– Как это?

– Я ему просто не понравился, наверное.

– Ясно. Эй, хочешь, я тебе одеяло дам?

– Ну, можно, только одно.

Я стаскиваю покрывало с кровати Генри и сворачиваюсь на полу.

– Спокойной ночи. Спи крепко.

Я вижу, как в темноте комнаты блеснули белые зубы моего младшего «я», и потом он сворачивается в маленький комочек, а я смотрю на свой старый потолок и мечтаю вернуться к Клэр.

КЛЭР: Генри выходит из здания несчастный и – вдруг вскрикивает, и его уже нет. Я выскакиваю из машины, бегу туда, где он был всего мгновение назад, но, конечно, там только одежда. Я собираю все и стою несколько секунд посреди улицы и вдруг замечаю, что из окна третьего этажа на меня смотрит мужчина. Вот он исчезает. Я иду обратно к машине, сажусь и смотрю на голубую рубашку Генри и черные штаны, думая, имеет ли смысл оставаться здесь. У меня в сумке «Возвращение в Брайдсхед»[85], поэтому я решаю какое-то время посидеть здесь, на случай, если Генри появится. Я поворачиваюсь, чтобы взять книгу, и вижу, что к машине бежит рыжеволосый человек. Он останавливается у пассажирского сиденья и смотрит на меня. Должно быть, это Кендрик. Я отпираю дверь, он садится, но не знает, что сказать.

– Здравствуйте,– говорю я.– Вы, должно быть, доктор Кендрик. Я Клэр Детамбль.

– Да…– Он в полной растерянности.– Да, да. Ваш муж…

– Просто испарился на ровном месте.

– Да!

– Кажется, вы удивлены.

– Ну…

– Разве он вам не рассказал? Он такое делает. – Пока что он меня не очень впечатлил, но я не подаю вида.– Мне очень жаль вашего ребенка. Но Генри говорит, что это милый малыш, он очень хорошо рисует, и у него богатое воображение. И ваша дочь тоже одаренная, и все будет в порядке. Вот увидите.

Он таращится на меня.

– Но у нас нет дочери. Только… Колин.

– Но будет. Ее зовут Надя.

– Это был такой шок. Моя жена очень расстроена…

– Но все будет отлично. Правда.

К моему удивлению, этот незнакомый человек начинает плакать, плечи трясутся, лицо спрятано в ладонях. Через несколько минут он останавливается и поднимает голову. Я даю ему носовой платок, он сморкается.

– Извините, – начинает он.

– Ничего. Что там случилось между вами и Генри? Он вышел такой расстроенный.

– Откуда вы знаете?

– Он был в шоке и не смог удержаться в настоящем.

– Где он?

Кендрик оглядывается вокруг, как будто думает, что я прячу Генри за сиденьями.

– Не знаю. Не здесь. Мы надеялись, что вы нам поможете, но, видимо, нет.

– Ну, я не понимаю, как…

В это самое мгновение Генри появляется точно на том же месте, откуда исчез. В двадцати футах от него – автомобиль, водитель врезает по тормозам, и Генри запрыгивает на багажник моей машины. Водитель опускает стекло, Генри садится, мотает головой, слышит в ответ ругань, и автомобиль уезжает. У меня в голове шумит кровь. Я смотрю на Кендрика, он в шоке. Выпрыгиваю из машины, Генри слезает с багажника.

– Привет, Клэр. Было жарко, да? – Я обнимаю его; он дрожит. – Ты мою одежду забрала?

– Да, она здесь… эй, и Кендрик здесь.

– Что? Где?

– В машине.

– Но как?..

– Он увидел, как ты исчез, и до него, видимо, что-то дошло.

Генри просовывает голову в окошко со стороны водителя.

– Привет.

Хватает одежду и начинает одеваться. Кендрик вылезает из машины, обходит ее.

– Где вы были?

– Тысяча девятьсот семьдесят первый год. Я пил овалтин сам с собой, восьмилетним, в моей старой спальне, в час ночи. Я был там где-то час. А почему вас это интересует? – Генри обращается к Кендрику холодно, завязывая галстук.

– Невероятно.

– Можете повторять это сколько угодно, но, к сожалению, это так.

– То есть вы стали восьмилетним?

