Хорошее настроение старшины Асхатова передалось и его маленькой команде. Петрас стал рассказывать, как мальчишкой попал в первый сильный шторм на Балтике.

— Мне было тогда семь лет, только первый класс окончил. Отец с дедом в награду за хорошие отметки взяли меня на путину. Погода стояла тихая, теплая. Салака хорошо ловилась. А тут вдруг со стороны Швеции налетел ветер. Волну развело, конечно, не такую, как сейчас, да мне тогда казалось, что выше и страшней ничего не бывает. Дед мой стоял на руле, с потухшей трубкой в зубах. Шли мы на моторном баркасе. Отец находился в машине, старший брат с дядей отливали воду черпаками, только я один без дела оказался и ждал, когда нас совсем зальет волной или перевернет вверх дном. Дед мне головой кивает, улыбается: ничего, дескать, малыш, все это пустяки, а мне все хуже и хуже делается. Тогда дед говорит: «Бери ведро и выливай воду». Схватился я за ведро, зачерпнул в него воды со дна баркаса, стал выливать за борт, да ветер вырвал из рук ведро и утопил. Вот, думаю, влетит мне теперь за новое ведро. А дед смеется и кричит: «Бери котелок!» С котелком дело лучше пошло, и страх мой тоже как ветром унесло. После шторма дедушка мне сказал: «Море бывает часто злое, да бояться его не надо рыбаку. Шторм, внук, — это самая обычная рыбацкая погода».

— Вот и у нас обычная, — сказал старшина, и все дружно засмеялись.

Старшина и моторист закурили. Горшков продолжал стоять на руле. После завтрака ему нестерпимо захотелось спать. Алексей прикрыл веки, и ему показалось, что их суденышко как настеганное понеслось в мглистую даль. Вздрогнув, он прогнал дремоту и стал вспоминать, как они с Авижусом сооружали второй якорь, как ветер вырывал из рук брезент и чуть не столкнул его за борт.

«Нет, я, пожалуй, правильно вел себя, — думал он, погружаясь снова в чуткую дремоту. — Петрас тоже человек правильный… Ишь как ровно идет наша старушка, и все из-за якоря. Другие, пожалуй, не смогли бы поставить якорь… Нет, спать нельзя. Я на вахте…»

— КР-16! Слушайте меня, КР-16! Вам на помощь выходит эсминец, вылетели самолеты. Скоро они вас разыщут. Держитесь, ребята! Все вам шлют привет…

— Опять Крутиков заступил, — сказал старшина. — Ну вот видишь — и порядок, все уже позади. Совсем развиднелось. Скоро они нас обнаружат. — Асхатов выключил станцию. — Нечего зря энергию транжирить. Еще может пригодиться. Будем включать раз в четверть часа. Сколько, Алексей, на твоих?

— Восемь. Оказывается, они не останавливались.

— Ровно?

— Две минуты девятого.

— Ставьте, друзья, на пять девятого. — Старшина гордился точностью хода своих часов с механической подводкой, календарем, водонепроницаемых, антиударных, со шкалой поясного времени. — Мои часы, Петрас и Алеха, можно положить под колпак в институте имени Штернберга в Москве, и по ним отзванивать время для всей планеты. Вот какие это часы. Я за них отдал полторы сотни матросу с «Керчи» и еще в придачу шикарную раковину. Лейтенант Кораблев давал мне две с половиной, да не уговорил. Часы эти швейцарской фирмы, вот тут написано какой, только очень мелко. Гарантия на двадцать лет. Вот что это за механизм! Экстра! Супер! Прима! Дай-ка, Петрас, чайник, глотну еще чуток.

Томас Кейри повернул ручку двери, нажал на нее и едва не свалился на пол прихожей каюты. Торопливо закрыл дверь. Сразу его обступили тишина, покой. Пахло кожей и дорогим табаком. От следующего помещения прихожую отделяла темная ткань портьеры. Репортер стоял, упершись спиной в дверь. В глазах у него плыли желтые круги, ноги подкашивались.

