– Откуда он пришел?

– Он не сказал.

Молча возвращаемся домой. Альба спит. Генри смотрит в окно. Небо безоблачное и розовое на востоке, машин становится больше, люди едут на работу из пригорода. Стоя на светофоре на Огайо-стрит, я слышу, как кричат чайки. Улицы темные от соли и воды. Город тихий, белый, запорошенный снегом. Все такое красивое. Я смотрю со стороны, как зритель в кино. Мы невредимы, но рано или поздно мы за это чертовски поплатимся.

КЛЭР: Завтра день рождения Генри. Я в «Винтедж-Виниле», пытаюсь найти альбом, который он любит, но которого у него нет. Я рассчитывала попросить помочь Воуна, хозяина магазина, потому что Генри ходит сюда уже много лет. Но за прилавком вижу паренька-студента. На нем футболка «Seven Dead Arson». Его, наверное, на свете не было, когда записывалась большая часть дисков, продающихся в этом магазине. Просматриваю пластинки на стеллажах. «Sex Pistols», Патти Смит, «Supertramp», Мэтью Свит. «Phish», «Pixies», «Pogues», «Pretenders». «B-52's», Кейт Буш, «Buzzcocks», «Echo and the Bunnymen», «The Art of Noise», «TheNails», «The Clash», «The Cramps», «The Cure»,«Television». Вытаскиваю «Velvet Underground» в выцветшем конверте и пытаюсь вспомнить, видела ли я такую пластинку дома, но, изучив оборот, понимаю, что все эти песни есть у Генри на других альбомах. «Dazzling Killmen», «Dead Kennedys». Появляется с большой коробкой пластинок Воун и опять уходит. Так повторяется несколько раз, и вот они с продавцом начинают распаковывать коробки, складывая пластинки на прилавок, присвистывая над вещами, о которых я никогда не слышала. Подхожу к Воуну и молча кладу перед ним три пластинки.

– Привет, Клэр, – говорит он, широко улыбаясь. – Как дела?

– Привет, Воун. Завтра у Генри день рождения. Помоги.

Он просматривает мой выбор:

– Так, эти две у него уже есть,– кивает он на «Lilliput and the Breeders», – а это просто кошмар, – указывая на «Plasmatics». – Хотя обложка класс, да?

– Да. Может, у тебя что-нибудь в коробках есть подходящее?

– Нет, это пятидесятые. Умерла какая-то старушка. Может, тебе понравится это, вчера получил.

Он вытягивает из пачки сборник «Golden Palominos». Здесь пара незнакомых вещей, поэтому я его беру.

Вдруг Воун улыбается мне:

– У меня есть кое-что действительно оригинальное для вас… хранил это для Генри. – Он ныряет за прилавок и через минуту появляется с пластинкой. – Вот.

Воун дает мне пластинку в белом пакете. Открываю его, на пластинке написано: «Аннета Линн Робинсон, Парижская опера, 13 мая 1968 года, "Лулу"». Вопросительно смотрю на Воуна.

– Да, необычная вещица, согласны? Пиратская запись концерта; такой больше нет. Он уже давно попросил меня отлавливать ее записи, хотя это не мой профиль, ну, я ее нашел – и все забываю отдать. Я ее слушал, здорово. Качество очень хорошее.

– Спасибо,– шепчу я.

– Не за что. Эй, а почему из-за нее столько шуму?

– Это мама Генри.

Воун смешно поднимает брови на лоб.

– Правда? Да… он на нее похож. Хм, интересно. Мог бы мне и сам об этом сказать.

– Он о ней мало говорит. Она погибла, когда он был маленьким. Автокатастрофа.

– О. Ну да, что-то вспоминаю. Ну, еще что-нибудь поищем?

– Нет, спасибо.

Плачу Воуну и ухожу, прижимая к себе голос матери Генри, направляясь по Дэвис-стрит, сгорая от предвкушения.

ГЕНРИ: Сегодня мой сорок третий день рождения. Глаза открываются в шесть сорок шесть утра; на работу сегодня не надо, но уснуть не могу. Смотрю на Клэр, она вся во власти сна, руки раскинуты, волосы разбросаны по подушке в полном беспорядке. Она так красива, даже с полосками от подушки на щеке. Осторожно вылезаю из кровати, иду в кухню и делаю кофе. В ванной пускаю воду, жду, когда станет погорячее. Водопроводчика давно стоит позвать, но все не доходят руки. Вернувшись в кухню, наливаю кофе, несу в ванну и ставлю на раковину. Намазываю лицо кремом и начинаю бриться. Обычно я мастерски бреюсь, почти не глядя в зеркало, но сегодня, в честь дня рождения, решаю взглянуть на себя.

