«Возьми мальчишку временно в лес. Попроси за него как следует и я найду как помочь с твоей просьбой.»

Уступать Дэмиен не желал, в осведомленность Альфреда по поводу нахождения холма не верил, и на данный момент не мог взвалить на себя политическую неразбериху чужого города.

Ушли они ни с чем. Положение Милисент усложнилось еще больше, так как Дэмиен отказал Альфреду во всех одолжениях, как больших так и малых.

Осталось найти холм своими силами, чем они сейчас и занимались. И Чармейн не могла ждать в четырех стенах приговора. Крах надежды, даже призрачной, больно ударяет по тем, кто потеряли все.

Подменыш не может стать заменой Ветерку. Да, он теплый, живой, его жалко. Чармейн готова заботиться о нем, защищать. Но любовь, особенно материнская не разменная монета, чтобы одаривать ею чужака. Она хотела касаться шелковистой кожи Ветерка, дышать его запахом скисшего молока, целовать в живот и крохотные пальчики на ручках. Она тосковала по его улыбке по утрам.

Но даже не тоска — тревога выгнала ее из дома. Чармейн сходила с ума от беспокойства. Последние три месяца все ее помыслы были направлены на то, чтобы сыну жилось хорошо на свете. Чтобы он ел вдосталь, спал сладко, не страдал от холода или от жары. Чтобы он знал — на любой его крик откликнутся.

Сейчас он во власти таинственных существ, которые могут не понимать нужд человеческого ребенка. Они о своем заботились из рук вон плохо. Сейчас Ветерок, наверное, уже охрип от беспрерывного плача. И это сводило Чармейн с ума.

Она была настолько погружена в свои мысли, что не заметила, как спустилась в овраг, набрела на широкий ручей и стала идти вдоль русла. Очнулась только когда увидела перед собой Кувшинку.

Речная дева была одета в платье болотного цвета, оно ниспадало с оголенных плеч, льнуло к телу. На челе Кувшинки был венок из белых лилий, и сама она была бледна и грустна, хоть и невероятно красива.

Чармейн сглотнула ком в горле. Она столько раз думала, что Кувшинка умерла, что увидеть ее отозвалось в сердце радостным звоном. Теперь не нужно Кувшинку оплакивать. И одновременно вспомнилось, что она зря горевала о речной фейри. Исчезновение было частью обмана, чтобы заполучить Ветерка.

— Привет, — прошептала Чармейн.

Кувшинка вместо того, чтобы кивнуть или улыбнуться, присела в глубоком реверансе, как перед королевской особой в книгах. Подняла просительные глаза и замерла на месте, ожидая приговора.

«Она хочет посмотреть на подменыша», — поняла Чармейн.

Она отогнула край ткани, чтобы Кувшинка увидела спящего сына. За три дня он успел нарастить щечки, выделения из глаз стали прозрачными и весь он уже не выглядел невероятным уродцем, а просто лобастым нескладным зеленоватым младенцем.

Кувшинка ахнула и тут же прикрыла рот ладонью, заплакала.

— Ты хочешь его обратно? — робко спросила Чармейн.

Кувшинка кивнула, сжав рот в тонкую полоску.

«Она не хотела подмены. Ее заставил Тейл.»

— Обещаю ухаживать за твоим ребенком, лечить его, кормить и заботиться. Но ты должна сделать тоже самое для моего, слышишь?

Та поспешно кивнула не сводя глаз с ребенка.

— Что с ним, Кувшинка? Как мой Ветерок?

Фейри будто очнувшись стала пятиться обратно в ручей.

— Нет, не уходи! Покажи мне дорогу под холм, я заберу своего ребенка, оставлю твоего. Прекратим мучить друг друга. Постой же!

Чармейн ступила вперед, вслед за ускользающей речной девой. В бессильной ярости схватилась за край болотного платья. То расползлось в руке зеленой тиной.

Кувшинка обернулась, ее губы дрожали.

— Его имя Истильвер, но называть его вслух нельзя. Никогда, — заговорила Кувшинка впервые с момента знакомства. — Пусть будет для вас Кукушонком. Ветерка скоро увидишь, будь уверена.

Чармейн отпустила платье, Кувшинка нырнула в стремительный поток ручья и растворилась между струй.

