И уходит. Селия сидит, закрыв лицо руками. Я начинаю собирать книги. Поворачиваюсь уходить, и Селия говорит:

– Подожди. Останавливаюсь.

– Прости, Клэр.

Пожимаю плечами. Иду к двери, поворачиваюсь и вижу, что Селия сидит за столиком одна, пьет напиток Ингрид, подперев голову рукой. На меня не смотрит.

На улице я иду быстрее и быстрее, пока не дохожу до машины, еду домой, иду в свою комнату, ложусь на постель, звоню Генри, но его нет дома. Я выключаю свет, но не сплю.

КЛЭР: Генри внимательно рассматривает зачитанный справочник «Практикующие терапевты». Нехороший признак.

– Никогда не думала, что ты наркоман.

– Я не наркоман. Я алкоголик.

– Ты не алкоголик.

– Конечно, алкоголик.

Я ложусь на его диван и кладу ноги ему на колени. Генри ставит книгу на мои голени и продолжает пролистывать страницы.

– Ты совсем немного пьешь.

– Раньше больше. Я снизил дозы после того, как чуть не убился. И отец у меня – тревожный случай.

– Что ты ищешь?

– Что-нибудь на свадьбу. Не хочу оставить тебя стоять перед алтарем на глазах у четырех сотен людей.

– Да. Мысль неплохая.– Я представляю себе ситуацию и вздрагиваю.– Давай сбежим.

– Давай. – Он смотрит на меня. – Я только за.

– Родители от меня отрекутся.

– Ни за что.

– Ты просто внимания не обращал. Это Бродвей. Мы – просто способ для моего отца щедро развлекать и впечатлять своих дружков-юристов. Если мы раскланяемся и покинем сцену, им придется нанять актеров, чтобы нас заменить.

– Давай пойдем в ратушу и поженимся до этого. И потом, что бы ни случилось, мы, по крайней мере, будем уже женаты.

– Да, но… мне это не по душе. Эго будет обман… и это мне не нравится. Как насчет того, чтобы пойти в ратушу после, если на венчании что-нибудь случится?

– Отлично. План Б. – Он протягивает руку, и я ее пожимаю.

– Значит, ты ищешь средство?

– Ну, в идеале мне нужно что-то типа нейролептика под названием риспедал, но на рынке он появится только в тысяча девятьсот девяносто четвертом. Еще есть хорошая вещь клозарил и, третьим номером, хардол.

– У них такие названия, как у продвинутых средств от кашля.

– Они все антипсихотические.

– Правда?

– Да.

– Но ты не психотический.

Генри смотрит на меня, делает жуткое лицо и царапает воздух как оборотень в немом кино. Потом довольно спокойно говорит:

– На электроэнцефалограмме у меня мозг как у шизофреника. Не один врач настаивал, что причина моей галлюцинации о перемещении во времени кроется в шизофрении. Эти препараты блокируют рецепторы допаминов.

– Побочные эффекты есть?

– Ну… дистония, акатизия, псевдопаркинсонизм. То есть непроизвольные мышечные сокращения, беспокойство, судороги, нервные движения, бессонница, неподвижность, неконтролируемое выражение лица. И также – поздняя дискенсия, хроническая неспособность контролировать лицевые мышцы, агранулоцитоз, хроническая неспособность организма вырабатывать белые кровяные тела. И потом потеря сексуальных функций. Дело в том, что все препараты, доступные на данный момент, по сути транки.

– Ты ведь не хочешь на самом деле принимать их, да?

– Ну, раньше я принимал хардол. И торазин.

– И?..

– Просто ужас. Я был как стопроцентный зомби. Казалось, что вместо мозгов у меня – клей Элмера.

– А еще что?

– Валиум. Либриум. Ксанакс.

– Мама их принимает. Ксанакс и валиум.

– Да, это логично.

Он корчит рожу, отбрасывает «Практикующих терапевтов» и говорит:

– Иди сюда.

Мы возимся на диване, пока не прижимаемся друг к другу. Очень уютно.

– Не принимай ничего.

– Почему?

– Ты не болен.

– Вот за это я тебя люблю, – смеется Генри. – За твою способность воспринимать мои ужасные пороки.

Он расстегивает на мне блузку, и я обнимаю его. Он смотрит на меня, выжидая. Я немного злюсь.

– Я не понимаю, почему ты так об этом говоришь. Ты постоянно говоришь о себе ужасные вещи. Ты же не такой. Ты хороший.

Генри смотрит на мою руку и прижимает меня ближе.

– Я не хороший, – тихо говорит он мне на ухо. – Но, может, я им стану, мм?

