– Ненавижу Боба Сигера, – говорит Кларисса. – Думаешь, у него ушло больше тридцати секунд, чтобы написать эту песню?

Коктейль появляется в высоком стакане с перегнутой соломинкой и металлическим шейкером, в котором не поместившиеся в бокал остатки. Альба встает на цыпочки, находит идеальный угол для того, чтобы втянуть через трубочку молочный коктейль с арахисовым маслом. Ее шарик в виде собаки, то есть шляпа, съезжает на лоб, мешая сосредоточиться. Она смотрит на меня через черные густые ресницы и отталкивает шляпу, так что она держится на голове только благодаря статическому электричеству.

– Когда придет папа? – спрашивает она. Кларисса издает звук, как человек, которому пепси случайно попало в нос, и начинает кашлять. Я стучу по ее спине, пока она не показывает мне рукой, чтобы я перестала.

– Двадцать девятого августа, – отвечаю я Альбе, которая вытягивает остаток коктейля, пока Кларисса с укором смотрит на меня.

Затем мы уже в машине, на Лейк-Шор-драйв; я за рулем, Кларисса возится с радио, Альба спит на заднем сиденье. Сворачиваю на Ирвинг-Парк, и Кларисса говорит:

– Разве Альба не знает, что Генри умер?

– Конечно, знает. Она же его видела, – напоминаю я Клариссе.

– Ну и почему ты тогда сказала, что он придет в августе?

– Потому что он действительно придет. Он сам назвал мне эту дату.

– О! – Даже глядя на дорогу, я чувствую на себе пристальный взгляд Клариссы. – Разве это… не странно?

– Альбе нравится.

– А тебе?

– Я его никогда не вижу.

Стараюсь, чтобы голос звучал спокойно, как будто меня совсем не мучит такая несправедливость: Альба рассказывает мне о встречах с Генри, а я лишь выпытываю подробности.

«Почему не я, Генри?» – молча спрашиваю я у него, когда подъезжаю к дому Клариссы и Гомеса, проезд к которому завален игрушками. Как всегда, это просто факт, и ничего тут не поделаешь. Кларисса целует меня, выходит из машины, степенно идет к дому, когда вдруг распахивается дверь и появляются Гомес и Роза. Роза бежит к Клариссе, показывая ей что-то, Кларисса смотрит и что-то говорит, потом обнимает дочь. Гомес смотрит на меня и наконец машет рукой. Я машу в ответ. Он отворачивается. Кларисса и Роза ушли в дом. Дверь закрывается.

Я сижу в машине, Альба спит на заднем сиденье. Вороны ходят по газону, где разрослись одуванчики. «Генри, где ты?» Опускаю голову на руль. «Помоги мне». Никто не отвечает. Через минуту завожу машину, выезжаю с дорожки и еду к нашему пустому, ожидающему дому.

ГЕНРИ: Мы с Ингрид потеряли машину, и мы пьяные. Мы пьяные, темно, и мы ходим туда и сюда, но машины нет. Чертов Линкольн-Парк. Чертовы эвакуаторы Линкольн-Парка. Черт.

Ингрид злится. Она идет впереди, и вся ее спина, даже то, как двигаются ее бедра, выражает злость. В общем-то, это моя ошибка. Чертов ночной клуб «Парк Вест». Какого черта строить ночной клуб в раздолбанном панковском Линкольн-Парке, где нельзя оставить машину больше чем на десять секунд, потому что ее обязательно утащат в свое логово злобные эвакуаторы Линкольн-Парка…

– Генри.

– Что?

– Опять эта маленькая девочка.

– Какая маленькая девочка?

– Которую мы видели раньше.

Ингрид останавливается. Я смотрю, куда она показывает. Девочка стоит в дверях цветочного магазина. На ней надето что-то темное, поэтому я вижу только белое лицо и босые ноги. Может, ей лет семь-восемь; слишком маленькая, чтобы одной быть ночью на улице. Ингрид подходит к девочке, которая невозмутимо за ней наблюдает.

– Ты в порядке? – спрашивает ее Ингрид. – Ты потерялась?

Девочка смотрит на нее и отвечает:

– Я раньше потерялась, но теперь поняла, где я. Спасибо,– вежливо добавляет она.

– Тебе нужно доехать до дома? Мы можем тебя подвезти, если найдем машину.

