способностью преодолеть себя. Однажды обожжённая, как драгоценный дар ценила верность и постоянство мужа. Ей не нужно было претворяться, чтобы завоевать его привязанность, как она делала в начале брака. Наоборот, стоило осмелится сорвать маску, и Чармейн стала замечать желание во взгляде Дэмиена.

Вот и сейчас невинное поглаживание живота, переросло в чувственные ласки. Рука Дэмиена поднялась, сжала грудь. Чармейн резко выдохнула и извернулась за поцелуем. Дэмиен оброс жесткой щетиной, она колола губы, от этого по спине пробегали мурашки, а ощущения его мягкого рта казались еще слаще. Он властным жестом развернул ее на бок, потом они соединились и было это жарко, страстно и чудесно. Затем разморенная Чармейн сладко заснула до самого утра.

Чармейн знала, что ее время истекает, поэтому старалась научить Милисент как можно большему, пока мир не сузился до нужд маленького и беспомощного существа.

Как бы Милисент не хотела обмануть окружающих напускной сердитостью, Чармейн слишком хорошо умела читать мелкие знаки. Ей не нужно было ни о чем расспрашивать девушку, Чармейн и так видела своими глазами, что за уродливый незаживающий шрам оставил Юстас на душе новой лесничей.

При резком звуке Милисент вздрагивала всем телом. Если не получалось с первого раза перенять нужный для лесничества навык, она и мучилась безмерно и считала себя никчемным существом. У Милисент выработались странные ритуалы — она повсюду носила за собой в кармане увесистый камень. Чармейн догадывалась, для чего он предназначен.

Она видела в Милисент отражение своего несчастья, испытывала к ней теплые, почти материнские чувства. Над Чармейн прошлое давно перестало клубиться сизой тучей, а чувства к Тейлу потихоньку перегорели. И любовь и ненависть. Милисент все так же жила в оковах поступка Юстаса, тот тенью следовал за ней, заставлял вспоминать о себе десятки раз за день и всю ночь напролет.

Не смотря на искреннюю симпатию, Чармейн не сумела найти к Милисент подход. Начинать прямой разговор не хотелось, уж слишком строгую отповедь она получила в прошлый раз. Рассказать о своем опыте с Тейлом казалось глупым и наигранным: Милисент подумает, будто Чармейн специально придумала похожую историю.