Старшина Асхатов сменил Горшкова и сказал:

— Ты, Алексей, помаячь на рубке, оттуда обзор миль на тридцать, особенно когда волной поднимет, да потом я обратил внимание, что с правого борта поручни потемнели.

— Есть, товарищ старшина. Только посижу с минуту: ноги затекли. Будто свинцом налились.

— Посиди, а ноги повыше подними. От прилива крови тяжесть в ногах. К тому же зарядку ты сегодня почему-то не делал. С сегодняшнего дня зарядка вводится обязательно. Это когда у нас харч был плохой, вернее, когда его почти не было, силы следовало беречь, да и то ты делал гимнастику, а сейчас, — он обвел руками, показывая, сколько у них висит рыбы, — необходима физическая нагрузка.

Горшков устроился на крыше рубки. Сильно качало. Чтобы не упасть, он держался за хлипкую мачту и, прищурясь, вглядывался в расплывчатый круг горизонта. Только небо, слабо голубевшее сквозь редкий туман, да подавляющий своей бескрайностью океан. Ни дымка, ни паруса он не увидел. Сверху волны казались еще более прозрачными, в толще воды висело множество красных медуз, которые словно раскачивались в медленном танце.

— Медузы! — крикнул он радостно. — Целая стая красных медуз!

Асхатов сказал:

— Ядовитые твари, не возрадуешься, если обстрекает красная медуза. Ну а еще что там сверху увидел?

— Ничего — пустыня. Или — постойте! Интересная рыба, вроде колючего шара. Не двигается.

— Луна-рыба, — определил старшина. — Так, когда она плывет, больше на обыкновенную рыбу похожа, а в случае опасности раздувается и все колючки у нее торчком, как у ежа. Ее из-за этого и акула не трогает. Ты смотри получше, нет ли этой зубастой голубушки поблизости, а то зачем луне-рыбе раздуваться?

Вскоре действительно Горшков увидел двух небольших акул, плывших за кормой. Они то расходились в стороны, то опять возвращались к катеру. Горшков спустился с крыши рубки на палубу и долго наблюдал за ними.

— Что им надо: все равно у нас им поживиться нечем? — спросил он, обращаясь и к старшине и к мотористу.

Старшина ответил:

— Их, видно, рыба наша привлекает. Дух от нее идет аппетитный. — И это, может, им понравилось, — сказал Петрас. — Кроме того, акула всегда идет за судном. Уж такая у нее привычка.

— Насчет поживы пусть не надеются, — сказал старшина и спросил моториста: — Как там у тебя акулья снасть, Петрас?

— Порядок. Крючок что надо, поводок из стального канатика.

— Может, попробуем? — спросил Горшков. — Давай, Петрас, закинем. А то еще уйдут.

— Не к чему, Алеша. Еда у нас пока есть. Девать нам акулье мясо некуда. А так они как в холодильнике.

— Думаешь, не уйдут?

— Если привязались, то надолго. Ждут, может, что и перепадет.

Старшина Асхатов сказал:

— Я читал, что акула — примитивное существо, скудно у нее с мозгами, а гляди — просуществовала сотни миллионов лет. Мало кто из животных сумел сохраниться за это время. Смотри, как выкаблучивает, то одним боком повернется, то другим. Красива, стерва, ничего не скажешь.

Акулы шли за катером до темноты, а наутро Горшков приветствовал их, как старых знакомых:

— Доброе утро, акулушки!

И все-таки хищницы не ошиблись, увязавшись за катером. Ветер усилился, стал накрапывать дождь, и старшина подал команду снимать рыбу. Пробираясь со связкой рыбы в кубрик, Горшков поскользнулся на мокрой палубе и чуть было не полетел за борт. Несколько рыбин выскользнули из связки и тут же были проглочены акулами.

Океан заметно побелел. Акулы скрылись. Но всех не оставляла мысль, что они где-то возле борта. Теперь все трое ходили по палубе с опаской, крепко держась за поручни, выбирая время, когда можно без особого риска преодолеть расстояние от дверей рубки до кубрика и от кубрика к рубке или к мачте, чтобы взять рифы или подтянуть или приспустить фалы.

Трое суток снова бушевал шторм, иногда сила ветра достигала десяти баллов, и казалось, что ветер сорвет и парус и мачту и сбросит их за борт. Неказистый на вид такелаж скрипел, стонал и все же держался. Катер не разворачивало боком к волне, его не кружило на месте, не заливало водой. Он упрямо шел в разрез волне, храбро перебираясь с гребня на гребень.