Ингрид склоняется над ребенком. Ее лицо, наверное, всего лишь в футе от лица девочки. Подойдя к ним поближе, я замечаю, что девочка одета в мужскую ветровку. Она доходит ей аж до лодыжек.

– Нет, спасибо. Все равно я живу далеко.

У девочки длинные черные волосы и удивительные черные глаза; в желтом свете цветочного магазина она похожа на викторианскую девочку со спичками или на Анну у Де Квинси[109].

– Где твоя мама? – спрашивает Ингрид.

– Дома, – отвечает девочка. – Она не знает, где я.

– Ты убежала из дома? – спрашиваю ее.

– Нет, – отвечает она и смеется. – Я искала своего папу, но, думаю, еще слишком рано. Я вернусь потом.

Она протискивается мимо Ингрид, подходит ко мне, хватает за куртку и притягивает к себе.

– Машина на той стороне, – шепчет она. Оглядываюсь, и вот он, красный «порше» Ингрид.

– Спасибо… – начинаю я, девочка целует меня в район уха и убегает по тротуару.

Босые ноги шлепают по асфальту, а я смотрю ей вслед. Ингрид очень тихая, когда мы садимся в машину.

– Как странно, – наконец говорю я.

Она вздыхает и говорит:

– Генри, иногда ты бываешь на редкость тупым. И выбрасывает меня у моего дома, не говоря больше ни слова.

ГЕНРИ: Какое-то прошлое. Я сижу на Лайтхауз-Бич с Альбой. Ей десять. Мне сорок два. Мы оба переместились во времени. Теплый вечер, может, июль или август. На мне джинсы и белая футболка, украденная из странного особняка на Норт-Эванстон; на Альбе розовая ночная рубашка, позаимствованная из гардероба какой-то старушки. Она ей слишком длинна, поэтому мы подвернули ее до колен. Люди весь день бросают на нас странные взгляды. Думаю, мы не очень похожи на обыкновенных отца с дочкой на пляже. Но мы отдохнули замечательно: наплавались и построили замок из песка. Съели гамбургеры с картофелем фри, которые купили в автомате на парковке. У нас нет одеяла или полотенец, поэтому мы все в песке, мокрые и приятно усталые, и мы сидим, глядя, как среди волн туда-сюда гоняются маленькие дети, а за ними прыгают большие глупые собаки. Солнце садится за нами, и мы смотрим на воду.

– Расскажи мне историю, – просит Альба, прислоняясь ко мне, холодная, как рыба.

– Какую историю? – спрашиваю я, обнимая ее.

– Хорошую. Про тебя и про маму, когда мама была маленькой девочкой.

– Хм. Хорошо. Однажды…

– Когда это было?

– Сразу во все времена. И давно, и прямо сейчас.

– И там и тут?

– Да, всегда и там и тут.

– Как такое бывает?

– Ты хочешь слушать историю или нет?

– Да…

– Ну, тогда так. Однажды твоя мама жила в большом доме рядом с долиной, и в долине было место, которое называлось поляной, и мама любила там играть. И в один прекрасный день твоя мама, которая была крошечной девочкой и у которой волос было больше, чем тела, вышла на поляну, а там был мужчина…

– Без одежды!

– Да, на нем даже нитки не было, – соглашаюсь я. – И после того как твоя мама дала ему свое пляжное полотенце, чтобы он смог прикрыться, он объяснил, что он путешественник во времени, и почему-то она ему поверила…

– Потому что это было правдой!

– Ну да, но откуда она могла об этом знать? В общем, она действительно поверила ему, и позднее оказалась настолько глупа, что вышла за него замуж, вот так все и было.

Альба пинает меня в живот.

– Рассказывай правильно, — требует она.

– Ого! Как я могу что-нибудь рассказывать, если ты меня так бьешь? Ничего себе.

Альба сидит тихо. Потом говорит:

– А почему ты никогда не встречаешься с мамой в будущем?

– Не знаю, Альба. Я бы встречался, если бы мог. Небо у горизонта синеет, начинается отлив. Я встаю и даю руку Альбе, чтобы она поднялась. Она отряхивает рубашку от песка, потом вдруг замирает, поворачивается ко мне, вскрикивает и исчезает, а я остаюсь на пляже, держа влажную ночную рубашку и глядя на крошечные отпечатки ног Альбы в меркнущем свете.