— Поверните ключ, мистер Кейри, — услышал он знакомый спокойный голос и увидел профессора Гордона. Тот стоял, откинув портьеру, в белой рубашке, приземистый, широкоплечий, на темном лице выделялась серебристая бородка, какую носили шкипера парусников в прошлом веке, зубы его сверкали в улыбке. Казалось, он ничуть не удивлялся тому, что репортер тоже отправился в плавание на «Глории». — Наконец-то! Проходите, мой друг. Прошу вас. Я никак не ожидал, что на судне могут быть такие большие и удобные комнаты. Целая квартира. Вот это, по всей видимости, гостиная, влево — спальня, направо — ванная и все прочее. Садитесь, мистер Кейри. Я сейчас дам вам что-нибудь выпить. Здесь предусмотрен бар с целой батареей бутылок. Смотрите, как все ловко вделано в стенку. Я бы ни за что не нашел этого тайника, если бы не любезный молодой человек в черном. — Профессор откинул крышку бара. Заискрились бутылки, хрусталь. — Вам виски, коньяку? Здесь пропасть всего — водка, кальвадос, плиска, ром, херес.

— Безразлично. Что угодно. Да, мне надо немного промочить горло.

— И я за компанию. Мой любимый напиток — херес. Здесь же его две бутылки, одна из Калифорнии, другая, если верить этикетке, испанская. — Он налил в хрустальные рюмки, подал гостю, сидевшему в мягком кресле. — За продолжение нашего знакомства, мистер Кейри, и за дальнейшее развитие событий. Прекрасный напиток! Первоклассный! Испанский херес! Здесь все первоклассное. Не правда ли, мистер Кейри?

Репортер окинул взглядом просторное помещение, отделанное красным деревом, вишневый ковер на полу, овальный полированный стол, в котором, как в зеркале, отражался голубоватый потолок, и ответил терпеливо ожидавшему хозяину:

— Да, у вас здесь очень хорошо. — Прислушался: он все еще не верил, что избавился от преследовавших его людей, одетых матросами. Плотная дверь не пропускала звуков из коридора. Ритмично вздрагивал корпус судна. Ветер трепал занавески на опущенном окне. Пахло терпким запахом моря. Вино приятно туманило голову, горячими ручейками растекалось в груди.

Профессор, подмигнув, налил еще, сказав при этом:

— Выпьем за хорошее настроение. Для полного осознания благ жизни многим так его не хватает.

Томас Кейри сказал, рассматривая топазовое вино на свет:

— Охотно поддерживаю ваш тост, хотя мне будет нелегко обрести душевное равновесие после всего случившегося со мной. За последние сутки два раза покушались на мою жизнь, сейчас меня разыскивают по всему судну, с тем чтобы ссадить на лоцманский катер. — Репортер выпил всю рюмку и, улыбаясь, спросил: — Вы и сейчас найдете, что мои злоключения не выходят за рамки сценария пьесы?

— О да! Сюжет развивается по-шекспировски стремительно. События полны драматизма. Неужели и здесь, на судне, с вами пытались разделаться? Когда? Где?

Томас Кейри рассказал все, что с ним приключилось недавно. Выслушав, профессор энергично потер руки, прошелся по вишневому ковру от окна к дивану, вернулся к столу и сказал:

— Все идет прекрасно, мистер Кейри. Ваша настойчивость, смелость и находчивость окончательно покорили меня. Мне еще в машине, когда мы ехали в порт, пришла мысль, что вы не должны сойти со сцены в середине первого акта. Ведь вы одно из главных действующих лиц! Как же вы можете находиться вдали от событий, которые развернутся здесь, на «Глории»? Нет, мистер Кейри, вы должны ехать с нами. Только с вашей помощью мы можем найти преступника, который, я уверен, находится сейчас в таких же апартаментах, и не исключено, что пьет тот же самый херес.

— Но тогда зачем вы вручили мне ваш «понтиак» и вот эти ключи от него? Между прочим, я не заметил, как вы их опустили мне в карман. Возвращаю вам их с признательностью. Мое появление в «понтиаке» произвело бы ошеломляющее впечатление на дорожную полицию.

Профессор взял ключи, подбросил их на ладони.

— Видите ли, мистер Кейри, вначале развитие событий мне представлялось несколько иначе. Я не исключал возможности, что вы убедите капитана несколько отложить рейс, и тогда бы многое зависело от скорости, с которой вы смогли бы передвигаться по дорогам Америки. Сейчас все изменилось. Сценой становится «Глория». — Он повторил название судна еще несколько раз, опустил ключи в карман брюк, затем спросил: — Прекрасное название для пьесы — «Глория», не правда ли, мистер Кейри?