Они с Дэмиеном не придумали для Ветерка секретного имени. Чармейн до крови прикусила щеку изнутри, чтобы успокоиться. Будь у ее сына еще одно имя, может быть фейри не имели бы права его забрать…

Чармейн брела все дальше по ручью. Остановилась, когда Кукушонок проснулся и потребовал кушать. Он разглядел ее лицо, улыбнулся широко, всем сердцем, сладко зевнул. Чармейн рассеянно глядела на него, ничего не видя перед глазами.

Как бы ей вернуть сына?

Начал накрапывать теплый летний дождик. Чармейн засуетилась, собрала в котомку грязные пеленки, замотала Кукушонка обратно в переноску. Капли тарабанили по листве, ребенок довольно щурился, открывал рот и высовывал язык навстречу дождю. Чармейн даже заколебалась, не продолжить ли поиски, но стоит ходить с ребенком под струями воды дождем, даже теплой как парное молоко.

Возвращаться с пустыми руками было тоскливо. Плечи ломило от усталости, от непривычной тяжести подменыша у груди. Чармейн вспомнила, что ничего не ела с утра, забыла взять с собой еды из дома. Желудок подавал о себе знать настойчивым бурчанием.

Она зашла в хижину, скинула котомку, положила Кукушонка в кроватку и почувствовала себя совершенно разбитой. Хотелось лечь в кровать, заснуть на несколько лет. Проснуться, когда тоска станет терпимей. Проснуться в другой реальности, где сын рядом.

Кукушонок не хотел лежать в кровати и смотреть в потолок. Он выспался за день мерного качания в переноске, теперь желал играть. Чармейн со стоном уложила его на стеганном одеяле на животе и расставила вокруг яркие безделушки. Ее руки дрожали, голова кружилась. Сил встать, приготовить себе по есть не было. Она беззвучно заплакала.

***

Когда вернулся Дэмиен он застал жену бродящей по комнате с подкидышем на руках. Тот захлебывался плачем, Чармейн же мерно качала его с отсутствующим выражением лица.

Он сам еле стоял на ногах, но тут же забрал ребенка, усадил жену за стол.

— Что случилось? — спросил он.

— Кукушонок голодный, а я не могу его накормить. Молока нет.

Дэмиену хватило одного взгляда, чтобы понять в чем причина. Чармейн выглядела бледной, осунувшейся. Скорей всего, за весь день не съела ни крошки. Совсем погрузилась в горе и забыла, что кормящей матери нужно заботиться о себе.

Он сумел одной рукой держать подменыша на плече, а второй поставить перед Чармейн кувшин с водой и наказать пить. Потом вышел на улицу и вернулся с полной корзиной мелких сладких абрикос с маленькой косточкой.

— Ешь вдосталь, потом отдохни. О молоке не думай, лучше поспи. Я пока прогуляюсь с подменышем.

— Лучше скажи, есть новости? Смогли что-нибудь отыскать?

— Завтра новый день, Чармейн. Завтра будем пытаться вновь. Лес не посылает заданий ни мне ни Милисент, одно это должно подарить нам надежду.

— Хозяин леса мог бы и вмешаться.

— Мог бы. А если бы он решил в пользу фейри? Они ближе ему, ты ведь знаешь… Все, родная, ложись поскорей и постарайся временно забыть о всем плохом. Всего на пару часов.

— Кукушонок голоден…

— Ничего, мы с ним найдем, чем заняться. Уверен ему понравится купание в ночном озере при луне.

Чармейн встала, обняла мужа, поцеловала в губы, зарылась пятерней в густые волосы. Иногда ей казалось, что именно Дэмиен сошел со страниц древних сказок. Настоящий рыцарь без страха и упрека. Уставший, голодный, он всегда ставит ее интересы над своими. Рядом с ним и сама Чармейн старается стать лучше.

Когда за мужем и подменышем захлопнулась дверь, Чармейн даже смогла закрыть глаза и мгновенно провалилась в благословенные объятия сна.

Она проснулась с полной грудью. Сердце колотилось, в горле застыл ком. Ей послышался плач Ветерка, но в доме было темно и тихо. Чармейн протерла глаза, вскочила с кровати и принялась наводить порядок в хижине, греть ужин для мужа.

Дэмиен зашел с Кукушонком домой, тот был так голоден, что принялся за еду слишком быстро, закашлялся от притока молока. Чармейн похлопала по костлявой спине малыша, протерла нос и рот чистой тряпицей. Он судорожно вздохнул и снова потянулся к ней.