— Ну вот, — сказал старшина, — теперь мы на коне. Как идем, а! Узлов восемь, не меньше, делаем. — Он курил, сидя в углу рубки. Петрас стоял за штурвалом. Горшков спал у ног рулевого. — Что меня тревожит, — продолжал Асхатов, — так это наш рыбный запас.

— Думаете, испортится?

— И думать нечего. Сырость для нее — гибель. Погода нам нужна, Петрас. Солнце и небольшой ветерок, чтобы тащил помаленьку.

Старшина посмотрел снизу вверх на сосредоточенное лицо Авижуса — тот, прищурясь, глядел в ветровое стекло, все в дождевых каплях, иногда его губы трогала робкая улыбка.

— Ты чему это смеешься?

— Да так.

— Ничего так не бывает.

— Дом вспомнил.

— Ну а что там, дома? Что-то веселое? Что тебе вспомнилось?

— У нас на дюнах однажды появились васильки. Никогда не росли, а вдруг появились. Синие — на желтом песке.

— Да, красиво. А в наших краях лесных цветов много: огоньки, марьины коренья, ландыши, саранки, да все и не перечислить, колокольчики разных цветов…

Налетел шквал. КР-16 положило на правый борт. Старшина вскочил, упираясь в переборки, вглядывался сквозь мутное стекло: сердце его сжалось: парус обвис.

— Сломалась рея, — прошептал Авижус.

— Пулей запускай моторы! Алексей, подъем! Да вставай ты! Рея полетела!

За полчаса старшина с Петрасом срастили рею, натянули бегучий такелаж. Катер снова, как ни в чем не бывало, побежал под парусом.

Шторм стихал. Тучи умчались к югу. Небо постепенно заголубело. На волнах погасли пенные барашки.

В полдень на фоне перистых облаков проплыл на запад авиалайнер. Его проводили с легкой грустью, как птицу, у которой свои пути-дороги, своя судьба.

Используя хорошую погоду, старшина с Петрасом занялись такелажными работами. Теперь по-настоящему отремонтировали рею, поставили дополнительные крепления, развесили сушить на леерах рыбу. Алексей Горшков, опустив ветровое стекло, наблюдал за их слаженной работой, ему казалось, что они слишком копаются, что все можно сделать и лучше и скорее. В ответ на его советы старшина и Петрас только улыбались да перемигивались. К концу своей вахты Горшков заметил черный угольный дым в южной части неба.

Старшина и Петрас прекратили работу. Петрас влез на рубку. Из-за горизонта показались кончики мачт, труба — и скрылись.

— Только зря надымил, дьявол, — сказал Асхатов, — но ничего, ребята, теперь уж мы на верной дороге, скоро судов будет полным-полно. Да, да, и ты, Петрас, не улыбайся, теперь мы подходим к линии Токио — Гавайские острова, Токио — Сан-Франциско, так что судов будет до дьявола — любое выбирай.

Ни в этот день, ни на другой они не заметили ни одного судна, зато дальнозоркий Горшков снова отличился. Осматривая океан с крыши рубки, он, захлебываясь от охватившей его радости, закричал:

— Земля! Земля, братцы! Остров! Прямо по носу остров!

Вскоре все различили впереди большое серое пятно, колышущееся на воде, поняли, что Горшков ошибся, но воображение его все еще рисовало и песок, и скалы, в даже пальму — все, что Алексею хотелось увидеть.

Из воды торчали горлышки бутылок, плавали доски, стропила, стволы бамбука, циновки; весь этот мусор недавно был строениями на одном из южных островков Японии, цунами смыло деревню, и ее жалкие остатки растащили ветер и течение.

Моряки подняли на палубу несколько бамбуковых стволов и два бочонка из бамбуковых клепок, стянутых бамбуковыми обручами, несколько досок из плотной древесины неизвестного им дерева.

Минут двадцать КР-16 шел среди обломков изгородей, плавала полузатопленная тупоносая лодка и подле нее длинное весло, которым на востоке гребут стоя.

— Возьмем и весло, — сказал старшина, — доброе весло, может, пригодится, если придется катер швартовать в бухте. Не век же нам носиться по волнам. Когда-нибудь придется причалить.