– Да уж стань, пожалуйста.

– Я хороший для тебя. – Это точно. – Клэр?

– Мм?

– Тебе никогда не мешала заснуть мысль о том, что я – шутка, которую играет над тобой Господь?

– Нет. Я не могу заснуть только от беспокойства, что ты можешь исчезнуть и никогда не вернуться. Я не могу заснуть, размышляя о вещах, которые я вроде как знаю о будущем. Но я абсолютно уверена в том, что мы созданы, чтобы быть вместе.

– Абсолютно уверена…

– А ты разве нет? Генри целует меня.

– «Ни время, ни расстояние, ни судьба, ни смерть не могут сломить мое последнее желание – до последнего вздоха».

– Что?

– Это про меня.

– Хвастун.

– Ну, и кто говорит обо мне ужасные вещи?

ГЕНРИ: Я сижу на ступенях грязно-белого алюминиевого домика в Гумбольдт-парке. Утро, понедельник, часов десять. Я жду, когда вернется Бен. Интересно, где его носит. Мне не очень нравится этот район; я чувствую себя вроде как незащищенным, сидя у двери Бена, но он нечеловечески пунктуален, поэтому я продолжаю ждать. Смотрю, как две испанки катят детские коляски по разбитому и неровному тротуару. Размышляя о неравенстве городского сервиса, я вдруг слышу вопль: «Книжный мальчик!» Поворачиваюсь на голос, и, разумеется, это Гомес. Невольно вырывается стон; у Гомеса потрясающий талант натыкаться на меня, когда я собираюсь сделать что-то особенно мерзкое. Я должен избавиться от него, пока не показался Бен.

Гомес подходит ко мне со счастливой улыбкой на лице. На нем костюм, в руке чемоданчик. Я вздыхаю.

– Ca va[64], товарищ.

– Ca va. Что ты здесь делаешь? Хороший вопрос.

– Жду приятеля. Сколько сейчас времени?

– Пятнадцать минут одиннадцатого. Шестое сентября тысяча девятьсот девяносто третьего года,– любезно подсказывает он.

– Я знаю, Гомес. Но все равно спасибо. Ты от клиента идешь?

– Да. Девочка, десять лет. Дружок матери заставил ее пить «Драно». Как я устал от людей.

– Да. Слишком много маньяков и дефицит Микеланджело.

– Ты обедал? Или, наверное, надо спросить: завтракал?

– Да. Мне нужно тут остаться, я друга жду.

– Не знал, что твои друзья живут здесь. Все люди отсюда, которых я знаю, ужасно нуждаются в услугах юриста.

– Друг из библиотечного кружка.

А вот и он. Бен подъезжает на своем серебристом «мерседесе» шестьдесят второго года. Внутри всё в лохмотьях, но снаружи машина – просто конфетка. Гомес тихо присвистывает.

– Извини, что опоздал, – говорит Бен, подъезжая к нам.– Вызов на дом.

Гомес пристально смотрит на меня. Я не обращаю внимания. Бен смотрит на Гомеса, потом на меня.

– Гомес, Бен. Бен, Гомес. Извини, друг, но мне пора.

– Вообще-то, у меня пара часов свободных… Бен принимает подачу:

– Приятно познакомиться, Гомес. В другой раз, ладно?

У Бена плохое зрение, и он добродушно смотрит на Гомеса сквозь толстые линзы очков, увеличивающие глаза раза в два. Бен позвякивает ключами в руке. Меня это нервирует. Мы оба стоит молча, ожидая, когда Гомес уйдет.

– Хорошо. Ну, тогда пока, – говорит Гомес.

– Я позвоню после обеда,– говорю я.

Он поворачивается и уходит, не глядя на меня. Я чувствую себя неловко, но есть вещи, о которых Гомес знать не должен, и это одна из них. Мы с Беном обмениваемся взглядом, доказывающим: мы знаем друг о друге такое, что в случае огласки возникнут проблемы. Он открывает входную дверь. У меня всегда руки чесались попробовать вломиться к Бену в дом, потому что там так много разных замков и защитных устройств. Проходим в темный узкий коридор. Здесь всегда пахнет капустой, хотя я точно знаю, что Бен никогда ничего съедобного не готовит, тем более капусту. Мы проходим к лестнице в конце дома, наверх, в другой коридор, через одну спальню в другую, где Бен устроил свою лабораторию. Он ставит сумку и снимает куртку. Я почти жду, что он наденет теннисные туфли а-ля мистер Роджерс[65], но вместо этого он начинает возиться с кофеваркой. Сажусь на складной стул и жду, когда Бен закончит.