– Нет. Я сидел в своей старой спальне в квартире отца, в семьдесят первом году, тридцатидвухлетний, в компании самого себя, восьмилетнего. Пил овалтин. Мы болтали о недоверчивости врачей. – Генри обходит машину и открывает дверь. – Клэр, пора сматываться. Это бесполезно.

Я иду к дверце водителя.

– До свидания, доктор Кендрик. Удачи с Колином.

– Подождите…– Кендрик останавливается, собираясь с мыслями. – Это генетическое заболевание?

– Да, – говорит Генри. – Это генетическое заболевание, а мы хотим ребенка.

– Непредсказуемая вещь,– грустно улыбается Кендрик.

– Мы привыкли к непредсказуемости, – улыбаюсь я в ответ. – До свидания.

Мы с Генри садимся в машину и уезжаем. Сворачивая на Лейк-Шор-драйв, я бросаю взгляд на Генри. К моему удивлению, он широко улыбается.

– Почему это ты такой довольный?

– Кендрик. Он попался.

– Думаешь?

– О да.

– Ну, тогда прекрасно. Но он, кажется, крепкий орешек.

– Точно.

– Хорошо.

Мы молча едем домой, но это абсолютно другое молчание, нежели по дороге сюда. Кендрик позвонит Генри тем же вечером, и они договорятся выяснить, как удержать Генри здесь и сейчас.

ГЕНРИ: Кендрик сидит, опустив голову. Большие пальцы движутся по периметру ладоней, как будто хотят выскользнуть с рук. Солнце садится, и кабинет освещен золотом; Кендрик сидит неподвижно, движутся только пальцы, и слушает, как я говорю. Красный индийский ковер, бежевые твиловые кресла с нестерпимо блестящими стальными ножками; сигареты Кендрика, пачка «Кэмела», лежит нетронутая, пока он слушает. Золотые ободки круглых очков освещены солнцем; красным светом светится край правого уха Кендрика, рыжие волосы и розовая кожа отражают желтый свет хризантем, что стоят в медной вазе на столе между нами. Весь день Кендрик сидит в своем кресле и слушает.

Я рассказал ему все. Как все началось, как я учился, как старался выжить и радовался, что многое знаю наперед, как ужасно знать и не иметь возможности ничего исправить, каково это – страдание от потери. Теперь мы сидим в тишине, и наконец он поднимает голову и смотрит на меня. В глазах Кендрика грусть, которую мне трудно видеть; выложив ему все, я хочу забрать это обратно и уйти, избавить его от тяжелой необходимости думать об этом. Он берет пачку, достает сигарету, прикуривает, затягивается и потом выдыхает голубое облако, которое превращается в белое, проходя через грань света и тени.

– Проблемы со сном есть? – спрашивает он меня, голос звучит хрипло после долгого молчания.

– Да.

– Есть ли какое-то определенное время суток, в которое вы чаще всего… исчезаете?

– Нет… ну, может быть, ранним утром чаще всего.

– Головные боли бывают?

– Да.

– Мигрени?

– Нет. Сильные головные боли. С нарушением зрения, аурами.

– Хм.

Кендрик встает. Колени хрустят. Он ходит по кабинету, курит, обходит по краю ковер.

– Послушайте,—говорит он, нахмурившись.– Есть такая вещь – часовые гены. Они поддерживают в организме суточные ритмы, синхронизируют вас по солнцу, и так далее. Мы обнаружили их во многих типах клеток, по всему телу, но особенно они связаны со зрением, как и ваши симптомы, судя по всему. Супрахиазматическое ядро гипоталамуса, которое расположено прямо над зрительной хиазмой, служит как кнопка «ресет» для вашего ощущения времени – думаю, начнем мы отсюда.

– Да, конечно, – говорю я, потому что он смотрит так, как будто ждет ответа.

Кендрик встает снова и шагает к двери, которую я раньше не замечал, открывает ее и на минуту исчезает. Возвращается он с резиновыми перчатками и шприцем.

– Закатайте рукав, – требует Кендрик.

– Что вы делаете? – спрашиваю я, закатывая рукав до локтя.

Он не отвечает, снимает колпачок, смазывает руку, перевязывает и вкалывает иглу.

Я отворачиваюсь. Солнце зашло, и кабинет остался во мраке.

– У вас медицинский полис есть? – спрашивает он, вынимая иглу и разматывая жгут. Прикладывает вату и пластырь на место прокола.