Голова почти вся седая, только виски и брови остались черными. Волосы немного отросли, не как было до встречи с Клэр, но и короткими их не назовешь.

Кожа обветренная, морщины вокруг глаз и через лоб, линии от ноздрей ко рту. Лицо слишком худое. Я весь слишком худой. Не совсем скелет, конечно, но и явно ненормально худой. Возможно, такая худоба присуща ранним стадиям рака. Или тем, кто сидит на героине. Не хочу думать об этом, поэтому продолжаю бриться. Смываю пену, наношу гель после бритья, делаю шаг назад и обозреваю результат.

Вчера в библиотеке кто-то вспомнил, что у меня день рождения, и Роберто, Изабель, Мэтт, Кэтрин и Амели собрались и отвели меня в «Бью Тай» на обед. Не знаю, ходят ли на работе слухи о моем здоровье, о том, почему я так резко похудел и быстро постарел. Все были ужасно милы, так, как люди ведут себя с больными СПИДом и жертвами химиотерапии. Я почти мечтал, чтобы кто-нибудь меня спросил, и тогда я бы что-нибудь наврал и покончил с этим. Но вместо этого мы шутили, ели спагетти и королевских креветок, жареную картошку с соусом. Амелия подарила мне фунт убийственных колумбийских кофейных зерен. Кэтрин, Мэтт, Роберто и Изабель с шиком преподнесли факсимильное издание «Чуда каллиграфии», которое я целую вечность пытался найти в Ньюберри. Я смотрю на них в ошеломлении и понимаю: они думают, что я умираю.

– Ребята, вы… – начинаю я и не знаю что сказать. Нечасто со мной такое случается.

Клэр встает, просыпается Альба. Все одеваемся и садимся в машину. Мы собираемся в Брукфилдский зоопарк вместе с Гомесом, Клариссой и их детьми. Весь день проводим, шатаясь вокруг, разглядывая мартышек и фламинго, полярных медведей и выдр. Альбе больше всего нравятся тигры и львы. Роза держит Альбу за руку и рассказывает о динозаврах. Гомес замечательно изображает шимпанзе, а Макс и Джо бесятся вокруг, изображая слонов и играя в портативные видеоигры. Кларисса, Клэр и я бесцельно прогуливаемся, болтаем ни о чем, купаясь в солнечном свете. В четыре часа дети устают и начинают капризничать, мы усаживаем их в машины, обещая вскоре повторить прогулку, и едем домой.

Ровно в семь появляется няня. Клэр то лаской, то строгостью уговаривает Альбу вести себя хорошо, и мы уезжаем. Мы нарядные донельзя, по настоянию Клэр, и, когда едем на юг по Лейк-Шор-драйв, я понятия не имею, что происходит.

– Увидишь, – говорит Клэр.

– Это не вечеринка-сюрприз, нет? – подозрительно выспрашиваю я.

– Нет, – уверяет она.

Клэр сворачивает с магистрали на Рузвельт и едет через Пилсен, испанский квартал, на юг, к центру города. Кучки детей играют на улицах, мы лавируем между ними и наконец паркуемся около Двадцатой и Расин. Клэр ведет меня к кособокому двухэтажному домику и нажимает на звонок у калитки. Нас впускают, проходим через замусоренный дворик и вверх по шаткой лестнице. Клэр стучит в одну из дверей, и ее открывает Лурдес, подружка Клэр по школе искусств. Лурдес улыбается и кивает, чтобы мы заходили, и, войдя внутрь, я вижу, что квартира превратилась в ресторан с одним столиком. Вокруг парят прекрасные запахи, на столике белая парча, фарфор, свечи. На резном серванте стоит проигрыватель. В гостиной полно птиц в клетках: большие попугаи, канарейки, крошечные волнистые попугаи. Лурдес целует меня в щеку и говорит:

– С днем рождения, Генри.

– Да, с днем рождения, – произносит знакомый голос, и, заглянув в кухню, я вижу Нелли. Она что-то помешивает и не отрывается, даже когда я обнимаю ее, слегка приподняв.– У-ухты! – говорит она. – Ты хорошо кушаешь!

Клэр обнимает Нелли, и они улыбаются друг другу.

– Он таким удивленным выглядит, – говорит Нелли, и Клэр улыбается еще шире. – Идите, садитесь,– командует она.– Ужин готов.